Я наконец-то сформировал в голове идею и сумел написать... это.
читать дальше
Должен идти на зов.
Он слушает, как шумит метель за окном. Как истошно воет ветер, как скрипит каждое дерево у их дома, как на крыше гремит флюгер, будто сошедший с ума.
Он слушает. Единственное, на что он способен, потому что каждое действие, каждое движение потеряло для него всякий смысл. Душа внутри грудной клетки молчит. Шутки перестали быть смешными. Еда растеряла свой вкус.
Должен меня найти.
Мир превращается в нескончаемый поток данных, нули и единицы заходятся в вечном танце, подчиняющиеся чужой неумолимой воле. Детали стираются, память переполняется этой бессмысленной информацией и записывать её уже некуда и незачем. Статика. Существование через силу. Последняя стадия отчаяния, когда смирение легко маскируется под апатию.
Папирус уже не спрашивает, в чём дело.
В этом нет никакого смысла.
— САНС?
Скелет поднимает голову и смотрит прямо перед собой. Шутник больше не улыбается, реагирует по инерции, слушая метель за окном. Напоминает шум помех на неизвестной радиостанции — каждый раз разный. Но Санс прекрасно помнит, когда ветер усилится, а когда сойдёт на нет.
— САНС, ПОСМОТРИ НА МЕНЯ, ДРУЖИЩЕ.
Должен ответить брату.
Он пытается различить шёпот сквозь шум. Знакомый глубокий тембр, его хочется слушать вечно, ощущая иллюзорный аромат реагентов. Санс испытывает жгучее желание отправиться назад во времени и проснуться в другом месте, держа в своей руке его ладонь в перчатке. Хочет смотреть. Чувствовать. Хочет признаться самому себе в том, что всё его существование з д е с ь было просто дурным сном.
Хочет улыбнуться. Назвать его п а п о й хотя бы раз за всю вечность.
Главное, никогда не забывать.
Скелет поворачивает голову и чувствует, как Папирус накрывает его найденным в комнате пледом.
— ТЫ ВЫГЛЯДИШЬ ТАК, СЛОВНО ПРОДРОГ ПРЯМО ДО КОСТЕЙ! — он подмигивает, щёлкает пальцами, но Санс не реагирует на эту шутку. Он больше не смеётся. Никогда.
Иди ко мне.
— НУ, Я, ПОЖАЛУЙ, ПОЙДУ СПАТЬ. НЕ ЗАСИЖИВАЙСЯ.
Он знает, что в подушках дивана, на котором он сидит, лежат золотые монеты. Он помнит их точное количество и каждую царапинку на их поверхности. В этом диване 17 пружин. Их количество не меняется. Монет ровно тридцать.
Их уже триста двадцать пять раз ровно тридцать.
Санс прикрывает глаза и медленно встаёт, будто сомнамбула. Его бьёт дрожь, когда он подходит к двери и осторожно открывает её, впуская в тёплую гостиную вой ветра и метель. Брат уже ушёл к себе. Сквозняк Папируса никогда не беспокоил.
Иди на зов создателя.
Скелет делает шаг вперёд. Тапочки утопают в снегу и в итоге там и остаются, потому что мёртвые не чувствуют холода. Пустые тёмные глазницы домов следят за каждым его шагом, за тем, как Санс сопротивляется метели, направляясь на звук чужого шёпота.
Впервые за триста двадцать пять перезапусков он идёт туда, куда зовёт его знакомый до дрожи в костях голос. При приближении к источнику он становится громче и начинает звучать внутри черепной коробки вопреки белому шуму метели. Главное идти вперёд, думает Санс, переступая через ветки. Главное идти, а там, за мёртвым лесом в другой стороне от закрытой двери, к которой он перестал ходить спустя сто сорок два перезапуска, противостоять зову будет просто невозможно, так как среди деревьев метель блуждает редко с низким воем, позволяя сосредоточиться сильнее.
Он смело сворачивает с тропы.
Теперь, помимо голоса, его ведут таинственные тени, едва касающиеся девственно-чистого снега под его ногами. Напоминающие растекающиеся шарики ртути, они бросаются врассыпную, а затем вновь собираются в линию, указывая Сансу направление в кромешной тьме.
Иди ко мне, сынок.
Тени сопровождает постепенно густеющий фиолетовый туман. Пространство вокруг аномалии рябит и прыгает перед глазами, превращая деревья в искорёженные в предсмертной муке крючковатые длинные пальцы и сломанные руки. Чем дальше Санс уходит в лес, тем метель становится тише, и густое беззвучие начинает давить на глазницы и затылок. Будь больше эмоций, он бы заплакал. Так бы случилось за триста раз до этого.
Но не теперь.
Ты должен дойти.
Его звали Гастер. Но большинство не помнило даже его лица, не то что имени. Санс спотыкается об спрятавшуюся под снегом ветку и обессиленно валится в сугроб, позволяя теням в панике броситься врассыпную, образовав вокруг скелета сплошное белое пятно. На то, чтобы снова подняться, у него уходит долгих тридцать девять секунд. На то, чтобы упасть — всего две.
И тьма, до этого молча ведущая его в глубину леса, накрывает его собой, укутывает в кокон забвения, чтобы потом трепетно нежно обнять.
Я рядом, Санс.
— Я рядом.
Холод и снег растворяются в памяти.
Санс моргает и тяжело дышит сквозь кислородную маску. Ладонь с ровной круглой дырой в середине осторожно гладит его по голове. Апатия отступает, становится так уютно и тепло, что скелет снова зажмуривается, не находя в себе сил даже поприветствовать создателя. Сквозь туманную дымку перед глазами он различает его силуэт, облачённый в чёрную мантию. Цвет её настолько глубокий, что кажется, словно в пространстве кто-то проделал дыру в неизбежность.
— Гастер… — Санс перехватывает его запястье.
Ему хочется сказать, что он скучал.
Слова путаются внутри черепа и растворяются вместе с нулями и единицами информации, накопленной за триста двадцать пять попыток всё изменить.
— Всё хорошо, Санс. Не бойся. Я рядом.
К нему возвращаются звуки — где-то рядом ритмично пикает аппаратура. Звенят висящие на шее Гастера стетоскоп и блёклый бейдж. Погасшие зрачки скелета следят за каждым движением, силясь вобрать их в себя, запомнить и унести в вечность.
— Почему... Гастер? — спрашивает он.
Фигура в чёрном рябит и снова обретает знакомые черты. Расколотый череп учёного улыбается ему, а ладонь перемещается на грудь Санса, туда, где от счастья слабо трепещет душа.
— Наш мир, сынок, состоит из аномалий. Временные параллели прыгают, перемешиваются и бесследно исчезают в потоке. Ты запоминаешь каждый переход. Каждый выбор. Каждую возможность. Порой может показаться, что пережить это сродни несбыточной мечте, но ты был создан для этого.
— Нет… — Санс качает головой. — Прекрати.
Гастер смотрит на него сквозь стёкла совершенно ненужных ему очков. Затем вздыхает, садится на край больничной койки и берёт руки Санса в свои, как в детстве, доверительно склоняясь к нему.
— Ты выдержишь это. Ты должен. Это твоё предназначение. Твоя собственная решимость, которую я вложил в твою душу. Не сдавайся.
— Почему… Почему ты бросил нас? — наконец-то находит скелет один свой вопрос в потоке рассыпающихся данных. — Почему...позволил мне помнить?
Учёный приподнимает спинку койки, чтобы Санс мог сесть. Голова у последнего кружится, приходится поддерживать пациента, но Гастер знает, что делает.
Его чёрные одежды состоят из темноты и лоскутков теней, что вели Санса по заснеженному лесу.
Вопросы тают в воздухе.
Учёный тяжело вздыхает.
— Потому что таков мой замысел. Потому что другого выхода не было.
По каждой косточке Санса расходится уютное тепло. Подавшись вперёд, он стонет, сдирает с себя проводки, какие-то датчики и пытается судорожно освободиться от маски, но Гастер останавливает его и обнимает. Крепко. Нежно. Как темнота, что укутала скелета в кокон на лесной дороге.
— Я хочу всё забыть… — Санс снова дёргает маску и цепляется свободной рукой за эфемерный плащ отца. — Хочу, чтобы всё закончилось. Хватит с меня перезапусков, хватит с меня возможностей, я устал. Я устал. Гастер… Я больше не могу умирать и воскресать заново. Я больше не хочу убивать. Прекрати это. Помоги мне. Ты…
— Я рядом, сынок. Всё будет хорошо.
Санс неверяще качает головой. Он снова слышит отдалённый белый шум метели и жмурится, пытаясь закрыться от этого звука ослабевшими ладонями.
— Триста двадцать пять раз… — начинает он говорить, и Гастер его перебивает:
— Я знаю.
— Я хочу, чтобы ты стёр мою память.
— Я не могу.
Учёный поправляет на скелете маску и безапелляционно качает головой, нисколько не помогая Сансу в его душевной агонии. На правом мониторе мелькает параметр HP.
Скелет смотрит на две единицы, подрагивающие на чёрном фоне. Гастер искренне думал, что больше и не нужно. Не нужно тому, кто в силах изменить хоть что-то.
— Я подвёл тебя… — всхлипывает Санс. — Подвёл.
— Неправда. Ты превзошёл все мои ожидания. Ты — мой самый главный замысел. Ты сможешь остановить перезапуски. Я верю.
Гастер пытается заглянуть в глаза сына, но тот прячет лицо в ладонях. Между ними повисает молчание, а тишина нарушается писком взбесившейся аппаратуры. Санс слабеет в руках учёного и беззвучно плачет, терзая себя, его, свою память и своё проклятие. Чем дольше его трясёт, тем темнее становится вокруг. Тем сложнее Гастеру удержать его рядом с собой.
— Таков. Мой. Замысел. — повторяет он почти упрямо, но затем обессиленно опускает плечи. — Единственное, что я могу сделать… Я могу стереть из твоей головы все твои смерти. Не более.
Немного успокоившись, Санс отнимает руки от лица и поднимает глаза на создателя. Тот выглядит так, словно скелет его без ножа по живому режет, и внутри начинает клокотать чувство вины перед почившим отцом.
— Почему ты нас бросил? — решительно спрашивает Санс, позабыв про предложение учёного. Здравомыслие возвращается к нему неохотно, неуверенными шажками по наклонной. Он хочет услышать правду, но Гастер с улыбкой качает головой и умолкает, беря ладони скелета в свои.
— Я сотру из твоей памяти сто пятьдесят пять твоих смертей. Ты проснёшься. Тебе станет легче. Я обещаю.
— Почему ты нас бросил, Гастер?! — повышает голос скелет, хватая ускользающий из пальцев чёрный плащ. — Почему?
— Я всегда рядом с тобой, Санс.
Силуэт учёного распадается на ртутные шарики, скатывающиеся под больничную койку. Гастер наклоняется к сыну и прижимается лбом к его лбу, закрывая уставшие наблюдать за каждым таймлайном глаза.
Он тоже помнил.
Как Санс, его самое лучшее творение, умирает от рук упавшего в подземелье человека.
— САНС?! САНС, ОЧНИСЬ! СКАЖИ ЧТО-НИБУДЬ!
Скелет резко встаёт, ужасно напугав младшего брата, и кричит, цепляясь мёртвой хваткой в намокшую от снега футболку Папируса. Ветер вокруг уже не воет. Темнота не обнимает. Трясясь от пережитых эмоций, Санс пытается вспомнить, где он всё это время был, но мысли разбегаются по дальним уголкам сознания, не желая сотрудничать с хозяином.
Лишь одна фраза вертится у скелета на языке, когда Папирус поднимает его на руки и озадаченно оглядывается на стоящую позади Андайн.
— Чего он там бормочет?! Пошли скорее домой, я замёрзла, как скотина!
— Я НЕ МОГУ РАЗОБРАТЬ! САНС! ТЫ ЖИВОЙ? — осмотрев старшего брата, Папирус морщится и выдыхает почти с облегчением, прислушиваясь.
В тишине тёмного мрачного леса он действительно слышит, что Санс что-то без остановки шепчет, бусинками напуганных глаз смотря куда-то перед собой.
Эти три слова кажутся ему абсолютно бессмысленными.
— Т͕̞̻̹̹̞͚̞̝̇̇а̜̼̬̠̺̘̞̘̞ͬ̉̌к̼͇̩̜̻ͫͯо͇̜̹̖̳ͣͣͤв͕̟̜͚̫͇̜͂̀̍̆͌͗ͣ̒ ̟̘͗̑̒̏̔̑м͕̥͚͇̻̹͖̫͓͌̆̿ͣ̓ͯ̃ͯо̙̣̔ͬ͊й̳͇̝ͩ̇̐ ̖̠͔̥̻͖̯̳̉́ͪͦ̓͐͋͊̓з̫̝̺̻̘̰̲̥̐ͣͩ̆́а͖̳̇͌̐͆ͦͮм͎͖̗̬͂̐̏͒̇̚ы̻͗̋̎̂̂́̈́̚ͅс̪̲̠̠̜͎̺̬͊ͧͧ̓̆͆ͣе̻̳̟̦͙͇͕̭̎̔̄̿̏́л̱̬̞̫̘̜̪ͪ̽̒̂̇̄̎̑.̹̱̖̼̉͆͆͛̄͌͌.