№97?

[.digital killer]

Пыщ-пыщ



Театральное фойе
Автор:  .your gentle killer
Фэндом: Team Fortress 2
Персонажи: Медик, Шпион, Снайпер
Рейтинг: R
Жанры: Слэш (яой), Романтика, Ангст, Драма, Философия, Эксперимент
Предупреждения: OOC, не бебечено
Описание: Спектакль из трёх частей, написанный экспериментально в жанре театральной исповеди. Каждый персонаж говорит о своём. Нет никакого мира вокруг. Есть только сцена, мягкий свет прожектора и вы в зале.
Примечания автора: Писалось в аду. Надеюсь, атмосферу удалось передать. Чёткой идеи и пейрингов нет. Есть лишь намёки, в театре по-другому не бывает.


Часть 1. Доктор Адлер
Музыкальное сопровождение:
Трёхгрошовая опера - Увертюра

Читать?

На сцене затемнение. Молчат просцениум и арьерсцена. На зал опускается гробовая тишина, лишь покашливают одинокие старики, да возятся детишки. Хотя нет, зрителей нет. Представьте, что вы сидите в одном из кресел или просто пролетаете над партером. Представили? Wunderbar. На сцене стоит одинокий стул. Он шатается, одна из ножек уже готова вот-вот отвалиться от сидения, но, вроде, он такой уже десяток лет. На нём сидели выдающиеся актёры моего времени, и мне, признаться, даже волнительно дотрагиваться до старой деревянной спинки. Темно. Чувствуете? Дух старых немецких театров здесь настолько концентрирован, что, казалось, его можно пощупать в образовавшемся вакууме. Присаживайтесь. Стоять в проходе во время спектакля – дурной тон.
Стул, который я описывал, внезапно освещается прожектором с колосников. Чеканят шаги по лакированному полу на поворотном круге. Солдатская выправка, орлиный профиль, длинный белый мундир, не слишком походящий на врачебный халат – выхожу я. Сегодня, я первый номер в вашей программе, и в звоне третьего звонка со взмахом руки начинается мой спектакль. Абсурдный и даже немного нелепый.


Медик садится на скрипучий стул и делает глубокий вдох. Его зовут Адлер Бергман, он выдающийся хирург и учёный. Ему около тридцати, он знает толк в одежде, но слишком одержим своим военным прошлым, поэтому увидеть его в домашнем свитере вам не удастся. Отлично себя держит, внешне невозмутим, но иногда опасливо оборачивается, словно за его спиной в немом ужасе застыла сама смерть. На голове у него фуражка с карикатурно изображённым орлом НСДАП, круглые маленькие очки выглядят больше декоративными, чем необходимыми, а на руках резиновые перчатки красного цвета. Хотя, зная продукцию Сакстона Хейла, можно усомниться в том, что это именно резина.
Мистер Бергман молчит. Словно собирается с мыслями. Его рука тянется к воротнику и осторожно поправляет галстук.
Занавес легонько покачивается от сквозняка под потолком. Голос Медика громкий, истинно немецкий и чёткий, как выстрел из Маузера, он слышен даже на задних рядах с такой силой, будто бы Адлер сидит рядом с вами.

- Я люблю театр. Здесь нечего скрывать. Актёры играют свою роль, зрители молча внимают, но, стоит оторваться от действа и посмотреть на соседа, как видишь всю его подноготную, всю суть. Извращённую, со своими страхами и переживаниями. Заворожённый, он закрывает свои глаза и слушает. Погружённый в спектакль. Но тело мгновенно выдаёт в нём ублюдка, психа, садиста или, скажем, сутенёра. И увидеть это могут лишь избранные, такие, как я, например.

Он делает нарочито долгие паузы между предложениями, чтобы не сорваться на чистый немецкий диалект. Родом из Штутгарта, с незаконченным высшим образованием, полевой врач. Любит белых голубей и с самоубийственной отдачей играет на скрипке – Адлер обожает оперу и знаменитые брехтовские зонги. Его любимый спектакль – «Трёхгрошовая опера».

- Помимо пороков я вижу болезни. Покраснения, сыпь, морщины, состояние белков – всё это может рассказать мне о вас гораздо больше, чем обычному человеку. Поверните голову, покашляйте… - Бергман делает паузу и наклоняется вперёд, словно разглядывая вас и ваше лицо – Как славно, вы почти здоровы. Это редкость в наши дни, хотя, говорят, благодаря Сакстону Хэйлу, скоро люди перестанут болеть, какая досада.

Глубоко вздохнув, Медик внезапно смеётся правильным немецким смехом, от которого у вас, должно быть, кровь застывает в жилах. Хлопает себя по коленке, смотрит куда-то поверх невидимых голов, сидений, театра, за его пределы, грустно улыбается и снова погружает вас в тишину. Не нужно громких звуков.
- В перерывах между редкими театральными представлениями можно встретить особенных людей. Они не пожмут вам руку, не сядут рядом с вами, просто будут стоять за портьерой или стеклянной дверью. Этих особенных людей вы прекрасно знаете… - Адлер небрежно закуривает – Я знаю. Один – сумасшедший солдат, недавно прошедший курсы реабилитации для военнослужащих, этакий герой войны с самодельными медалями на груди, вырезанными из жестяных банок. Второй – знаменитый инженер, пришедший на постановку из-за искренней любви к искусству. У него голубые глаза и откровенно режущий слух техасский акцент, да и костюм на нём сидит как-то нелепо, ну вы понимаете. Третий – мой хороший знакомый. Русский в пиджаке и при галстуке, который может всю постановку просидеть с серьёзным лицом, а потом внезапно выйти из зала прямо в середине второго акта. И вот этого высокого брюнета я тоже знаю. Скучающий австралиец, болтающий у телефонного автомата, предмет насмешек каждого второго на улице, который до сих пор живёт в своём ржавом фургоне… - Адлер взмахивает рукой на манер дирижёра и внезапно замирает, смотря на невидимую точку в пространстве – А потом за стеклянной дверью фойе я вижу его. Кроме меня его никто не узнаёт.

Медик опускает взгляд, и вам, должно быть, кажется, что он больше ничего не скажет.

- Знаете, бывают люди, у которых взгляд можно сравнить с лезвием острого ножа. Он был из такой породы, его глаза невозможно просто так забыть. Костюм, ботинки с острыми носами, шляпа – он вышел в фойе покурить около фигурной пепельницы, пестря дорогим портсигаром и зажигалкой. Удивительный мерзавец, такой, как Мэкки Нож… - доктор отводит взгляд от партера и поджимает губы – А, как известно, «против Мэкки нет улик». Но я отвлёкся. Просто, наболело.

Бергман часто прикасается пальцами к виску, чувствуя запах крови. Профессиональные привычки так просто не искореняются из больного мозга.

- Если вы хоть раз были в Штутгарте, вы знаете, что там смешалось сразу две нации. Две такие разные, но знаменитые нации. Когда-то давно я был во Франции и видел там родной город в каждом человеке, в каждой постройке, даже в небе. Французское небо – это ни с чем несравнимое явление, создаётся ощущение, словно оно знает о тебе всё. Его глаза… А, впрочем. Не суть. Просто хотел сказать, что они напоминали мне то самое небо.

Мистер Бергман тушит сигарету и, закинув ногу на ногу, смотрит куда-то в сторону, демонстрируя вам свой немецкий профиль. Стул скрипит, когда он встаёт и проходится по авансцене, убрав руки за спину.
- Никогда не заходите в подворотни Штутгарта. Помимо уличных помоев и гнилых досок там обитают бездомные, хранящие чужие секреты и пошлые сплетни. Всё это великолепие грязи разносит заразу похлеще, чем чумные крысы… - он останавливается у правого кармана сцены и заглядывает за кулисы – А ещё там можно убивать. Раз за разом. Забавно, да? – Адлер хрипло смеётся – Когда существует система, позволяющая тебе умирать и возрождаться, начинаешь меньше ценить человеческую жизнь. А мне, как врачу, это ощущать очень больно. На заданиях я часто думал, что легче пристрелить, чем вылечить больного. Всё равно завтра на завтраке вы снова вместе выпьете кофе и почитаете утреннюю прессу. В перерывах между заданиями можно даже сорвать злобу на ближайшем товарище, распоров ему корпус от кадыка до паха с помощью ампутатора.

Бергман застывает в молчании также внезапно, как если бы вы остановили плёнку на кинопроекторе. Он стоит неподвижно, смотря себе под ноги, и его немецкая осанка вновь выдаёт в нём военного преступника без медицинской лицензии. Именно поэтому он пришёл в Mann.Co. Потому что ему больше некуда было идти.
- Но я знаю, что когда-нибудь череда возрождений завершится. Круг замкнётся. Те, кто был жив достаточное время, всё равно умрут, будьте к этому готовы.

Где-то вдалеке начинает играть музыка. Это «Трёхгрошовая опера», а конкретнее «Liebeslied fur Orchester». Отличное завершение программы. Адлер Бергман ухмыляется, чуть слышно напевая любимую мелодию.
- И даже он умрёт. Мой маленький крысиный король… - он хрипло смеётся, смотря прямо на вас, прямо в партер – Француз с глазами цвета серого моря и неба. Тот, кого я готов уничтожить даже сейчас… - тут Бергман делает паузу и говорит уже громче с насмешкой в голосе - Wir werden alle sterben, господа, и прах наш разнесут по всей округе. Нас не захоронят в колумбариях и не предадут земле. Потому что, на самом деле, мы уже давно мертвы.

Затемнение. На сцену опускается полумрак, и доктор улыбается, поднимая голову. Раздаётся скрип под потолком, и с колосников медленно опускаются мягкие декорации для следующего актёра. Бергман наблюдает за этим и, бросив последний взгляд на потонувший в темноте зал, закуривает, заканчивая свою речь.
- Банкет окончен. Свечный воск падает на стол. Помолитесь за нас, и тогда, быть может, мы останемся на страницах чьих-нибудь книг, обретя, наконец, вторую более яркую жизнь.

Занавес. Овации. Чеканят шаги по лакированному полу на поворотном круге. В воздухе появляется аромат вишнёвого табака и парфюма, а где-то вдалеке поёт Эдит Пиаф…

Часть II. Агент Провокатор.
Музыкальное сопровождение:
Edith Piaf - Sous Le Ciel De Paris
Edith Piaf - Padam Padam

Читать?

Сцена снова в полумраке. Мягкие декорации освещены лишь парой софитов, льётся музыка из стоящего у правой кулисы граммофона, а на заднике художником-перфекционистом изображена набережная Бранли и главный символ Франции - Эйфелева Башня. Стула больше нет, его заменяет небольшой деревянный столик, который тоже выглядит так, будто пролежал в трюме несколько десятков лет. На столешницу небрежно брошены бумаги с антифашистскими лозунгами и разведданные компании Mann.Co. Слышите? Эту песню поёт великая женщина. Поёт о Париже, о боли, о знаменитом французском небе.Ей нет дела до этой сцены. Как, впрочем и мне. Шаги не чеканят солдатскую песню в этот раз, не видно ничего, кроме сизого табачного дыма, одиноко поднимающегося к колосникам. Merci, messieurs. Спасибо, что пришли на бенефис. Вас ждёт острая, как нож, пародия на человека, которому всегда было, что терять. Сидения удобные? Можете пересесть на первый ряд, чтобы вам было лучше видно. Всё? Тогда начнём.


В полумраке бьющего в центр сцены прожектора появляется высокая худая фигура. Из ниоткуда. Словно призрак. Одет в дорогой костюм, рубашку со стоечкой, начищенные до блеска ботинки, театральная белая маска закрывает верхнюю половину его лица от ваших глаз, а на голове - шляпа - её он не снимет до конца программы, пожелав остаться абсолютно безликим. Курит. Стряхивает пепел прямо на стол, наплевательски и символично превращая чьё-то великое прошлое в прах своих несбывшихся надежд. Его зовут Ноэль Дюмарье. Ему чуть больше тридцати лет, он не служил в армии, но прекрасно знает, что такое шальная пуля и что такое смерть. Его движения нарочито плавные, создаётся ощущение, что он никуда не спешит, растягивая молчание и погружая вас в напряжённое ожидание с лёгкостью приговорённого к смертной казни. Музыка затихает. Мужчина подходит к граммофону и осторожно вытаскивает пластинку, чтобы на сцене наступила абсолютная и давящая тишина.
Голос у Ноэля мягкий, бархатный, но требовательно-громкий. Он жаждет вашего внимания, всем своим видом кричит о нём и захватывает взглядом ваши глаза, устремлённые на сцену. Шпион, который устал быть в тени. Заметно, что ему нравится шкура актёра.

- Что такое, в сущности, моноспектакль? - спрашивает он, глядя в партер - Почему вы, зрители, слушаете внимательнее, смотрите пристальнее на полупустую сцену, по которой мечется всего один человек, и ничего, совершенно ничего не происходит? Загадка, достойная книг и писем самому себе в будущее, в котором тоже ничего не происходит... - Ноэль проходит к столу, берёт в руки листовку и какое-то время молча её рассматривает, прежде чем снова спросить - Что такое моноспектакль?

Тишину режет звук рвущейся бумаги. Создаётся ощущение, что шпион сдерживается от особо сильных эмоций, сидящий на пороховой бочке, готовой взорваться. Родом из Сен-Бриё, третий сын в семье, чудесный и галантный, настоящее сокровище. Девиз Бретани "Лучше смерть, чем позор" отлично показывает его характер, а почти английское образование - его манеры. Он любит сигареты и красное сухое. Его любимый спектакль - "В ожидании Годо" сэра Сэмюэля Беккета. Поэтому толковать сказанное им лучше всего с разных сторон.

- Моноспектакль - это финальный аккорд постмортема для человеческой души. Вы сидите в зале, а один человек открывает вам глаза на свою точку зрения, на свои грехи и переживания, словно в большой исповедальне. Минимум декораций, минимум смысла и минимум... лжи. Театр может лгать, он может создавать иллюзию, но в моноспектакле все вещи правдивы, даже этот старый стол. Я не буду скрываться в тени больше. Я устал. Стоять в прокуренном фойе, смотреть на тех, кого когда-то знал и видеть в их глазах лишь недоумение - я устал! - внезапно повышает голос мужчина - Устал оставаться безымянной пешкой в глазах тех, кто считает меня лишь гнусным дешёвым подонком в маске без лица и без прошлого.

Дюмарье поджимает губы. Ходит по сцене нервно, но самоуверенно и гордо, сигарета тлеет в его пальцах, и в воздухе снова разливается приятный аромат вишнёвого табака.Остановившись у левой кулисы, шпион внимательно следит за тем, как свет прожектора медленно ползёт следом за ним. Но француз даже не отбрасывает тени.

- Я не жму руки. Не сажусь рядом с теми, кого когда-то знал. Просто наблюдаю издалека и надеюсь, что мой взгляд им что-нибудь напомнит. Но зачем стараться перед теми, кто даже друг друга не узнает? Они прячут глаза, лишь бы не вспоминать о тех временах, когда мы были братством, когда мы были вместе, когда мы были бессмертны, они не хотят говорить. Один скрывается за помешательством, второй за гениальностью, третий за своими преступлениями, четвёртый за феноменальными мускулами и наследием своей родной страны, а пятый за телефонными разговорами.. - глаза Ноэля под маской бегают по залу, по вашим лицам, словно пытаются найти в них отклик - А ведь, когда то, я мечтал о том, что мы станем добрыми друзьями. Ветеранами нашей странной и бессмысленной войны.

Мужчина снова берёт листовку и рвёт её на кусочки, выбрасывая их прямо в партер. Во время Второй Мировой он принадлежал к антифашистскому сопротивлению Франции, всегда оказываясь в нужном месте, в нужное время, а порой и в двух местах одновременно. Идеально подстраивался под обстоятельства и отлично играл свою роль. Роль призрака в стане врага. В его досье так и было написано: "Ноэль Дюмарье, партизан, местонахождение неизвестно, возможно, что мёртв".
Уже мёртв.

- Я не люблю говорить о войне... -честно признаётся он, сев прямо на стол и закинув ногу на ногу, словно прожженная проститутка. Он тушит сигарету о край столешницы и снова закуривает, наполняя ваши лёгкие губительным дымом, приближая свою смерть настолько близко, насколько это возможно.
- Война сделала меня таким, какой я есть. Джентльмен с местонахождением "Нигде" и именем "Никак". В Mann.Co я продолжил традицию призрака, я создал себе таинственное амплуа... - француз качает головой - Поэтому никому до меня не было дела. Я один. Они - одни. Так повелось. И, стоя в фойе, я бросал быстрые взгляды в их глаза в надежде увидеть искорку узнавания, но лишь двое откликнулись на мою бьющуюся в агонии надежду. Австралиец в потёртом чёрном пиджаке у телефонного автомата... И немецкий полевой врач со стаканом чистого американского виски.

Он сидит лицом к залу, и скрытые за рампой светильники мягко освещают его напряжённую фигуру. Шпион всматривается в темноту зрительного зала и какое-то время молчит, о чём-то думая.

- Закончив разговор по телефону, австралиец подошёл ко мне. Попросил прикурить и, как бы невзначай, спросил, знакомы ли мы. В полумраке фойе за облачками табачного дыма я прищурился и, затягиваясь, глухо ответил, что вряд ли. Глаза у него недоверчиво заблестели, он замер напротив меня и, коротко извинившись, пошёл прочь в толпу. Конечно, я врал. Мы знали друг друга даже лучше, чем позволяла корпоративная этика.

Противореча самому себе, Дюмарье всегда защищается. От эмоций и лишнего груза ответственности, словно боясь чего-то.
- Для шпиона потеря анонимности равносильна смерти. Узнай они меня настоящего, всему конец. Тайна должна была оставаться тайной. Как бы мне не хотелось убеждать мироздание в обратном.... - мужчина затянулся - Хороший табак. Пожалуй, куплю себе ещё.
Вдалеке снова слышна музыка. Для вас, почти в прямом эфире, поёт Эдит Пиаф. Потонув в мелодии, Ноэль улыбается и тихо напевает:
- Padam...padam...padam... Il arrive en courant derrière moi... И я бы мог.. - внезапно восклицает он, вставая со стола - И я бы мог раскрыться, потому что всё кончено, больше нет войны, но это бы ничего не изменило. Я всё равно остался бы безымянным призраком в дорогом костюме. Когда актёр долго играет одну и ту же роль, он попадает в замкнутый круг собственных же противоречий и уже не осознает, где он сам, а где маска, амплуа, личная фишка... - он перемещается к граммофону и, цитируя Беккета, смеётся - "Взявшись за руки, мы бы с тобой бросились вниз с Эйфелевой башни. Тогда мы были хороши. Теперь слишком поздно. Нас даже не пустили бы наверх".
Мягкие декорации Парижа неспешно уползают наверх к колосникам и исчезают во мраке. Следя за ними, шпион выходит в самый центр поворотного круга и встаёт спиной к рампе, придерживая шляпу. Сквозь затихающий голос Эдит Пиаф он говорит:
- Вот вам весь человек: жалуется на обувь, когда ноги виноваты. Правильно писал Беккет. Правильно... - француз прикрывает рукой глаза и кусает губы, но вы не видите этого - И никто не придёт, никто не уйдёт, никто не двинется с места. Мы все умрём в ожидании загадочного Годо, который будет кормить нас обещаниями Рая, смерти, просветления или любви. Как кому интереснее. Война окончена, пушки сложены, партизаны возвращаются в свои дома. Джентльмены! – Дюмарье кричит – Джентльмены, я обещаю, я вернусь!

В потухающем свете прожектора он снимает с себя маску, кидает её за кулисы и запрокидывает голову, наблюдая за трансформирующейся сценой.
- Когда-нибудь мы встретимся все вместе. Снова. И я смогу сказать им, кто я такой… - мужчина закуривает и делает долгую драматическую паузу – Но не сегодня.

И растворяется во тьме закулисья. А фоном под неслышные аплодисменты звучит зажигательное австралийское кантри…

Часть 3. Австралийский динго.
Музыкальное сопровождение:
Lonnie Donegan – My Old Man's A Dustman
Oklahoma! – Oklahoma!

Читать?

Быть предметом для насмешек не очень сложно. Главное понять, что тебе не нужно чьё-то внимание. Как и не нужны декорации. Пустая сцена, чёрный задник, простой реквизит – всего пара чемоданов, да курительная трубка в кармане. Музыка из динамиков в машине – можно жить хоть на улице, если у тебя есть возможность поехать куда угодно и жить так, как тебе вздумается. Я люблю кантри и блюз, они наиболее располагают к поездкам. Можно сесть прямо на капот и, прикурив, смотреть на звёзды в степи. Они там, говорят, особенно яркие. Приглушите свет. Видите? На чёрном заднике, как на небе, вспыхивают огоньки один за другим. Отвлекитесь на секундочку от разглядывания собственных ботинок. Вы. Да, вы. Посмотрите на небо. Забудьте про то, что крыша театра не заменит вам австралийскую пустошь.
Бум. В голову. Молча ставлю чемодан на авансцене и, сев, закуриваю. Звуки музыки глохнут, и раздаётся тихое поскрипывание колёс. Ненавижу театр. Но поговорить очень люблю. Добрый вечер.


Вас прокурят. Нет, серьёзно. На сцене уже накурено, как в фойе, звёзды блестят сквозь туман трубочного табака…. Мужчина задумчиво смотрит на вас сквозь жёлтые стёкла авиаторов, которые не совсем подходят под его английский чёрный пиджак. Не думайте, зрение у него отменное – на то он и снайпер. Поэтому он с точностью может сказать, какого цвета ваши глаза и сколько пуговиц на вашей рубашке, просто бросив один взгляд. Его зовут мистер Манди, ему на вид около тридцати пяти и он – профессиональный охотник. Он ведёт себя преувеличенно по-свойски, словно знает вас уже как минимум лет двадцать – ему так легче ломать четвёртую стену, потому что вещать в пустой зал – пустая трата времени. В процессе разговора мужчина познаёт себя и вас, проникается собственной речью, поэтому голос у него не особо громкий. Австралиец спокойно дышит и спокойно говорит – профессиональная привычка, чтобы рука не дрогнула. Даже насмешки с его губ срываются осторожно и выверено, как выстрел.

- Ненавижу театр. Не потому, что я деревенщина или плебей, а потому, что больше люблю искренность, чем наглую фальшь. А эти идиоты на сцене ходят, скачут, кричат так, словно их вывели на балаган, смотреть неприятно, особенно, когда не знаешь языка. Я… - он оглядывается, изучает сцену с таким видом, словно ему неуютно здесь находиться – Я вообще не понимаю, как здесь оказался и зачем. Просто задумался на секунду.

Мистер Манди неловко улыбается и часто поправляет рукава рубашки. Заметно, что у него царапина от бритвы на скуле.

- Что вы знаете об Австралии, а? Вот спорим, каждый из вас сейчас подумал о кенгуру, коалах и ядовитых гадах, самых смертельных на планете? Я более чем уверен, что больше вы ничего не знаете. Хотя… - он внимательно смотрит прямо на вас и задумчиво облизывает губы – Кто я такой, чтобы судить о людях по первому впечатлению?

Родители снайпера – фермеры, эмигранты. Переехали в Австралию незадолго до рождения сына, построили дом, купили стадо овец и решили остаться навсегда. Отец – работяга. Мать – типичная домохозяйка из Портленда, дама приличных габаритов в розовом переднике. Сын – вылитый папаша. Рост, скулы, глаза – всё в него. Наверное, именно поэтому Манди-старший очень расстроился, когда будущий охотник и владелец всего хозяйства уехал из родного дома. Вспоминать о родителях для снайпера – пытка. Но он это старательно не показывает. Его спектакль – мюзикл «Оклахома!». Американский бродвей стрелку к лицу.

- Честно говоря… Я люблю свою страну. Стрелять по животным без лицензии и грабить караваны, конечно, нельзя, но зато мы любим фейерверки, иллюминации и нам абсолютно всё равно, какой вы ориентации, главное, чтобы на дороге не задавили кенгуру. У нас свой театр и своя культура, которую привезли европейцы во время заселения. Одним словом… - взгляд мистера Манди замирает где-то в районе вашего плеча – Одним словом, у нас классно. Но меня всё равно тянуло далеко за пределы родного города. Так я и стал снайпером.

Он был охотником. Лицензия на убийство животных оформлена в кратчайшие сроки. Потом – переключился на людей. Снайпер улыбается вам и, сунув руки в карманы, проходится по сцене, ухмыляясь. Сейчас он выглядит старше своего возраста, но и это ему безмерно идёт. Несмотря на все насмешки, Манди знает, как себя вести с тем или иным человеком, если, конечно, он не смотрит на него через оптический прицел.

- Нехорошо вышло, да? – он досадливо проводит рукой по волосам и отводит взгляд в сторону правой кулисы – Я словно знал, что не нужно идти. Стоял в фойе с трубкой у уха и слушал, как оператор тщетно пытается соединить меня с ближайшим мотелем, потому что оставаться не было ни малейшего желания. Огляделся. Смотрю, а меня окружают знакомые лица. И мне казалось, будто бы я должен что-то сказать, что-то важное, но эта дура на том конце провода не давала мне сосредоточиться. А я ведь помнил, помнил этого доктора в очках, огромного амбала в пиджаке, двух коренастых мужиков в смокингах, я же помнил! У меня отличная память на лица, когда что-то касается войны.

Нет, он не служил. Не взяли. Поэтому говорит всё также просто, пытаясь донести до вас происходящее единственным известным ему способом – через диалог с самим собой. Мистер Манди делает жест рукой, словно держит телефон у уха и оглядывает зал сквозь жёлтые стекла авиаторов.
- А потом меня осенило. А мы ведь и вправду знакомы. Алло? Это мотель «Ностальгия»? Я хочу заселиться в номер. Да, одноместный… - говорит мужчина в воображаемую трубку, и звёзды на чёрном заднике становятся ярче – Знаете, девушка, мне всё равно, лишь бы вид из окна был приятный, да воздух посвежее. Вид прямо на здание корпорации Mann.Co? Прекрасно. Спасибо огромное.

Снайпер достаёт железную трубочку и начинает чистить свою курительную трубку. Всё это время он молчит, а где-то на фоне, под звук приближающегося автомобиля вы слышите знаменитую песню «Оклахома!». Австралиец прикуривает. Пинком открывает чемодан, наклоняется к нему и надевает чёрную фетровую шляпу, как у ковбоев в достославном США.
- Нечем было прикурить… - продолжает говорить стрелок – И я попытался найти среди этих знакомых рож хотя бы одну незнакомую. Подошёл к единственному курящему, взял зажигалку. Потом встретил его взгляд и… - он делает интригующую паузу и выдыхает дым – И оказывается, что его я тоже знаю. Пришли в один театр, на один спектакль, в одно и то же время. За стеклами, за портьерами, смеёмся, злимся, улыбаемся, как будто бы и не было войны. Только…. Вряд ли мы снова сможем похвастаться своими победами.

Австралиец поворачивает голову к левой кулисе и спрашивает у воображаемого собеседника:
- У вас французский акцент, вы не здешний? Вот как. Мы точно никогда не виделись раньше? – мистер Манди досадливо смеётся – Кошмарная погода, да? Я посмотрел в окно на улицу и, чтобы поддержать разговор, спросил его, который час. На руке у него были часы, очень дорогие на вид, но, судя по всему, электронные. Знаете, там ещё кнопка красная была, я где-то её уже видел. Потом огляделся, заметил, что один из тех, кого я знаю, медленно подбирается ближе, пытаясь подслушать наш разговор. Кажется, он доктор.

Мистер Манди курит. Занавес тихо покачивается от сквозняка. Смотрите, как бы вас не продуло.

- И прозвенел третий звонок. Пора в зал, досматривать эту муть, подумал я. Зачем и как я здесь оказался? – австралиец затягивается, выдыхает дым и оглядывает зеркало сцены – Хотя, знаете, не берите в голову. Просто пришёл в театр. По приглашению. Потому что выдался свободный вечер. Мы все потеряли свою работу и теперь шатаемся без дела… - он горько усмехается и смотрит вам в глаза – И мне даже немного жаль, что нас всех не убили. Мы – люди другой эпохи. Ни сдохнуть ни жить нормально не можем.

Всё ещё не разрывая зрительного контакта, мужчина стоит на авансцене и, сложив пальцы «пистолетом», целится вам между глаз.

- Я видел, как они все умирали. Много-много раз. Не думаю, что после всего они захотят умереть по-настоящему. Да и я, признаться, не хочу.

Бродвейская «Оклахома!» затихает. Слышны только голоса зрителей в партере. Скупые аплодисменты, чей-то громкий возглас… Занавес. Австралиец скрывается за кулисами, надвинув шляпу на глаза.


От автора: Так вышло, что у этого фика должен быть эпилог. В каком он будет виде, я ещё решаю. Поэтому продолжение следует. Оставляйте комментарии и пожелания, пожалуйста. Мне будет приятно.

запись создана: 04.02.2013 в 18:53

@темы: #нуяжеидиот, #пиздапланете, Фанфики

Comments

[TheOutsider]

Вау. Это очень. Даже не знаю как по-другому сказать. Такие сильные сравнения.

[.digital killer]

TheOutsider, спасибоооооо