Именно поэтому я не выбиваю платину, потому что потом не будет повода вернуться в Ярнам. Уже полгода почти прошло... Полгода безумия, полгода кровавого света, полгода бесконечной охоты. Я много пережил разных миров, множество разных историй, но да - пока это лучшее, во что мне выдалось поиграть. Теперь расставание с Bloodborne для меня равносильно расставанию со старым другом, и я не хочу уходить. Я тяну время, ищу оправдания, говорю, что мне лень искать Ярнамскую королеву, но причина проста... Я не хочу уходить. И это удивительное чувство - знать, что больше мы не встретимся. Не будет сиквела, не будет приквела, не будет больше ни-че-го. И это грустно. И прекрасно одновременно. Потому что не успеешь разочароваться, как, например, я окончательно разочаровался в Ассассинс-простигосподи-Крид. Я буду помнить Ярнам, его неприветливые улицы. Я буду помнить смерти и воскрешения. Буду помнить великолепную музыку, озвучку, атмосферу и архитектуру. А пока... До нового года пора запланировать прощальный променад по оставшимся ачивкам и заглянуть к Сиротке Косу.
удивительное в обыденном Первая часть трейлера про Бэтмена и Супермена выглядит как-то так:
— Вы очень молоды и тем не менее уже владеете собственной империей. Чему вы обязаны своим успехом?
читать дальшеОн сочувственно улыбается, но выглядит немного разочарованным.
— Бизнес — это люди. У меня природный дар распознавать стоящие идеи и хороших сотрудников. Результат всегда зависит от людей.
— Может быть, вам просто везло? — Этого вопроса у меня нет, но он так заносчив!
— Я не полагаюсь на случай или на везение. Чем больше я работаю, тем больше мне везет. Все дело в том, чтобы набрать в свою команду правильных людей и направить их энергию в нужное русло.
— А вы, похоже, диктатор. — Слова вырываются у меня прежде, чем я успеваю сдержаться.
— Да, я стараюсь все держать под контролем. Кроме того, безграничной властью обладает лишь тот, кто в глубине души уверен, что рожден управлять другими, — тихим голосом продолжает Уэйн.
— Вы чувствуете в себе безграничную власть?
— Я владелец компании. И ни перед кем не отчитываюсь.
— А чем вы интересуетесь кроме работы?
— У меня разнообразные интересы. — Тень улыбки касается его губ. — Очень разнообразные.
— Но если вы так много работаете, как вы расслабляетесь?
— Расслабляюсь? — Он улыбается, обнажая ровные белые зубы. У меня перехватывает дыхание. Нельзя быть таким красивым. — Ну, для того чтобы, как вы выразились, расслабиться, я хожу под парусом, летаю на самолете и занимаюсь различными видами физической активности. Я очень богат, и поэтому у меня дорогие и серьезные увлечения.
— Вы легко сходитесь с людьми?
— Я очень замкнутый человек. И многим готов пожертвовать, чтобы защитить свою личную жизнь.
— У вас есть своя философия? И если да, то в чем она заключается?
— Своей философии как таковой у меня нет. Ну разве что руководящий принцип — из Карнеги: «Тот, кто способен полностью владеть своим рассудком, овладеет всем, что принадлежит ему по праву». Я человек целеустремленный и самодостаточный. Мне нравится все держать под контролем: и себя и тех, кто меня окружает.
— Так значит, вам нравится владеть?
«Тиран!»
— Я хочу заслужить обладание, но в целом — да, нравится.
“So, you’re saying you want to leave a bullet in you? S’fine by me. Was trying to be nice, but that hasn’t gotten me far.”
Хотел сделать фанкаст, но мне стало лень копаться в актёришках. Поэтому я тупо реблогну красоту. Это лишь частичка того вселенского необъятного груза любви к этой игре. Движения героя.
читать дальше— В сумраке ночи… Идёт шагом ровным… Собирая остатки самообладания и пытаясь не молчать, чтобы приостановить безумие, Даниэль идёт по пустующим улицам Ярнама, волоча за собой огромное и впервые непомерно тяжёлое колесо мастера Логариуса. На небе багровым оком за ним наблюдает кровавая луна, следит за каждым его шагом сквозь пелену иллюзии паучихи Ром, и охотник Церкви молится, чтобы сегодня удача и Великие благоволили ему. Он охотится. Послушник Марлоу ищет свою жертву, что видится ему красным всполохом на фоне непроглядной черноты. — Обагренный кровью, в рассудке полном… Одеяния Палача светятся в темноте, только дурак может надеть подобное одеяние в самый разгар охоты, но вера Даниэля в их дело сильна. Она ведёт его, направляет его руку с мушкетом, она позволяет ему держаться в сознании, пока по венам течёт священная кровь Великих. — Гордый охотник… Церкви. В мёртвой тишине раздаются быстрые шаги — Даниэль слышит их в переулке и решительно закидывает колесо на плечо. Любая угроза будет устранена в эту кровавую ночь. Даже та, что угрозой не является. Будь то обезумевший еретик или охотник, впавший в неистовство, напившись священной кровью. — Чудовища — это проклятие. Марлоу влетает в переулок, делает замах и с липким звуком разносит голову заражённому Карой Зверя, даже не морщась от крови, что брызжет ему в лицо. Пахнет помоями и гнилью. Труп медленно оседает на брусчатку и падает под ноги Даниэлю, марая полы одеяния. Переступая через жертву, церковник раскручивает колесо — это не поможет отчистить его от плоти и осколков размозжённого черепа, но хотя бы придаст видимость рабочего инструмента. От дерева тоже пахнет… гнилью. — А проклятие — это оковы. Вдалеке гаркает ворон. Тучи сгущаются над Соборным округом, готовые излить на проклятый народ холодный дождь, что смоет кровь с мостовых. Палач идёт дальше. К фонтану, через площадь… Будто бы хочет найти свою одну единственную жертву, что ходит где-то рядом, наперерез его патрулю. — Только ты… — Настоящее оружие церкви? Марлоу останавливается у ворот, ведущих к Главному Собору. Руки его начинают мелко подрагивать, ноги не слушаются, а ноздри невольно втягивают воздух. Где-то рядом этот кто-то… Кто-то такой же, как он. Но предавший Церковь. Нечистокровный охотник. Даниэль медленно оборачивается и роняет колесо на землю, поддерживая его за железную ручку. Перед ним стоит, будто призрак, чёрный ворон, чьи одежды украшает оперение иссиня-чёрных мутировавших птиц. Вооружённый клинками милосердия, он ожидает реакции на своё внезапное появление и небрежно стряхивает с лезвий свежую сладкую проклятую кровь. Охотник на охотников. — Габриэль… Марлоу когда-то знал этого человека. Когда ещё был простым паломником, впервые вкусившим древнюю кровь. Он улыбался ему. Он был добр. А затем Ярнам погрузился в Кошмар, и Палачи, проклятые вечной охотой на Нечистокровных, перестали сотрудничать с внешним миром. С теми, кто чувствовал безумие. — Ворон пришёл забрать мою душу? — усмехается Даниэль. — Отправить меня к Великим? Как они решают, какой охотник не заслуживает жизни? Как эти твари, облачённые в перья, находят нужную цель? Марлоу прикрывает глаза и медленно выдыхает. Габриэль… Как он находит его раз за разом из сна в сон? — Великие не заберут тебя к себе. Охотник должен охотиться на чудовищ. Но не убивать тех, кто беззащитен и чудовищем не является. Палач быстро прикидывает свои шансы и делает шаг навстречу. Он вспоминает, как обнимал Габриэля ночами. Как помогал ему свыкнуться с переливанием Древней Крови. Как поощрял его стремление приблизиться к Великим. А что сейчас? Кем стал его бессмертный охотник Церкви? — Я убиваю тех, кто свернул не туда, Даниэль… — кожаные сапоги скрипят при каждом шаге. — Но я на верном пути… — парирует Марлоу. — Не мне решать. Всё уже давно решили за тебя. Клинки разрезают воздух с визгом и сталкиваются с тяжёлым колесом. Палач достаёт мушкет и стреляет, но ворон уворачивается и с лёгкостью пробивает оборону, почти доставая клинками до обагрённого одеяния. Развернув оружие, Даниэль размашистым ударом пытается оттолкнуть от себя противника, но тот отпрыгивает и снова нападает, не давая охотнику повернуться. В темноте клинки отражают свет луны — Марлоу думает, что когда-то это казалось красивым. Когда рассвет не был мифом… Когда небесное ночное светило не опускалось так низко. Когда ничто не давило на череп чарующими звуками… Кап-кап-кап. Клинки снова свистят почти рядом с ухом. Палач бросается в наступление, понимая, что выносливость у Габриэля не бесконечная, и раскручивает колесо для дробящего удара, но… Противник успевает увернуться. Снова. Их танец под луной продолжается вплоть до того момента, как выдыхаются оба. Даниэль спотыкается, падает, роняет оружие и стреляет вслепую, прекрасно осознавая, что его красный фантом, его охотник, он сможет уйти от выстрела. Чёрные перья летят во все стороны и осыпаются рядом, укрывая Марлоу от луны, клинок щёлкает в руках хозяина и легко проникает в бренную плоть Палача, не давая тому даже надежды на то, чтобы выжить. Чтобы опомниться. Чтобы сквозь боль разглядеть под старой треуголкой родное и до одури знакомое лицо. — Ты говорил… — Марлоу хватается за лезвие клинка, будто пытаясь вытащить его из себя. — Говорил, что… Будешь на моей стороне. Габриэль опускается на колени рядом и смотрит так пристально, так знакомо, что дыхание перекрывают рыдания. Но гордый охотник молчит. Он умирает. И осознаёт, что будет умирать снова и снова, пока этот Кошмар не закончится. — Говорил, что… — Даниэль стирает кровь с губ и насаживается на клинок под самой гарды, роняя голову прямо на ворох чёрных перьев. — Говорил, что не бросишь меня… Даже на пороге безумия. — Знаешь, почему этот меч называют клинком Милосердия? Марлоу чувствует, как его обнимают. Не дают умереть в одиночестве. Как безумие само собой отступает на время, чтобы перед болезненным пробуждением снова атаковать и без того уставший мозг. Только мгновение смерти, только оно способно прояснить рассудок почти также, как глоток древней крови. А ещё голос. Его голос. — Потому что ты умрёшь в мире и покое. Тебе всегда этого так не хватало… — Мой чёрный ворон… Вестник смерти… Ты заберёшь меня к Великим? — из последних сил отвечает на это Марлоу, игнорируя пояснения. — Ты откроешь мне глаза? Ты... Взгляд Марлоу стекленеет. Охотник на охотников тяжело вздыхает, ловя последний вздох обезумевшего фанатика Церкви окровавленными пальцами в перчатке. Затем закрывает ему глаза и преданно ждёт, пока Даниэль исчезнет, чтобы проснуться в том, другом Ярнаме. Вынужденный сражаться снова и снова.
№411. приехал на работу, чтобы написать фик. у нас это норма.
так вот пока писал, меня разорвало на миллиард маленьких пылающих крисов.
это не было запланировано, просто по дороге на работу я неосторожно подумал. ехал в метро, писал, полагал, что это будет просто баловство. так и вышло. только баловство размером с маленький атомный взрыв.
в общем. не будем тянуть.
Габриэль/Даниэль альтернативный финал. прости, киллер, если я сделал с Варгасом что-то не так, но я художник я так вижу так получилось для .digital killerесли он меня за это не покарает, Corvo Attano и всех тех, кто знает, кто такие эти ребята.
...— Габриэль... Габриэль, прекра... Марлоу упирается ладонями в грудь Варгаса, пытаясь отстранить его от себя, но это всегда невероятно тяжело, и не потому что Варгас больше и сильнее, а потому что бороться с собой и своими желаниями почти невозможно под напором настойчивых поцелуев. — Подожди, — получается совсем неуверенно из-за попыток восстановить дыхание, и Варгас не слушает. Он прижимает Даниэля к стене спальни, — нет бы добраться до кровати, — обнимает левой рукой за талию и целует нежную кожу за ухом. Знает, что это лишает Марлоу воли и здравого смысла. Священник сжимает в пальцах ткань жилетки Хантера и жмурится, пытаясь игнорировать пробегающую по телу дрожь возбуждения. Надо было ему родиться таким чувствительным и отзывчивым. — Хватит, — в голосе Даниэля мелькают умоляющие нотки, но и это не действует. Чуть шершавые губы целуют открытую шею, пальцы проникают под рубашку и гладят немного грубо, поднимаются вверх по рёбрам, и Даниэль выдыхает судорожно, уже готовый сдаться. Сознание затуманено вожделением, руки сами собой расстёгивают пуговицы чужой одежды, пока не натыкаются на небольшой деревянный крестик. Почти год прошёл, а всё ещё носит. Даниэль мгновенно приходит в чувство, хмурится и говорит твёрдо: — Варгас, нет, — таким голосом бросают команду «фу» дворовой собаке. И только это с Варгасом и работает. Охотник замирает, медленно убирает руку от горячей груди Даниэля, упирается ею в стену и поднимает недовольный взгляд. С тех пор, как один глаз у него всегда закрыт чёрной повязкой, выглядеть в три раза мрачнее обычного ему не составляет труда. — Почему? Почти без вопросительной интонации это «почему», тяжёлое, падает между ними словно камень в пустой колодец. — Потому что скоро Рождество. Брови Габриэля ползут вверх, молчаливо требуя более подробного объяснения. — Пост, — Марлоу горестно вздыхает. Казалось бы, сколько времени они уже вместе, Хантер мог бы научиться улавливать связь, но нет, это всё ещё не очевидно. — Я должен воздерживаться хотя бы во время поста. — В прошлом году это не было проблемой, — хмыкает Варгас, но послушно отстраняется под давлением узкой ладони. — В прошлом году в это время я каждый вечер засыпал с мыслью, что могу умереть на следующий день. Что, конечно, должно было наоборот подтолкнуть меня к ещё более усердному соблюдению заповедей, но… — Даниэль качает головой, отгоняя от себя образы прошлого. — Не будем об этом. Марлоу поправляет рубашку, всё ещё ощущая тающие следы прикосновений, и думает, что это будет нелегко. Для него. А для Варгаса, должно быть, просто невыносимо. Прошлый год был слишком страшным и сумбурным, чтобы у священника оставались силы на соблюдение постов по всем правилам, как бы стыдно ни было это признавать. Даже после того, как они оказались в Лондоне, вдали от чудовищ и бесконечной войны, пока Хантер проходил реабилитацию, Даниэль не мог ему ни в чём отказать. И не хотел, воспринимая это время, свободное от запретов, как награду за страдания. Но теперь он не может себе такого позволить. Ни себе, ни Габриэлю. Охотник, заметно помрачневший, молча расстёгивает жилетку, и по нему невозможно понять, что он обо всём этом думает. — Давай помогу, — Даниэль подходит к Варгасу и с немного виноватым видом берётся за пуговицы. В этом нет необходимости, Хантер давно уже научился управлять левой рукой так же хорошо, как и правой когда-то, но давняя привычка осталась. И священнику просто нравится это делать. Хотя сейчас наблюдать, как светлая ткань рубашки расходится в стороны, обнажая покрытый следами сражений рельефный торс, это серьёзное испытание. Марлоу вздыхает едва слышно, борясь с желанием прильнуть к Габриэлю, прижаться губами к белому росчерку шрама под ключицей, и подталкивает охотника к стулу. — Садись. Пальцы Даниэля, невесомо касаясь загорелой кожи, осторожно расстёгивают крепления протеза, в то время как брови мучительно сходятся на переносице. Молчание давит, и в конце концов Марлоу сдаётся. — Скажи что-нибудь. — Например? — Не знаю, — священник перемещается за спину Хантера, отстёгивает там пару креплений и, аккуратно сняв тяжёлый протез, кладёт его на стол. И возвращается к Варгасу, чтобы размять, растереть мягкими движениями ладоней оставшиеся на плечах и спине следы жёстких ремней. — Если честно, я думал, что ты станешь спорить. До Рождества ведь ещё довольно много времени. — Кстати, да. Когда оно? — Габриэль чувствует, как на мгновение пальцы на его шее сжимаются чуть сильнее, чем нужно, и плечи охотника вздрагивают от еле сдерживаемого смеха. Он накрывает прохладную ладонь Даниэля своей и говорит с улыбкой: — Успокойся. Я буду ждать, сколько нужно. — Даже сорок дней Великого поста? — голос Марлоу звучит ехидно, по инерции после лёгкого приступа раздражения, но все чувства уже начинают тонуть в бескрайней нежности. Хочется сжать Варгаса в объятиях до боли, но он сдерживается. — Сорок? — вскидывается Габриэль и возмущённо поворачивается к Даниэлю, но тот берёт его за колючий подбородок и заставляет сидеть ровно. — Ты уверен, что должен все сорок дней… — Уверен, — сурово перебивает Марлоу. — Но это будет только весной. Под тяжкий вздох Хантера руки священника возвращаются на его спину и плечи и продолжают массировать в тишине. Они оба погружаются каждый в свои мысли, пока тонкие пальцы ласково касаются напряжённых мышц и обрубка правой руки охотника, восстанавливая кровообращение. Даниэль уже давно перестал испытывать неловкость — в тот момент, когда, поддавшись непонятному порыву, впервые поцеловал жуткий шрам. А Варгас, кажется, не испытывал её с самого начала, потому что всегда знал — его карьера закончится либо смертью, либо потерей какой-нибудь конечности. Ладони священника мягко гладят и массируют дольше, чем нужно, и на будущие четыре недели непорочности это один из немногих доступных им видов близости. — Габриэль, — руки Даниэля задумчиво замирают на плечах охотника, а голос звучит неуверенно и смущённо. Хантеру хочется повернуться, он любит видеть, как Марлоу смущается, но что-то его останавливает. — Если бы нам пришлось расстаться по какой-то причине, или если бы мы больше не могли… спать вместе… — пальцы священника нервно сжимаются, а щёки заливает краска, но он продолжает с усилием: — Если бы мы больше не могли заниматься любовью, я знаю, что никогда не стал бы... не смог бы делать это ни с кем другим. Потому что мне больше никто не нужен. Ни по жизни… Ни в постели, — совсем тихо говорит Даниэль и чувствует, как Варгас дёргается, чтобы развернуться или встать, но удерживает его на месте. Сердце колотится о рёбра, будто это первое признание священника, но важнее не оно, а вопрос, который за ним последует. И именно он, преследующий Даниэля уже не первую неделю, не первый месяц, заставляет так сильно нервничать. — Но если бы я сам решил отказаться от… плотских наслаждений, навсегда, что бы ты сделал? Только, пожалуйста, будь честен. Каким бы ни был ответ, я не обижусь. — Я не знаю, — медленно и немного растерянно говорит Варгас. Ещё год назад он мог легко пожать плечами и найти себе кого-то другого, но не теперь. — Я… заставил бы тебя отказаться от этого дурацкого решения. А если бы ты настаивал… наверно, я бы пошёл против твоей воли. Ладони на плечах охотника вздрагивают, и долгое мгновение Хантеру кажется, что сейчас они исчезнут, и он услышит звук удаляющихся шагов, но вместо этого руки вдруг обвивают его, крепко сжимая в объятиях, а холодный нос утыкается в шею. Даниэля переполняет такое сильное чувство болезненно-нежной любви, что не находится ни единого слова, способного его выразить. Поэтому он молча прижимается к охотнику, и Габриэль чувствует спиной, как громко и отчаянно стучит сердце священника напротив его собственного. И это заменяет им все слова. Хантер целует запястье Даниэля, и это простое касание заставляет Марлоу прийти в себя. Он отстраняется, нехотя выпуская Варгаса из своих объятий, и проводит ладонью по лицу, будто снимая морок. Он смотрит на Габриэля и видит в его взгляде отражение собственной страсти, посаженной на поводок и рвущейся на свободу. И снова думает, что четыре недели это нестерпимо долго. Марлоу отвлекает себя складыванием вещей в шкаф, стараясь успокоиться, настойчиво возвращаясь мыслями к грядущему светлому и священному празднику. И не смотрит, совсем не смотрит на то, как Хантер, поднявшись со стула, расстёгивает брюки. Даниэль возвращается в реальный мир, только когда Варгас говорит озадаченно: — И что мне делать всё это время? — Заниматься усмирением плоти? — предполагает священник. Охотник фыркает недовольно. — И как это делать по утрам? Я хорошо управляю левой рукой, конечно, но… Даниэль смешно кривится, убирая брюки в шкаф, и пожимает плечами. — Чтобы тебе было легче, я могу спать отдельно. — Нет, — резко обрывает Хантер, но тут же усмехается. — Я вообще-то рассчитывал, что ты будешь мне помогать с этой проблемой. — Сомневаюсь, что это должно входить в набор услуг «помощь ближнему», — священник подходит к уже усевшемуся на кровать Варгасу, и губы его растягиваются в безжалостной улыбке. — Я воздерживался много лет, уверен, и у тебя получится. Даниэль наклоняется к охотнику, кладёт ладонь ему на шею и целомудренно целует в лоб. — Дьявол, — ругается Хантер, понимая, что серьёзно попал, и ложится, позволяя священнику поправить на себе одеяло. — Ты скоро? — Скоро. Спи, — тихо говорит Марлоу. Даниэль берёт со стола чётки и опускается на колени перед распятием. Габриэль привычно засыпает под умиротворяющий молитвенный шёпот.
“So, you’re saying you want to leave a bullet in you? S’fine by me. Was trying to be nice, but that hasn’t gotten me far.”
Кто-то: Там трейлер гражданки вышел, видел? Я: Старые Охотники застряли в кошмаре без надежды вернуться в реальный мир. Кто-то: Гравипадово закрывают. осталось две серии. Я: Охотников всегда влекло к Кошмару, их влекли собственные злодеяния. Кто-то: Эм... С тобой всё хорошо? Я:
p.s. В сумраке ночи идёт шагом ровным Обагренный кровью, в рассудке полном, Гордый охотник Церкви. Чудовища — это проклятье, а проклятье — это оковы. Только ты — настоящее оружие Церкви.
“So, you’re saying you want to leave a bullet in you? S’fine by me. Was trying to be nice, but that hasn’t gotten me far.”
Вот тут будет сборная запись по впечатлениям + счётчик боссов, которых я буду забивать в одиночку. А таки да - вчера, когда оставалось 10 секунд до запуска Bloodborne: The Old Hunters, во мне что-то ломалось и я благополучно пробивал днище головой снова и снова. Дышал в пакет и визжал.
- А как попасть в ДЛС? - Может... надо убиться об Амигдалу, висящую на соборе? - Да не... - ... Ребят, у меня катсцена пошла.
В общем да, когда пошла катсцена, и я попал в Кошмар Охотника, мне уже надо было идти спать, но мне стало... полегче. Потому что как только я туда попал, я сразу умер. Дважды.
A hunter who goes drunk with blood is said to be taken by the Nightmare, destined to wander forever, engaged in an endless hunt. It is a fate that no Hunter can escape...
назад. дороги. нет. охотники будут охотиться вечность.