“So, you’re saying you want to leave a bullet in you? S’fine by me. Was trying to be nice, but that hasn’t gotten me far.”
В общем, так как я беден, как церковная мышь, я готов выполнить ваши заявки.
Правила простые - перед вами 10 (потом добавлю ещё пять) цитат из книг Говарда Лавкрафта. Выбираете цитату (которая пойдёт в эпиграф) и пейринг. Я вам на праздники пишу драббл до 1000 слов.
Фендомы: Bloodborne, Dishonored, хорроры (Не Outlast!), ориджи.
1. Многовековое могильное безмолвие… будет для Strangertown 
Дауд/Корво или просто про Чужого
2. Страх — самое древнее и сильное из человеческих чувств, а самый древний и самый сильный страх — страх неведомого. DONE для [J]VardaElbereth[/J]
смотреть дальше3. ... только бедные и одинокие умеют помнить.
4. «Человеческое существо в своей порочности всегда страшнее любого нечеловеческого.» DONE для Corvo Attano
5. «Не мёртво то, что в вечности пребудет, со смертью времени и смерть умрёт.» DONE для chinese earthquake
6.«Ни смерть, ни душевные или физические муки не могут породить такого отчаяния, какое вызывает утрата собственной индивидуальности.» DONE для Corvo Attano
7. «Восставший может погрузиться в бездну, а погрузившийся в бездну может вновь восстать.» будет для Morr1gan Чужой/Корво
8. «Неприглядное это зрелище — юнец во власти эмоций и чувств, что скорее пристали пугливому ребенку.» DONE для Corvo Attano
9. Человеческие существа, какими мы их знаем, — это всего лишь частицы, бесконечно малые частицы единого грандиозного целого. DONE для Сизарь
10.«В известном смысле все мы не очень-то нормальны.» DONE для Corvo Attano
11. Упрямое нежелание поверить в то, что на первый взгляд кажется тебе невероятным, равно как и отрицание вещей, недоступных твоему разумению, есть признак безумия. DONE для [J]VardaElbereth[/J]
12. «Это не сон и, боюсь, даже не безумие. Слишком много случилось за последнее время, чтобы можно было предаваться утешительным иллюзиям.» DONE для kris_stein
13. Что толку сажать на стул провинившихся, когда в душе каждого живет убийца… будет для kris_stein Варгас/Даниэль
14. Под сенью Хребтов Безумия остерегайтесь давать волю своему воображению. будет для Corvo Attano ДЖОУИЛЛ, ориджАС
15. «Где кончается безумие и начинается реальность?» DONE для Corvo Attano
ИСПОЛНЕНИЯ:
читать дальше
— Тайна должна оставаться тайной.
Саймон почти привык к нескончаемому гулу в голове. Привык к связанным рукам, к своей вечной паранойе, к звону в ушах и даже к боли, которая волнами накатывала на него в присутствии этого человека. Запах крови опьянял, он въелся, казалось, в здешний воздух, поддерживая жажду охоты и бесконечной погони за собственными воспоминаниями, которые угасали с каждым прожитым в Кошмаре днём.
— Посмотри на меня, предатель.
Страдающий охотник, одетый, как нищий оборванец, отвернулся вопреки приказу и вздрогнул, когда Брадор, подцепив край бинта, размотал повязку на его голове. Опрометчивое решение, но правильное — у Саймона резко перехватило дыхание от страха, пускай ношение повязки лишь формально защищало его от безумия. В глаза ударил яркий свет зажжённого костра, а Кошмар Охотника, постоянно наполненный чужими криками и подозрительными шорохами, предстал перед лучником во всём своём адском великолепии. И звон… Звон колокола стал гораздо громче.
— Посмотри на меня. Я приказываю.
Колокол звонил один раз каждые десять секунд, оставляя после себя отзвук загробного эха. В первый раз Саймон насторожился, затем начал постепенно сходить с ума, начиная различать его в шуме ветра под сводами опустевшей Часовни, в шуршании прибрежных волн о берег ярнамской гавани и даже в биении собственного сердца. Это напоминало пытку. Загнанная жертва была вынуждена сдать назад и попасть в зубастую ловушку Брадора, лишь бы это закончилось.
Каждый раз. Умереть и воскреснуть. Снова услышать проклятый звон.
И почти пойти на зов, как крыса за крысоловом с волшебной флейтой.
Охотник поднял взгляд. Оглядел пахнущего чужой кровью ассасина, окружённого багровым сиянием фантома и хотел уже проверить наличие ключа в кармане, но руки были связаны. Настоящий Брадор там, далеко внизу, сидел в своей келье и зарекся выходить оттуда, будто столпник, избравший своим подвигом бесконечные проповеди на столпе. Но его фантомы… Это он сам. От них нельзя скрыться. они достанут тебя даже со дна морского.
— Скажи мне, Саймон… Слышишь ли ты звон?
Ладонь Брадора накрыла голову лучника и скользнула к затылку, сминая спутанные волосы в кулаке. Охотник пытался вырваться, решая не поддаваться на провокации, но прекрасно понимал, что последует дальше. Так было, так будет — это не первая их стычка в Кошмаре. Один умрёт, затем воскреснет, а второй снова позвонит в дьявольский колокольчик, чтобы найти его на краю бездны.
Легче покончить с собой, думал Саймон. Но постоянно не хватало духу.
— Да, Брадор. Я слышу звон. Как и вечность до этого. Я слышу.
Фантом наклонился к нему, заглядывая в покрасневшие глаза. Стащил с головы рогатый капюшон-скальп, сел на колени перед пленником и вытащил из недр окровавленного одеяния кривой кинжал.
— Вечность гнить в темнице, вечность охотиться только за тобой… Разве это не безумие? — Брадор улыбнулся, и на душе у лучника появился очередной шрам от этого пугающего оскала. — Почему не молишь меня о пощаде?
— Даже если я начну… умолять тебя, это ничего не изменит. Ты перережешь мне глотку, я умру, я проснусь в другом сне. И всё будет по-прежнему. Этот кошмар. Ты и я… — честно ответил Саймон, закрывая глаза и борясь с желанием плюнуть в лицо убийце.
Брадор резко разжал пальцы, нахмурился и, всем своим видом намекая на недовольство от услышанного, оглушил лучника ударом по правому уху. Пленник упал на землю, путаясь в своём рваном нищенском одеянии, и снова с трудом сел на колени, до крови раздирая запястья об верёвку. Фантом обошёл его кругом. Шкура чудовища волочилась за ним по камням, и Саймон отчего-то слышал этот шорох особенно остро. Громко. Как громко. Будто бы колокольный звон.
— Ты и я. — Эхом повторил за ним Брадор. — Значит такова воля Великих, что заключили нас в Кошмаре. Это наказание за наши с тобой грехи. Мы отчистим свою грязную кровь и возвысимся.
— Больше никто не возвысится… — Саймон сказал это и умолк на мгновение, заметив, как изменилось выражение лица собеседника. — Больше никто не отчистится. Этот кошмар… Бесконечен, Брадор. Твои фантомы… И колокольчик… Стены твоей темницы — это всё, что осталось.
Лучник охнул от боли, когда кинжал легко прорезал его потрёпанный жилет и вонзился в живот. Тело Саймона содрогнулось в руках убийцы и запах крови стал таким невыносимо сладким, что сердце заходилось от восторга и ужаса. А ведь Брадор просто человек, который тоже когда-то любил… Привязывался… Страдал. Лучник зажмурился, извернулся, как змея, и ощутил, как лезвие ползёт выше, как мышцы гостеприимно расходятся, обнажая его внутренности. Если убийца захочет, Саймон будет умирать в муках как можно дольше, но в этот раз фантом не стал намеренно медлить.
Отбросив кинжал, фантом просунул руку в перчатке в открывшуюся рану и сжал пальцами трепещущее сердце страдающего охотника.
— Ты… Это всё, что у меня осталось, Саймон.
Брадор дождался его последнего вздоха. Бросил тело лучника прямо там, на камнях, поднялся на ноги и сделал пару шагов назад, прислушиваясь к отдалённому низкочастотному гулу. Совсем скоро они снова встретятся. Предатель вернётся в Кошмар, чтобы вновь щёлкнуть замком в двери клетки Брадора и вероломно сбежать.
Но до этого момента… Убийца будет сидеть в гнетущей тишине.
Потому что ему не дозволено слышать зовущий колокол. Он будет звонить лишь для тех, на кого объявлена бесконечная кровавая охота.
«Человеческое существо в своей порочности всегда страшнее любого нечеловеческого.» © Г.Ф. Лавкрафт
Фантом растворился в кровавом зареве на фоне угасающего лунного диска, и в тёмных объятиях темницы в подвалах Церкви Брадор открыл глаза. Пальцы, сжимающие колокольчик, онемели, запястье одеревенело, а ноги почти перестали слушаться старого убийцу. С трудом перебравшись на чудом уцелевший матрас, мужчина выдохнул, закрыл голову руками и громко застонал, осознавая, что тишина сводит с ума гораздо быстрее ритмичного звона.
Руки ещё помнили… Как билось в цепких пальцах сердце Саймона.
Как оно было напугано, как не могло солгать.
Отложив в сторону колокол, Брадор опустился на матрас и хрипло выдохнул. Грязная людская порочная сущность — он всегда думал, что освобождает тех, кто свернул не туда, решив пойти против Церкви. Что, если это безумие гораздо страшнее всех смертных грехов и вымыслов? Саймон был прав, называя Брадора самым страшным чудовищем в этом кошмаре, который не испугается даже оглушающего вопля умирающего и искалеченного Людвига.
Сердце отсчитало сто сорок пятый удар.
За дверью темницы раздались быстрые шаги, и в замке тихонько заскрипел ржавый ключ.
— Скажи мне…
Брадор снова сел. Затем поднялся, будто сомнамбула, чувствуя, как всё его нутро ликует от обретения долгожданного смысла в своём здешнем существовании.
— Скажи мне, охотник в нищенском одеянии… Ты слышишь звон?
На негнущихся ногах убийца подошёл ближе ко входу в свою обитель. Услышал, как кто-то за дверью опустился на холодный пол и прислонился спиной к отсыревшим доскам. Брадор представил, как исхудавший Саймон тщетно пытается скрыться от звона, зажимая ладонями уши.
И повторил жест охотника. Представив, что они сидят спина к спине, будто давние друзья.
— Скажи мне, Саймон… Слышишь?
Короткий стон всколыхнул тишину. Саймон хрипло рассмеялся, стиснул длинными пальцами рукоять лука и закрыл глаза под повязкой, безумно улыбаясь. Брадор не видел, но чувствовал эту улыбку кожей.
Она оставляла на его душе очередной шрам, который ныл и зудел при одной только мысли об убийстве.
Рогатый охотник снова зазвонил в колокол.
И нищий в оборванном одеянии ответил:
— Да, Брадор. Я слышу звон. И целую вечность буду слышать.
«Неприглядное это зрелище — юнец во власти эмоций и чувств, что скорее пристали пугливому ребенку.»
— Представь на секунду масштабы наших открытий. Мы можем изменить мир, распространить это знание на другие континенты, рассказать о том, что мы нашли в тех бесконечных лабиринтах. Представь, Людвиг.
В комнате было немного душно. Маятник напольных часов почти отсчитал время до полуночи, и лежащий на полу Лоуренс закинул ногу на ногу, услышав, как собеседник зашуршал верхней одеждой и небрежно бросил её на кресло. Людвиг был раздражён и чем-то встревожен, но не подавал виду, прекрасно понимая, что викарию могут не понравиться разносящиеся по Ярнаму новости.
— Под нашим городом когда-то жили люди. Есть мнение, что именно птумериане выбрались на поверхность, чтобы основать это место, заложить первые кирпичи в будущие соборы и дворцы. Ты наверное видел надгробные камни в лесу — это их святыни. Их последние почести ушедшим Великим.
Людвиг начал нервничать сильнее. Лоуренс слушал, как тот ходит, как переставляет лабораторные колбы на столе, чтобы освободить место для книг, как неровно дышит. Сев на полу, викарий посмотрел в спину охотнику, недовольно поморщился и встал, продолжая уже громче и навязчивее:
— Наши предки гордились бы нами. Мы вернули благосклонность небес на эти земли и использовали древнюю кровь так, как нам завещали. Мы прогнали лжепророков и еретиков, заперли их в клетках и почти уничтожили… Как думаешь, после всего этого мы всё ещё не достойны вознесения?
— Ты говоришь, как Миколаш… Перестань.
Ледяное презрение Людвига без ножа резало викария. Он отступил, поднял взгляд и недовольно поджал губы, словно капризный ребёнок. Охотнику даже не надо было оборачиваться, он кожей почувствовал, как Лоуренс на него посмотрел — не то испуганно, не то разгневанно, в любом случае осадок остался соответствующий.
— Ты осуждаешь меня? — дрогнувшим голосом спросил викарий.
Людвиг задёрнул тяжёлые занавески, прячась от вездесущей луны. Затем медленно провёл пальцами по щеке и подманил к себе Лоуренса так, будто бы викарий был всего лишь простым служкой, а не основателем Церкви Исцеления. Последний подчинился вопреки всем ожиданиям, но как-то неохотно, всё ещё находясь в плену своих рассуждений и не понимая тонких намёков.
— Нет, я тебя не осуждаю. — Людвиг поднял глаза и встретил застывший взгляд Лоуренса. — Просто пытаюсь понять, действительно ли ты так думаешь. Что древняя кровь нас возвысит.
— Мастер Виллем говорил, что эволюция без отваги невозможна. Мы отважились на переливание себе особой крови. Значит мы достойны… — викарий отдёрнул руку, но охотник перехватил его запястье. Приложив бледную ладонь церковника к своему лбу, Людвиг закрыл глаза и резко сменил тему разговора, потому как устал слышать эту фразу, уже давно потерявшую свой смысл.
— У меня голова болит. Давай закончим.
Лоуренс накрыл ладонью лоб охотника, судорожно пытаясь совладать с собственным дыханием, и наконец сдался. Сделал осторожный шаг вперёд, высвободил запястье и обхватил ладонями голову Людвига так бережно, словно она вот-вот расколется. Он прижался губами к виску собеседника, какое-то время помолчал, прислушиваясь к самому себе, затем спросил:
— Давно?
— После последнего кровослужения. Всё шумит вокруг. Будто морские волны лижут песок… Будто луна зовёт меня.
— Не может такого быть… — викарий нахмурился, покачал головой и отошёл к шкафу, в котором зловеще застыли подёрнувшиеся пылью старые микстуры. Лоуренс давно не экспериментировал с формулами и компонентами, потому что кровь опьяняла сильнее и лечила любую мигрень. Но почему-то викарий не стал рисковать в этот раз.
— Тот меч, Людвиг… — внезапно остановился церковник и нахмурился , медленно протягивая охотнику закупоренный пузырёк с эликсиром. — Который, ты нашёл…
— Он сам нашёл меня, Лоуренс. Нет, это не может быть связано с ним.
Маятник наконец-то отсчитал полночь, и их разговор прервался боем часов. От каждого удара у Людвига обострялась мигрень, и ему пришлось присесть на край постели, чтобы не упасть.
— Этот меч, он особенный. Он будто бы направляет меня. Ведёт через тёмный лес к свету, как путеводная звезда.
Викарий слишком громко хлопнул дверцами шкафа, слишком быстро подошёл и слишком яростно выпалил:
— Этот меч сводит тебя с ума, Людвиг.
— А разве не все мы стали безумны? Ты хоть раз выходил в город, видел то,что видел я?!
Когда часы затихли, Лоуренс поймал взгляд охотника, которым при желании можно было плавить металл, и снова замолчал. Церковник смотрел на оппонента столь же бешено, болезненно и неверяще, хрипло и шумно дыша. Затем угас, как огарок свечи. Потушил свою ярость об собственное бессилие и кивнул на кровать.
— Ложись. Микстура подействует минут через пять.
— И это всё? — нахмурился охотник.
— Всё. Ты мешаешь мне думать. Так что лежи и молчи.
Сам викарий снова опустился на холодный пол и продолжил смотреть в безучастный тёмный потолок. Без своего церковного одеяния, подумал Людвиг, Лоуренс снова становился похожим на себя прежнего — горящего энтузиазмом студента Бюргенверта. Охотник бесстыдно разглядывал профиль викария, сравнивая его бледность с потусторонней пустотой, и наконец опустил голову на подушку, что пропахла розмарином и догорающими углями из камина.
— Никогда не думал, что мы совершили большую ошибку? — спросил викарий так тихо, что в первую секунду Людвиг даже не понял, что обращаются к нему. — Взяли и потянули за нить, за которую тянуть было нельзя… Что если Ярнам станет следующим Лораном?
— Поздно жалеть о содеянном. Нам останется только пожинать плоды собственных ошибок и пытаться исправить то, что получилось. Мои слова вернули тебе здравый смысл? — охотник иронично хмыкнул и прикрыл глаза рукой, слушая тиканье часов. — Мне казалось, что слова мастера Виллема стали для тебя непреложным кредо.
— Если знать, как пользоваться дарованной силой, можно горы свернуть. Но ты прав. Надо исправить то, что мы наделали, своими силами.
Людвиг услышал возню на полу. Затем шуршание одежды стало ближе, и Лоуренс лёг рядом на кровать, привычно запуская холодную ладонь под складки охотничьей рубашки.
— Мы остановим кару зверя.
Викарий спокойно выдохнул после сказанного и закрыл глаза. А Людвиг слушал, как в его голове то нарастает, то затихает лунная песнь клинка, резонируя с болью. Во время охоты только эти путеводные огни освещали ему путь и освобождали от тяжёлых оков страха. Погружаясь в сон, охотник надеялся, что Лоуренса тоже не будут мучить кошмары, что атакуют каждого в подобные зловещие тёмные ночи. Ночи, лишь для них двоих наполненные чарующим лунным светом.
У кредо всегда было довольно неприветливое лицо. Ничто не истинно… Всё дозволено. Но если ничто не истинно, то чему тогда верить? Если всё дозволено, то кто установит тебе рамки морали? Почему кодекс лишь запрещает, если второе утверждение заведомо верно? Уилл не понимал этого, пока не познакомился с Джо. Именно Джо показал ему истинное лицо Братства, потому как являлся живым воплощением знаменитого кредо ассасинов.
— У тебя есть ром?
Де Сен При молча достал бутылку из ящика и бросил в сторону убийцы. Джо ловко поймал её, отпил немного и снова замолчал, нечитаемым взглядом вперившись в пространство перед собой. Покрытый кровью, ночной охотник за головами тамплиеров напоминал скорее гремящего цепями призрака, что вынужден бродить по расколовшейся надвое Америке в надежде найти избавление от своих мук. Сравнение позабавило. Уильям даже усмехнулся, но быстро стёр это глупое выражение со своего лица и подошёл к Джо ближе, медленно забирая бутылку из обманчиво хрупких пальцев.
— Легче? — спросил француз отстранённо.
— Нет. Выпьешь со мной, станет.
Предпочитающий сухие вина, Де Сен При ненавидел ром, но хранил его на случай внезапного визита. С тех пор, как Джо сменил капюшон на шляпу, а скрытый клинок превратился в его руках в опасно заострённый крюк, он не так уж часто заглядывал в неприметный охотничий домик в лесу фронтира.
— Что смотришь? — убийца глянул на ассасина с издёвкой и угрожающе поднялся со стула, на котором сидел. — Ром не так уж плох.
— Ты же знаешь, что я от него не в восторге.
Джо тяжело вздохнул, бросил шляпу на стол и сорвал с шеи платок. Слишком резко, чтобы не заметить явного раздражения.
— Ты такая сука, Уилл. Аж тошнит от тебя.
— Если я отказываюсь выпить — это ещё не значит, что мы не можем поговорить по душам, как раньше.
Де Сен При отставил ром в сторону, сделал шаг назад, но даже не вздрогнул, когда Джо в два шага преодолел разделяющее их расстояние и без церемоний сжал пальцами его промежность. Француз гневно выдохнул, в ответ хватая Джо за шею — убийце явно не понравилось это предостережение, но тот привык к подобным играм ассасина.
— Знаю я наши разговоры, Уилл. Ты начнёшь рассказывать мне сказки про кредо, потом слёзно попросишь вернуться в Братство, затем намекнёшь на нецелесообразность моих методов, а потом… Что ж, ты сам знаешь, что терпение у меня не безграничное. Ты будешь визжать, как шлюха, и умолять меня остановиться. Эту историю мы проигрываем раз за разом… — игнорируя постепенно заканчивающийся воздух, убийца свободной рукой перехватил запястье Де Сен При и добавил, — Ты до сих пор не выучил правила.
Всё дозволено. Охотник разжал пальцы и подался назад, оставляя место для замаха. Чтобы утихомирить взбесившуюся собаку, нужно её ударить. Главное, потом не попасться в челюсти — Джо умел кусаться, как самый настоящий охотничий пёс, но сейчас был слишком ошеломлён сопротивлением, чтобы реагировать. Отскочив от Уилла и инстинктивно зажав ладонью вспыхнувшее болью ухо, отступник выдавил из себя ироничный смешок.
— Вот как. Вспомнил бурную молодость?
— Успокойся, Джо.
— Не указывай мне, собака. Ты совсем страх потерял, верно?
Уильям покачал головой, постепенно приходя в себя, затем оттолкнулся и, навалившись на Джо, сбил его с ног, чуть ли не выламывая спиной любовника скрипящие доски пола. Наверное, думал Де Сен При, в нём заговорило чувство собственника, который некогда очень хотел приручить неуправляемого ассасина, чьё представление о кредо было слишком уж буквальным. Сначала тамплиеры, затем невинные люди — Джо не видел разницы, ему было всё равно, а Уилл слишком заботился о том, чтобы бешеную собаку не пристрелили свои же. Гаррет, например, давно уже чистил винтовку и покупал боеприпасы — методы Джо сильно мешали его работе.
— Слушай меня, Джо, внимательно слушай! — разбив губу убийце, Уилл сел на него сверху и, не давая сделать хотя бы один вдох, сказал: — Я ничего не собираюсь тебе доказывать, я давно уже понял, что попытки вернуть тебя на путь истинный — пустая трата времени. Больше не будет моих рассказов о кредо и войне, ты и сам прекрасно понимаешь, кто из нас тут прав, а кто нет. Баста, c’est tout. Если ты пришёл ругаться, то проваливай из моего дома. Если желаешь просто поспать в нормальной постели и утром снова испариться, то пей свой проклятый ром и молчи. Молчи, Джо. Иначе твой труп уже завтра будет кормить червей у реки.
Убийца выдохнул. Слишком светлые глаза с желтизной раскрылись в немом удивлении, но Уилл видел — он впечатлён. Руки, уже было потянувшиеся к шее охотника, обессиленно опустились на пол, губы дрогнули в усмешке. и убийца хрипло рассмеялся, слизывая кровь.
— Что-то новенькое. Приятно осознавать, что ты ещё не оборонил свои мозги. Может, слезешь с меня? Или…
Заставив Джо замолчать крепким, не терпящим возражений поцелуем, француз прижал его руки к полу и зажмурился так, будто это ему самому было больно. От выброшенного в кровь адреналина было нечем дышать, хотелось снова ударить Джо за этот смех сквозь поцелуи, за несерьёзность и несдержанность, хотелось в немом исступлении взять убийцу прямо на полу, заставляя именно его кричать и умолять о пощаде. Но ярость быстро сошла на нет. Пальцы сами собой разжались, Уилл отстранился, прижался щекой к щеке Джо и судорожно выдохнул, позволяя любовнику расстегнуть пуговицы на своих штанах.
— Какая же ты тряпка… — процедил насмешливо бывший ассасин. — А ведь было бы интересно попробовать наоборот, верно?
Всё дозволено.
— Где же это твоё кредо теперь, а? Когда ты желаешь меня так сильно, что самому становится стыдно? — Джо снял одну перчатку и обхватил пальцами член Уилла, довольно хмыкая. — Как и тогда, Уилл… Когда ты приехал сюда, когда мы встретились. Помнишь?
— Да.
Де Сен При шумно выдохнул, выпрямляясь и прикрывая ладонью искусанные губы. Убийца смотрел на него, не моргая, напряжённо и внимательно, как зверь следит за своей жертвой сквозь высокую траву.
— Вот видишь… — пальцы Джо сжались сильнее, он приподнялся, сгибая одну ногу в колене, и, сев, любовно поцеловал француза в ключицу под дорогой рубашкой. — У тебя нет ни единого аргумента. Ты можешь только давать.
— Я просто хочу… Чтобы ты больше не уходил, Джо.
Убийца замер. Ничто не истинно. Уилл увидел в его взгляде осуждение, затем презрение и немой укор. Джо рванул его рубашку, обнажая торс, с нажимом провёл рукой в перчатке по рёбрам и больно прикусил шею, оставляя след зубов на коже.
— Я не принадлежу Братству. И не принадлежу тебе. А вот ты… С этим ещё можно поспорить.
Джо скинул с себя ассасина, поднялся на ноги и молча расстегнул ремешки на своём костюме. Сбросил тяжёлые наручи, стянул через голову рубашку. Когда крюк с грохотом упал на пол, Уилл уже тоже стоял на ногах и, даже не успев сообразить, что происходит, попытался застегнуться, но убийца его остановил.
— Поговорить успеем утром. Сейчас мне это не нужно.
Сбросив со стола книги и аккуратно разложенную карту с указанием всех убежищ ассасинов Америки, Джо схватил Де Сен При за собранные в хвост волосы и легко опрокинул его грудью на стол, выбивая воздух из лёгких и ехидно добавляя:
— C’est tout…
Француз застонал — убийца в ответ на это лишь самодовольно улыбнулся. Уильям уже не терпел каждое прикосновение, он жаждал их, несмотря на то, что сознание его всё ещё пыталось яростно сопротивляться. Пора уже было признать, что Джо гораздо сильнее.
Во всём.
— Нравится? Я уверен, тебе нравится.
Де Сен При мог назвать это безумием — он всегда терял волю, когда Джо был рядом, будто заражая его этим ирреальным влечением. В обществе просвящённых такая связь карается вечным позором, а Уилл спокойно подставлялся чужим рукам и с самозабвенной похотью подавался навстречу ласкающим его изнутри пальцам. Ведь всё дозволено… Француз раскрыл глаза, выругался от неожиданности и схватил руку Джо, что опиралась на скрипящий стол.
Он успел отвыкнуть от любовника за то время, пока в одиночестве пытался бороться с тамплиерами давно устаревшими методами.
— Хочешь, чтобы я остался?
Убийца грубо толкнулся в нём, будто желая выбить из француза признание.
— Хочешь?
Уилл задрожал, царапнул столешницу и судорожно выдохнул. На ответ ему не хватило сил, а затем реальность перед глазами померкла и осыпалась ему на плечи остатками сна.
Он проснулся в собственной гостиной. В доме, что даровало ему братство. На столе всё ещё горела свеча, недописанное письмо было безнадёжно испорчено пролитыми чернилами. Уильям огляделся, пытаясь разобраться, где закончилась его реальность и началась нынешняя, и издал тяжёлый вздох. Рубашка намокла и прилипла к телу на спине, сердце всё ещё бешено колотилось, но Де Сен При так и не нашёл в себе ни единого оправдания произошедшему.
Это ведь просто память. Память, которую так не хочется уничтожать, оставлять позади… Медленно поднявшись из-за стола, ассасин выбросил чернильницу в помойное ведро и скомкал недописанные строчки. О чём Уилл писал, он уже не помнил.
— Эй, у тебя есть ром?
Француз медленно выпрямился, подавляя испуг, и медленно повернулся к раскрытому настежь окну, которое он точно закрывал.
— Что смотришь? Думал, я сдох?
Перед ним застыл знакомый силуэт, от которого пахло пролитой кровью и зимними надеждами. Джо молча скинул солдатский кожаный китель и небрежно бросил на пол шляпу.
Когда тяжёлый крюк с грохотом упал на паркет, Де Сен При уже не понимал, где кончается реальность и начинается безумие.
«Это не сон и, боюсь, даже не безумие. Слишком много случилось за последнее время, чтобы можно было предаваться утешительным иллюзиям.»© Г.Ф. Лавкрафт
Никогда не привязываться к своим напарникам. Никогда не воспоминать о них. Не пытаться сохранить связь после разлуки. Не скучать. Не любить. Не искать.
Варгас смахнул с креста прилипшие осенние листья и хмыкнул, оставляя на увесистой надгробной плите букет вереска. Конечно, так всегда говорили — любые привязанности превращают жизнь охотника в кошмар, обращая реальность против него. Каждый груз необходимо сбрасывать, чтобы без жалости бросаться в бой, ни о чём не думая, но в некоторых случаях система давала сбои. В любом механизме присутствует заводская оплошность, так ведь?
Габриэль тяжело вздохнул. За эти два года он заметно постарел, приобрёл много новых шрамов. Последняя стычка с умертвием почти лишила его левого глаза, а древко косы покрылось новым слоем обмотки, потому что оружие быстро изнашивалось. Маршал чувствовал, что вскоре и вовсе отойдёт от дел — это витало в воздухе ещё тогда, когда он пришёл в себя после утраты.
Сейчас всё потеряло свой смысл.
Хантер протянул руку к кресту, опустился на одно колено и осторожно стёр капли с аккуратно вырезанного на кресте имени. Сердце его уже давно опустело и снова закрылось от внешних раздражителей, от постоянных резких перепадов настроения болела голова, да и душа покрылась острыми иголками, об которые царапались все, включая его самого. Но только здесь, в Гилмортоне, он наконец-то обретал некоторое подобие спокойствия.
— Привет, Даниэль.
Вереск — не те цветы, которые хотелось нести ему на могилу, но по дороге лучше не найдёшь. Нынче искать красивые полевые растения нет времени, да и бродить по лесам стало опаснее, поэтому Варгас не рисковал — знал, что Марлоу бы это не одобрил. Вереск колючий, не праздничный, но зато красивый. Габриэль никогда не носил цветы на могилы, поэтому не видел разницы. Главное — внимание.
Охотник снял с головы шляпу и положил её рядом с собой. Привычным неосознанным движением потянулся к висящему на шее деревянному крестику, покрутил его в пальцах, задумчиво вырисовывая взглядом контуры надписи на импровизированном надгробии, затем склонился к плите и прислушался. Ничего. Только глухое безмолвие. И эта тишина тоже по-своему успокаивала, ведь в нынешние времена мертвецы недолго остаются мертвецами, пускай и прошло уже два года.
Но помнил Варгас тот день слишком хорошо. Будто бы это произошло вчера.
— Не умею говорить с мёртвыми, но, чтобы ты знал, здесь всё пошло к чертям. Недолго осталось до абсолютной пустоты, которой мы так боялись. Так что, скорее всего, туда, где ты сейчас, скоро нагрянет множество знакомых… — Габриэль невесело усмехнулся, опустил второе колено на мокрую листву и ненадолго прикрыл глаза, задумываясь. — Кракс с женой и детьми остались в Лондоне. Лиа растит прекрасного сына, который похож на Брента, как нарочно слепленный. Хотя, он ещё слишком мелкий, чтобы судить, но… Глаза точно его.
Хантер сделал паузу, чувствуя себя глупо, провёл рукой по лицу и только сейчас заметил, что не снял платок. Он теперь всё чаще прятался под ним. Буревестники объявили награду за головы охотников из командования, и попасться под пулю Габриэлю очень не хотелось.
Во всяком случае пока.
— Джонсон в Лондоне. Всё такой же ворчливый, всё такой же злой, правда спать стал лучше. Не знаю, как это связано… — сидеть в одном положении было не трудно, но Варгас всё равно пересел. Поднял с земли пожелтевший листок, повертел его в пальцах и нахмурился.
В тот день вендиго настиг их слишком неожиданно. Так всегда случается — как только тебе кажется, что всё хорошо, незамедлительно следует безжалостное опровержение. Один удар, ответный выпад… И пока монстр захлёбывался собственной кровью, барахтаясь в снегу, Хантеру оставалось лишь вовремя взять себя в руки.
Чтобы попрощаться.
Чтобы извиниться.
Чтобы получить благословение.
Последний поцелуй…
У Даниэля просто не было шансов выжить даже с оказанной помощью. Он умирал стремительнее выпущенной стрелы, и Габриэль мог только наблюдать за его смертью, в очередной раз убеждая себя в том, что время лечит. Не лечит.
Он каждый раз возвращался в Гилмортон, куда в тот день привёз Марлоу для отпевания и погребения, чтобы рассказать последние новости. Как будто бы это имело смысл.
— Старк погиб… — шёпотом продолжил Варгас и наконец отвёл взгляд от креста, будто бы тот смотрел на него укоризненно. — Пару месяцев назад был утащен под воду тремя гарпиями. Наверное, мне стоило бы позлорадствовать, но я не буду. Потому что из него бы действительно получился хороший маршал, не то, что я…
Мужчина поджал губы, поправил рукав плаща и уже было потянулся за флягой, но вспомнил, что обещал себе не пить в Гилмортоне. Он даже выучил целую одну молитву не без помощи Джонсона, и теперь читал её в те минуты, когда ему казалось, будто бы на постели рядом с ним кто-то сидит. Быть может, это был Марлоу или кто-то ещё, но молитва в любом случае снимала морок и избавляла Габриэля от утешительных иллюзий. Спустя два года горевать уже не было смысла.
— Знаешь, я… Мне бы хотелось, чтобы существовала жизнь после смерти. Ну, такая, как ты описывал. Чтобы тебе там было хорошо, чтобы ты был счастлив. Просто, если там ничего нет, то тогда я просто разговариваю с крестом, а это представляется мне чем-то нездоровым.
Охотник болезненно поморщился, снова замолчал и прикрыл рукой глаза, про себя отсчитывая секунды.
— Если ты можешь подать мне знак, то я в нём очень нуждаюсь. Хоть что-то. Чтобы я успокоился и перестал метаться. Чтобы я мог… Жить дальше, понимаешь? — Варгас посмотрел на крест и неровно выдохнул, собираясь с мыслями. — Или это так не работает? Мне остаётся только верить, верно?
Тишина надавила на затылок, и Хантер раздражённо повёл плечом, чувствуя себя спокойно, но немного неуютно. Плакать он не умел, да и истратил все запасы жалости к себе ещё год назад. Думал, что мог умереть сам. Не жалел себя на заданиях. Пытался отвлечься на бытовуху, которая совершенно внезапно появилась в его жизни, когда Маргарет попросила Варгаса побыть отцом для её детей, нуждающихся в мужском воспитании. Теперь Габриэль ездил к ним, учился и помогал Тиви по дому, сохраняя с ней почти братско-сестринские отношения. Женщина видела, как тяжело маршалу. И просто предложила свою помощь в обмен на видимость семейного счастья.
В их мире большего не просили.
Но стоило ему оказаться здесь, как весь мир за пределами Гилмортона переставал существовать.
— Наверное, я больше никого не смогу полюбить так же, как полюбил тебя, Даниэль. И в этом мой самый большой грех, который не искупить словами.
Охотник опустил голову и вздохнул. Затем махнул рукой, собрался встать, но остановился, когда увидел, как на крест села маленькая птица-зарянка. Она смотрела прямо на него и не улетала, просто наблюдала, не издавая звуков. Именно сейчас Габриэлю показалось, будто бы Марлоу молча обнял его сзади и вздохнул, лёгким ветерком сдувая листья с тяжёлого надгробного камня.
— Маршал?
Очнувшись, Варгас медленно повернул голову, боясь спугнуть накрывшую его иллюзию, и посмотрел на стоящего за ограждением Оливера Кроу. Своего ровесника и немногословного нового спутника.
— Когда мы выдвигаемся?
Хантер издал глубокий вздох и поднялся с земли, спугнув зарянку. Проводив её задумчивым взглядом, он произнёс:
— Дай мне ещё пять минут и поедем.
А затем улыбнулся, спрятал лицо под платком и надвинул на глаза шляпу, чтобы скрыть выступившие слёзы.
— Покойся с миром, Даниэль Марлоу. Я обещаю, что скоро приеду.
Продолжение тут: rebornsan.diary.ru/p207198528.htm
Правила простые - перед вами 10 (потом добавлю ещё пять) цитат из книг Говарда Лавкрафта. Выбираете цитату (которая пойдёт в эпиграф) и пейринг. Я вам на праздники пишу драббл до 1000 слов.
Фендомы: Bloodborne, Dishonored, хорроры (Не Outlast!), ориджи.
Дауд/Корво или просто про Чужогосмотреть дальше3. ... только бедные и одинокие умеют помнить.
6.
Чужой/Корво 10.
Варгас/ДаниэльДЖОУИЛЛ, ориджАСИСПОЛНЕНИЯ:
читать дальше
Миколаш & Лоуренс
Bloodborne
Bloodborne
Человеческие существа, какими мы их знаем, — это всего лишь частицы, бесконечно малые частицы единого грандиозного целого.© Говард Ф. Лавкрафт
— Это гениальнейший проект. Монструозная работа. Это наш шаг в будущее. Как говорит мастер Виллем: эволюция невозможна без отваги, и отвага эта уже есть в наших резервах. В наших сердцах. В наших душах!
Миколаш всегда вёл свои лекции так, что Лоуренсу быстро становилось скучно, даже если их точки зрения совпадали. И хотя слова без точной мысли тоже имели свой вес, в данном случае следовало подойти к вопросу с более научной точки зрения, не отталкиваясь от мистики. Лоуренс воспринимал факты — древняя кровь способна лечить людей, а всё остальное весьма второстепенно. И рассматривал перспективы, как медик и учёный.
Которому было интересно, можно ли найденные ресурсы применить на практике. И защитить людей.
— Сэр Миколаш!
Лектор отвлёкся и посмотрел на соратника, замершего в дверях лекционного корпуса. Миколаш выглядел удивлённым и раздражённым одновременно — не каждый день его речь прерывали.
— Друг мой Лоуренс! — оглядев затихших студентов, он вышел из-за стола и поправил свой воротник, выбившийся из-под мантии в процессе чтения. — Не говорили ли вам, что прерывать профессора во время лекции — дурной тон?
— Говорили, милейший. Но уж больно заинтересовала тема вашей лекции. Скажите, вы действительно считаете, что кровь может помочь вам связаться с Великими в других мирах? — Лоуренс спустился по ступеням и остановился недалеко от трибуны. — Не кажется ли вам, что древнюю кровь стоит использовать в более... прикладных целях, перед тем, как обращаться к высоким материям?
Миколаш неприятно сощурился, наблюдая за движениями оппонента с недовольством стервятника, у которого отобрали его тухлый ужин.
— Предлагаете переливать её страждущим? Сколько же крови может даровать нам Дочь Космоса, чтобы удовлетворить лавинообразно возрастающий спрос… Это пахнет неуважением к Великим. Ведь они — наши проводники к бессмертию, к озарению, к тому, что является сутью человеческого бытия! — он снова повысил голос и начал жестикулировать, иллюстрируя свои слова. — К полному единению со Вселенной, с морем, с познанием! Ведь что есть человек, Лоуренс?
— Человек — это человек. Он болеет, он нуждается, он хочет жить, сохранив свою индивидуальность. Возьми старика с улицы, спроси его, желает ли бродяга присоединиться к Великим? Желает ли убитая горем мать, чей сын неизлечимо болен? Желает ли...
Миколаш резко повернулся к погружённому в молчаливое созерцание залу и гаркнул:
— Все свободны!
Зашевелились робы, задвигались стулья — студенты обеспокоенно переговаривались, поглядывая на лектора и его коллегу не то со зреющим скепсисом, не то с немым осуждением. Белокурая студентка, уже было порывавшаяся подойти к Лоуренсу, внезапно развернулась и выбежала через боковые двери. Зал почти опустел, и как только дверь за последним посвящённым захлопнулась, Миколаш притянул к себе коллегу за предплечье и прошипел:
— Какого чёрта ты мне постоянно мешаешь? Оставь свои речи для мастера Виллема, а ко мне не лезь.
— Отпусти мою руку, Миколаш… — процедил сквозь зубы Лоуренс. — Я хочу предложить тебе сотрудничать, не ругаться по пустякам. Твои исследования могут быть тесно сопряжены с моими, но ты упрямый осёл и не хочешь признавать очевидного.
— Давай, удиви меня!
Лектор разжал пальцы и оттолкнул от себя собеседника. Затем отряхнулся, сделал приглашающий жест и скрестил руки на груди, всё ещё пытаясь сбросить с себя раздражённое напряжение.
— Я хочу уйти из Бюргенверта. — Лоуренс оглянулся на дверь. — Виллем боится древней крови, а я вижу в ней потенциал. Вижу будущее Ярнама. Возрождение медицины. Ты понимаешь, что мы можем сделать?
— Например, сделать целое состояние, золотко, но поверь мне… — Миколаш усмехнулся немного саркастично. — Твои эти эксперименты с переливанием разве что повысят уровень жизни. А я стремлюсь к единению с космосом. Хочу вывести людей на новый уровень. Там не будет ни болезней, ни смертей…
— А ты уверен, что твоя теория верна? Что Великий медиум способен показать нам мир Богов? — обойдя Миколаша по касательной, Лоуренс спрятал руки в рукавах мантии. — Чтобы проверить это, мы можем объединить усилия. Начать лечить людей, привлекать новых последователей. Быть может, то познание, что ты ищешь, находится именно в древней крови… На практике узнать легче, чем постоянно гадать.
— Хочешь стать основоположником новой религии? — подозрительно сощурился Миколаш. — Или просто ищешь союзников?
— Кровь — это ключ ко всему. Я хочу, чтобы люди перестали смотреть в небо без надежды на ответ.
Лектор задумался. Сделал шаг назад, кивнул чему-то и махнул рукой, будто прогоняя Лоуренса. Он мог не согласиться со сказанным легко и просто, но понимал, что с теми ресурсами, что имелись у него на руках в университете не достичь того самого озарения. Не раскрыть глаза в собственной голове.
Ведь мастер Виллем был прав…
— Я подумаю, Лоуренс.
Эволюция невозможна без отваги.
— Я сообщу… Когда приму решение.
Он проводил коллегу взглядом и сел за стол, смотря прямо перед собой. Если Лоуренс преуспеет, за его спиной можно будет творить невероятное без каких-либо запретов.
Можно будет раньше всех достичь просветления.
Миколаш всегда вёл свои лекции так, что Лоуренсу быстро становилось скучно, даже если их точки зрения совпадали. И хотя слова без точной мысли тоже имели свой вес, в данном случае следовало подойти к вопросу с более научной точки зрения, не отталкиваясь от мистики. Лоуренс воспринимал факты — древняя кровь способна лечить людей, а всё остальное весьма второстепенно. И рассматривал перспективы, как медик и учёный.
Которому было интересно, можно ли найденные ресурсы применить на практике. И защитить людей.
— Сэр Миколаш!
Лектор отвлёкся и посмотрел на соратника, замершего в дверях лекционного корпуса. Миколаш выглядел удивлённым и раздражённым одновременно — не каждый день его речь прерывали.
— Друг мой Лоуренс! — оглядев затихших студентов, он вышел из-за стола и поправил свой воротник, выбившийся из-под мантии в процессе чтения. — Не говорили ли вам, что прерывать профессора во время лекции — дурной тон?
— Говорили, милейший. Но уж больно заинтересовала тема вашей лекции. Скажите, вы действительно считаете, что кровь может помочь вам связаться с Великими в других мирах? — Лоуренс спустился по ступеням и остановился недалеко от трибуны. — Не кажется ли вам, что древнюю кровь стоит использовать в более... прикладных целях, перед тем, как обращаться к высоким материям?
Миколаш неприятно сощурился, наблюдая за движениями оппонента с недовольством стервятника, у которого отобрали его тухлый ужин.
— Предлагаете переливать её страждущим? Сколько же крови может даровать нам Дочь Космоса, чтобы удовлетворить лавинообразно возрастающий спрос… Это пахнет неуважением к Великим. Ведь они — наши проводники к бессмертию, к озарению, к тому, что является сутью человеческого бытия! — он снова повысил голос и начал жестикулировать, иллюстрируя свои слова. — К полному единению со Вселенной, с морем, с познанием! Ведь что есть человек, Лоуренс?
— Человек — это человек. Он болеет, он нуждается, он хочет жить, сохранив свою индивидуальность. Возьми старика с улицы, спроси его, желает ли бродяга присоединиться к Великим? Желает ли убитая горем мать, чей сын неизлечимо болен? Желает ли...
Миколаш резко повернулся к погружённому в молчаливое созерцание залу и гаркнул:
— Все свободны!
Зашевелились робы, задвигались стулья — студенты обеспокоенно переговаривались, поглядывая на лектора и его коллегу не то со зреющим скепсисом, не то с немым осуждением. Белокурая студентка, уже было порывавшаяся подойти к Лоуренсу, внезапно развернулась и выбежала через боковые двери. Зал почти опустел, и как только дверь за последним посвящённым захлопнулась, Миколаш притянул к себе коллегу за предплечье и прошипел:
— Какого чёрта ты мне постоянно мешаешь? Оставь свои речи для мастера Виллема, а ко мне не лезь.
— Отпусти мою руку, Миколаш… — процедил сквозь зубы Лоуренс. — Я хочу предложить тебе сотрудничать, не ругаться по пустякам. Твои исследования могут быть тесно сопряжены с моими, но ты упрямый осёл и не хочешь признавать очевидного.
— Давай, удиви меня!
Лектор разжал пальцы и оттолкнул от себя собеседника. Затем отряхнулся, сделал приглашающий жест и скрестил руки на груди, всё ещё пытаясь сбросить с себя раздражённое напряжение.
— Я хочу уйти из Бюргенверта. — Лоуренс оглянулся на дверь. — Виллем боится древней крови, а я вижу в ней потенциал. Вижу будущее Ярнама. Возрождение медицины. Ты понимаешь, что мы можем сделать?
— Например, сделать целое состояние, золотко, но поверь мне… — Миколаш усмехнулся немного саркастично. — Твои эти эксперименты с переливанием разве что повысят уровень жизни. А я стремлюсь к единению с космосом. Хочу вывести людей на новый уровень. Там не будет ни болезней, ни смертей…
— А ты уверен, что твоя теория верна? Что Великий медиум способен показать нам мир Богов? — обойдя Миколаша по касательной, Лоуренс спрятал руки в рукавах мантии. — Чтобы проверить это, мы можем объединить усилия. Начать лечить людей, привлекать новых последователей. Быть может, то познание, что ты ищешь, находится именно в древней крови… На практике узнать легче, чем постоянно гадать.
— Хочешь стать основоположником новой религии? — подозрительно сощурился Миколаш. — Или просто ищешь союзников?
— Кровь — это ключ ко всему. Я хочу, чтобы люди перестали смотреть в небо без надежды на ответ.
Лектор задумался. Сделал шаг назад, кивнул чему-то и махнул рукой, будто прогоняя Лоуренса. Он мог не согласиться со сказанным легко и просто, но понимал, что с теми ресурсами, что имелись у него на руках в университете не достичь того самого озарения. Не раскрыть глаза в собственной голове.
Ведь мастер Виллем был прав…
— Я подумаю, Лоуренс.
Эволюция невозможна без отваги.
— Я сообщу… Когда приму решение.
Он проводил коллегу взглядом и сел за стол, смотря прямо перед собой. Если Лоуренс преуспеет, за его спиной можно будет творить невероятное без каких-либо запретов.
Можно будет раньше всех достичь просветления.
Людвиг/Лоуренс
Bloodborne
Bloodborne
Страх — самое древнее и сильное из человеческих чувств, а самый древний и самый сильный страх — страх неведомого.
© Говард Ф. Лавкрафт
© Говард Ф. Лавкрафт
Приказ был такой — не заходите в Главный Собор. Заприте ворота, закройте все окна, расставьте церковных охотников на лестнице, но не вздумайте приближаться ко входу даже под страхом смерти. Смерть вас всё равно настигнет, но лучше поберечься. Однако, Людвиг не был обычным обывателем. И охотники, в немом страхе замершие на ступенях, легко пропустили его к массивным дверям, склонив головы и потупив взоры. Напуганные до седых волос, они читали молитвы вполголоса, заставляя Людвига ёжиться от неприятных ассоциаций.
— Что произошло?
Девушка, стоявшая у дверей, опустилась на колени и, сцепив руки в замок, приложила их к своему лбу. Её лихорадило, на командира она не обращала внимания, и в ответ на его вопрос могла только несвязно что-то бормотать, то и дело оглядываясь на зависшую в небе кроваво-красную луну. Небесный свод, казалось, едва-едва подёргивался от гула молитвенного шёпота, и Людвиг, ощутивший этот холодный липкий страх, исходящий даже от каменной кладки пола, сам подошёл к воротам.
Он понимал, на что идёт, и догадывался, что произошло. Но ему очень не хотелось в это верить.
— Огромное чудовище… — монашка схватила его за край плащаницы. — Огромный монстр, изрыгающий пламя, он явился приговорить нас всех к смерти. Ярость первого викария неумолима…
— Отвори двери. Я хочу посмотреть.
Сжавшись от стального взгляда Людвига, она медленно поднялась и жестом приказала отодвинуть засовы. Пол под ногами Людвига содрогнулся, стража на лестнице притихла, и сквозь образовавшуюся щель в лицо командующему дыхнуло жаром. Сердце Людвига яростно забилось. Он сделал пару шагов внутрь и очень медленно вытянул из-за спины свой верный Лунный Меч.
Отражая свет небесного ока, он переливался красноватыми всполохами. Он предупреждал хозяина о том, что внутри Главного Собора таится нечто неведомое. Страшное. Опасное.
И… некогда преданно любимое.
Двери за спиной Людвига закрылись. Стоя у подножия лестницы, охотник смотрел на огненное зарево и едва слышно проклинал мироздание, собирая всю свою решимость, чтобы сделать хотя бы один шаг. Медленно поднимаясь по лестнице, он старался дышать ровнее. Жаркий и сухой воздух напоминал ему о пекле из старой маминой печи, в которой она готовила хлеб и ячменную кашу. Меч отвечал на его волнение едва заметной тревогой на уровне подсознания — нельзя, чтобы воспоминания о прошлом сломили преданного воина Церкви.
Забравшись по лестнице к главному залу, Людвиг шумно выдохнул и покачал головой. У алтаря, освещённый собственным яростным пламенем и тусклым лунным светом, лежал Он — тот самый монстр, о котором говорили в рядах охотников всё это время. Худая клыкастая тварь, чья голова была увенчана раскидистыми оленьими рогами, то изрыгала пламя, то тлела, как уголёк в кострище, и иногда хваталась за голову, издавая звуки, подходящие разве что дворовой шавке, которой наступили на хвост, но далеко не исполинскому существу.
Лоуренс.
Царапая лапами каменный пол, основатель церкви Исцеления пытался встать, ещё не привыкший к своему новому облику. Несмотря на истощённое тело, покрытое густой шерстью, и гипертрофированно увеличенную левую руку, на которую можно было опираться, монстр двигался тяжело и грузно, напоминая Людвигу почему-то летучую мышь, что угодила в кипящее масло. Смотреть на Лоуренса долго не получалось. Всё равно что сунуть голову в ту самую мамину печь. Рано или поздно глаза сдадутся и зажмурятся от жара.
— О, Великие… — охотник чуть было не выронил меч, но всё равно решительно нахмурился. — Во что же ты превратил себя.
Существо вздрогнуло, обернулось и взвыло побитой собакой. Пустые провалы пылающих глаз смотрели на Людвига долго, пристально, от этого взгляда хотелось убежать на другой конец вселенной, но охотник заставил себя не двигаться. Оскалившись, церковное чудовище утробно зарычало, выгнуло спину и тяжело село на задние лапы, но во всей его фигуре всё равно не было заметно ни капли узнавания.
— Лоуренс… — выдохнул Людвиг, осторожно протягивая к викарию свободную руку. — Помнишь ли ты меня?
Монстр схватился за рогатую голову и, оглушая охотника, истошно завопил. Он подался вперёд, принюхиваясь, царапнул пол, высекая искры из-под когтей, и уже было протянул ладонь в ответ, но внезапно дёрнулся назад, спружинил на лапах и набросился на Людвига.
Ему не оставалось иного выхода. Охотнику пришлось защищаться.
Предрассветные сумерки почти рассеялись. Монахиня Церкви, обессиленно опустившаяся на каменный пол перед дверьми, вздрогнула, услышав, как кто-то пытается выйти из Собора. На пороге показался Людвиг Священный Клинок, от которого несло копотью и угольной крошкой. Главный охотник Соборного округа зажимал ладонью обугленное плечо и тяжело наступал на раненое в схватке колено. Взгляд мужчины был пустой.
Но страха больше не было.
— Как зовут тебя, послушница? — спросил он, даже не смотря на монахиню. Она приблизилась к нему, прижалась губами к обрывку плащаницы, зажатому в его кулаке и сморгнула проступившие в уголках глаз слёзы. Потому что она узнала это одеяние.
Она с восторгом смотрела на него в зале исследований. Когда-то.
— Я спросил, как зовут тебя?! — вывел её из воспоминаний окрик Людвига. Поднявшись на ноги, монахиня выпрямилась и, подавляя дрожь в голосе, ответила:
— Амелия. Меня зовут Амелия.
— Что произошло?
Девушка, стоявшая у дверей, опустилась на колени и, сцепив руки в замок, приложила их к своему лбу. Её лихорадило, на командира она не обращала внимания, и в ответ на его вопрос могла только несвязно что-то бормотать, то и дело оглядываясь на зависшую в небе кроваво-красную луну. Небесный свод, казалось, едва-едва подёргивался от гула молитвенного шёпота, и Людвиг, ощутивший этот холодный липкий страх, исходящий даже от каменной кладки пола, сам подошёл к воротам.
Он понимал, на что идёт, и догадывался, что произошло. Но ему очень не хотелось в это верить.
— Огромное чудовище… — монашка схватила его за край плащаницы. — Огромный монстр, изрыгающий пламя, он явился приговорить нас всех к смерти. Ярость первого викария неумолима…
— Отвори двери. Я хочу посмотреть.
Сжавшись от стального взгляда Людвига, она медленно поднялась и жестом приказала отодвинуть засовы. Пол под ногами Людвига содрогнулся, стража на лестнице притихла, и сквозь образовавшуюся щель в лицо командующему дыхнуло жаром. Сердце Людвига яростно забилось. Он сделал пару шагов внутрь и очень медленно вытянул из-за спины свой верный Лунный Меч.
Отражая свет небесного ока, он переливался красноватыми всполохами. Он предупреждал хозяина о том, что внутри Главного Собора таится нечто неведомое. Страшное. Опасное.
И… некогда преданно любимое.
Двери за спиной Людвига закрылись. Стоя у подножия лестницы, охотник смотрел на огненное зарево и едва слышно проклинал мироздание, собирая всю свою решимость, чтобы сделать хотя бы один шаг. Медленно поднимаясь по лестнице, он старался дышать ровнее. Жаркий и сухой воздух напоминал ему о пекле из старой маминой печи, в которой она готовила хлеб и ячменную кашу. Меч отвечал на его волнение едва заметной тревогой на уровне подсознания — нельзя, чтобы воспоминания о прошлом сломили преданного воина Церкви.
Забравшись по лестнице к главному залу, Людвиг шумно выдохнул и покачал головой. У алтаря, освещённый собственным яростным пламенем и тусклым лунным светом, лежал Он — тот самый монстр, о котором говорили в рядах охотников всё это время. Худая клыкастая тварь, чья голова была увенчана раскидистыми оленьими рогами, то изрыгала пламя, то тлела, как уголёк в кострище, и иногда хваталась за голову, издавая звуки, подходящие разве что дворовой шавке, которой наступили на хвост, но далеко не исполинскому существу.
Лоуренс.
Царапая лапами каменный пол, основатель церкви Исцеления пытался встать, ещё не привыкший к своему новому облику. Несмотря на истощённое тело, покрытое густой шерстью, и гипертрофированно увеличенную левую руку, на которую можно было опираться, монстр двигался тяжело и грузно, напоминая Людвигу почему-то летучую мышь, что угодила в кипящее масло. Смотреть на Лоуренса долго не получалось. Всё равно что сунуть голову в ту самую мамину печь. Рано или поздно глаза сдадутся и зажмурятся от жара.
— О, Великие… — охотник чуть было не выронил меч, но всё равно решительно нахмурился. — Во что же ты превратил себя.
Существо вздрогнуло, обернулось и взвыло побитой собакой. Пустые провалы пылающих глаз смотрели на Людвига долго, пристально, от этого взгляда хотелось убежать на другой конец вселенной, но охотник заставил себя не двигаться. Оскалившись, церковное чудовище утробно зарычало, выгнуло спину и тяжело село на задние лапы, но во всей его фигуре всё равно не было заметно ни капли узнавания.
— Лоуренс… — выдохнул Людвиг, осторожно протягивая к викарию свободную руку. — Помнишь ли ты меня?
Монстр схватился за рогатую голову и, оглушая охотника, истошно завопил. Он подался вперёд, принюхиваясь, царапнул пол, высекая искры из-под когтей, и уже было протянул ладонь в ответ, но внезапно дёрнулся назад, спружинил на лапах и набросился на Людвига.
Ему не оставалось иного выхода. Охотнику пришлось защищаться.
Предрассветные сумерки почти рассеялись. Монахиня Церкви, обессиленно опустившаяся на каменный пол перед дверьми, вздрогнула, услышав, как кто-то пытается выйти из Собора. На пороге показался Людвиг Священный Клинок, от которого несло копотью и угольной крошкой. Главный охотник Соборного округа зажимал ладонью обугленное плечо и тяжело наступал на раненое в схватке колено. Взгляд мужчины был пустой.
Но страха больше не было.
— Как зовут тебя, послушница? — спросил он, даже не смотря на монахиню. Она приблизилась к нему, прижалась губами к обрывку плащаницы, зажатому в его кулаке и сморгнула проступившие в уголках глаз слёзы. Потому что она узнала это одеяние.
Она с восторгом смотрела на него в зале исследований. Когда-то.
— Я спросил, как зовут тебя?! — вывел её из воспоминаний окрик Людвига. Поднявшись на ноги, монахиня выпрямилась и, подавляя дрожь в голосе, ответила:
— Амелия. Меня зовут Амелия.
Брадор/Саймон
Bloodborne
Bloodborne
«Упрямое нежелание поверить в то, что на первый взгляд кажется тебе невероятным, равно как и отрицание вещей, недоступных твоему разумению, есть признак безумия.» © Г.Ф. Лавкрафт
— Тайна должна оставаться тайной.
Саймон почти привык к нескончаемому гулу в голове. Привык к связанным рукам, к своей вечной паранойе, к звону в ушах и даже к боли, которая волнами накатывала на него в присутствии этого человека. Запах крови опьянял, он въелся, казалось, в здешний воздух, поддерживая жажду охоты и бесконечной погони за собственными воспоминаниями, которые угасали с каждым прожитым в Кошмаре днём.
— Посмотри на меня, предатель.
Страдающий охотник, одетый, как нищий оборванец, отвернулся вопреки приказу и вздрогнул, когда Брадор, подцепив край бинта, размотал повязку на его голове. Опрометчивое решение, но правильное — у Саймона резко перехватило дыхание от страха, пускай ношение повязки лишь формально защищало его от безумия. В глаза ударил яркий свет зажжённого костра, а Кошмар Охотника, постоянно наполненный чужими криками и подозрительными шорохами, предстал перед лучником во всём своём адском великолепии. И звон… Звон колокола стал гораздо громче.
— Посмотри на меня. Я приказываю.
Колокол звонил один раз каждые десять секунд, оставляя после себя отзвук загробного эха. В первый раз Саймон насторожился, затем начал постепенно сходить с ума, начиная различать его в шуме ветра под сводами опустевшей Часовни, в шуршании прибрежных волн о берег ярнамской гавани и даже в биении собственного сердца. Это напоминало пытку. Загнанная жертва была вынуждена сдать назад и попасть в зубастую ловушку Брадора, лишь бы это закончилось.
Каждый раз. Умереть и воскреснуть. Снова услышать проклятый звон.
И почти пойти на зов, как крыса за крысоловом с волшебной флейтой.
Охотник поднял взгляд. Оглядел пахнущего чужой кровью ассасина, окружённого багровым сиянием фантома и хотел уже проверить наличие ключа в кармане, но руки были связаны. Настоящий Брадор там, далеко внизу, сидел в своей келье и зарекся выходить оттуда, будто столпник, избравший своим подвигом бесконечные проповеди на столпе. Но его фантомы… Это он сам. От них нельзя скрыться. они достанут тебя даже со дна морского.
— Скажи мне, Саймон… Слышишь ли ты звон?
Ладонь Брадора накрыла голову лучника и скользнула к затылку, сминая спутанные волосы в кулаке. Охотник пытался вырваться, решая не поддаваться на провокации, но прекрасно понимал, что последует дальше. Так было, так будет — это не первая их стычка в Кошмаре. Один умрёт, затем воскреснет, а второй снова позвонит в дьявольский колокольчик, чтобы найти его на краю бездны.
Легче покончить с собой, думал Саймон. Но постоянно не хватало духу.
— Да, Брадор. Я слышу звон. Как и вечность до этого. Я слышу.
Фантом наклонился к нему, заглядывая в покрасневшие глаза. Стащил с головы рогатый капюшон-скальп, сел на колени перед пленником и вытащил из недр окровавленного одеяния кривой кинжал.
— Вечность гнить в темнице, вечность охотиться только за тобой… Разве это не безумие? — Брадор улыбнулся, и на душе у лучника появился очередной шрам от этого пугающего оскала. — Почему не молишь меня о пощаде?
— Даже если я начну… умолять тебя, это ничего не изменит. Ты перережешь мне глотку, я умру, я проснусь в другом сне. И всё будет по-прежнему. Этот кошмар. Ты и я… — честно ответил Саймон, закрывая глаза и борясь с желанием плюнуть в лицо убийце.
Брадор резко разжал пальцы, нахмурился и, всем своим видом намекая на недовольство от услышанного, оглушил лучника ударом по правому уху. Пленник упал на землю, путаясь в своём рваном нищенском одеянии, и снова с трудом сел на колени, до крови раздирая запястья об верёвку. Фантом обошёл его кругом. Шкура чудовища волочилась за ним по камням, и Саймон отчего-то слышал этот шорох особенно остро. Громко. Как громко. Будто бы колокольный звон.
— Ты и я. — Эхом повторил за ним Брадор. — Значит такова воля Великих, что заключили нас в Кошмаре. Это наказание за наши с тобой грехи. Мы отчистим свою грязную кровь и возвысимся.
— Больше никто не возвысится… — Саймон сказал это и умолк на мгновение, заметив, как изменилось выражение лица собеседника. — Больше никто не отчистится. Этот кошмар… Бесконечен, Брадор. Твои фантомы… И колокольчик… Стены твоей темницы — это всё, что осталось.
Лучник охнул от боли, когда кинжал легко прорезал его потрёпанный жилет и вонзился в живот. Тело Саймона содрогнулось в руках убийцы и запах крови стал таким невыносимо сладким, что сердце заходилось от восторга и ужаса. А ведь Брадор просто человек, который тоже когда-то любил… Привязывался… Страдал. Лучник зажмурился, извернулся, как змея, и ощутил, как лезвие ползёт выше, как мышцы гостеприимно расходятся, обнажая его внутренности. Если убийца захочет, Саймон будет умирать в муках как можно дольше, но в этот раз фантом не стал намеренно медлить.
Отбросив кинжал, фантом просунул руку в перчатке в открывшуюся рану и сжал пальцами трепещущее сердце страдающего охотника.
— Ты… Это всё, что у меня осталось, Саймон.
Брадор дождался его последнего вздоха. Бросил тело лучника прямо там, на камнях, поднялся на ноги и сделал пару шагов назад, прислушиваясь к отдалённому низкочастотному гулу. Совсем скоро они снова встретятся. Предатель вернётся в Кошмар, чтобы вновь щёлкнуть замком в двери клетки Брадора и вероломно сбежать.
Но до этого момента… Убийца будет сидеть в гнетущей тишине.
Потому что ему не дозволено слышать зовущий колокол. Он будет звонить лишь для тех, на кого объявлена бесконечная кровавая охота.
«Человеческое существо в своей порочности всегда страшнее любого нечеловеческого.» © Г.Ф. Лавкрафт
Фантом растворился в кровавом зареве на фоне угасающего лунного диска, и в тёмных объятиях темницы в подвалах Церкви Брадор открыл глаза. Пальцы, сжимающие колокольчик, онемели, запястье одеревенело, а ноги почти перестали слушаться старого убийцу. С трудом перебравшись на чудом уцелевший матрас, мужчина выдохнул, закрыл голову руками и громко застонал, осознавая, что тишина сводит с ума гораздо быстрее ритмичного звона.
Руки ещё помнили… Как билось в цепких пальцах сердце Саймона.
Как оно было напугано, как не могло солгать.
Отложив в сторону колокол, Брадор опустился на матрас и хрипло выдохнул. Грязная людская порочная сущность — он всегда думал, что освобождает тех, кто свернул не туда, решив пойти против Церкви. Что, если это безумие гораздо страшнее всех смертных грехов и вымыслов? Саймон был прав, называя Брадора самым страшным чудовищем в этом кошмаре, который не испугается даже оглушающего вопля умирающего и искалеченного Людвига.
Сердце отсчитало сто сорок пятый удар.
За дверью темницы раздались быстрые шаги, и в замке тихонько заскрипел ржавый ключ.
— Скажи мне…
Брадор снова сел. Затем поднялся, будто сомнамбула, чувствуя, как всё его нутро ликует от обретения долгожданного смысла в своём здешнем существовании.
— Скажи мне, охотник в нищенском одеянии… Ты слышишь звон?
На негнущихся ногах убийца подошёл ближе ко входу в свою обитель. Услышал, как кто-то за дверью опустился на холодный пол и прислонился спиной к отсыревшим доскам. Брадор представил, как исхудавший Саймон тщетно пытается скрыться от звона, зажимая ладонями уши.
И повторил жест охотника. Представив, что они сидят спина к спине, будто давние друзья.
— Скажи мне, Саймон… Слышишь?
Короткий стон всколыхнул тишину. Саймон хрипло рассмеялся, стиснул длинными пальцами рукоять лука и закрыл глаза под повязкой, безумно улыбаясь. Брадор не видел, но чувствовал эту улыбку кожей.
Она оставляла на его душе очередной шрам, который ныл и зудел при одной только мысли об убийстве.
Рогатый охотник снова зазвонил в колокол.
И нищий в оборванном одеянии ответил:
— Да, Брадор. Я слышу звон. И целую вечность буду слышать.
Людвиг/Лоуренс
Bloodborne
Bloodborne
«Неприглядное это зрелище — юнец во власти эмоций и чувств, что скорее пристали пугливому ребенку.»
— Представь на секунду масштабы наших открытий. Мы можем изменить мир, распространить это знание на другие континенты, рассказать о том, что мы нашли в тех бесконечных лабиринтах. Представь, Людвиг.
В комнате было немного душно. Маятник напольных часов почти отсчитал время до полуночи, и лежащий на полу Лоуренс закинул ногу на ногу, услышав, как собеседник зашуршал верхней одеждой и небрежно бросил её на кресло. Людвиг был раздражён и чем-то встревожен, но не подавал виду, прекрасно понимая, что викарию могут не понравиться разносящиеся по Ярнаму новости.
— Под нашим городом когда-то жили люди. Есть мнение, что именно птумериане выбрались на поверхность, чтобы основать это место, заложить первые кирпичи в будущие соборы и дворцы. Ты наверное видел надгробные камни в лесу — это их святыни. Их последние почести ушедшим Великим.
Людвиг начал нервничать сильнее. Лоуренс слушал, как тот ходит, как переставляет лабораторные колбы на столе, чтобы освободить место для книг, как неровно дышит. Сев на полу, викарий посмотрел в спину охотнику, недовольно поморщился и встал, продолжая уже громче и навязчивее:
— Наши предки гордились бы нами. Мы вернули благосклонность небес на эти земли и использовали древнюю кровь так, как нам завещали. Мы прогнали лжепророков и еретиков, заперли их в клетках и почти уничтожили… Как думаешь, после всего этого мы всё ещё не достойны вознесения?
— Ты говоришь, как Миколаш… Перестань.
Ледяное презрение Людвига без ножа резало викария. Он отступил, поднял взгляд и недовольно поджал губы, словно капризный ребёнок. Охотнику даже не надо было оборачиваться, он кожей почувствовал, как Лоуренс на него посмотрел — не то испуганно, не то разгневанно, в любом случае осадок остался соответствующий.
— Ты осуждаешь меня? — дрогнувшим голосом спросил викарий.
Людвиг задёрнул тяжёлые занавески, прячась от вездесущей луны. Затем медленно провёл пальцами по щеке и подманил к себе Лоуренса так, будто бы викарий был всего лишь простым служкой, а не основателем Церкви Исцеления. Последний подчинился вопреки всем ожиданиям, но как-то неохотно, всё ещё находясь в плену своих рассуждений и не понимая тонких намёков.
— Нет, я тебя не осуждаю. — Людвиг поднял глаза и встретил застывший взгляд Лоуренса. — Просто пытаюсь понять, действительно ли ты так думаешь. Что древняя кровь нас возвысит.
— Мастер Виллем говорил, что эволюция без отваги невозможна. Мы отважились на переливание себе особой крови. Значит мы достойны… — викарий отдёрнул руку, но охотник перехватил его запястье. Приложив бледную ладонь церковника к своему лбу, Людвиг закрыл глаза и резко сменил тему разговора, потому как устал слышать эту фразу, уже давно потерявшую свой смысл.
— У меня голова болит. Давай закончим.
Лоуренс накрыл ладонью лоб охотника, судорожно пытаясь совладать с собственным дыханием, и наконец сдался. Сделал осторожный шаг вперёд, высвободил запястье и обхватил ладонями голову Людвига так бережно, словно она вот-вот расколется. Он прижался губами к виску собеседника, какое-то время помолчал, прислушиваясь к самому себе, затем спросил:
— Давно?
— После последнего кровослужения. Всё шумит вокруг. Будто морские волны лижут песок… Будто луна зовёт меня.
— Не может такого быть… — викарий нахмурился, покачал головой и отошёл к шкафу, в котором зловеще застыли подёрнувшиеся пылью старые микстуры. Лоуренс давно не экспериментировал с формулами и компонентами, потому что кровь опьяняла сильнее и лечила любую мигрень. Но почему-то викарий не стал рисковать в этот раз.
— Тот меч, Людвиг… — внезапно остановился церковник и нахмурился , медленно протягивая охотнику закупоренный пузырёк с эликсиром. — Который, ты нашёл…
— Он сам нашёл меня, Лоуренс. Нет, это не может быть связано с ним.
Маятник наконец-то отсчитал полночь, и их разговор прервался боем часов. От каждого удара у Людвига обострялась мигрень, и ему пришлось присесть на край постели, чтобы не упасть.
— Этот меч, он особенный. Он будто бы направляет меня. Ведёт через тёмный лес к свету, как путеводная звезда.
Викарий слишком громко хлопнул дверцами шкафа, слишком быстро подошёл и слишком яростно выпалил:
— Этот меч сводит тебя с ума, Людвиг.
— А разве не все мы стали безумны? Ты хоть раз выходил в город, видел то,что видел я?!
Когда часы затихли, Лоуренс поймал взгляд охотника, которым при желании можно было плавить металл, и снова замолчал. Церковник смотрел на оппонента столь же бешено, болезненно и неверяще, хрипло и шумно дыша. Затем угас, как огарок свечи. Потушил свою ярость об собственное бессилие и кивнул на кровать.
— Ложись. Микстура подействует минут через пять.
— И это всё? — нахмурился охотник.
— Всё. Ты мешаешь мне думать. Так что лежи и молчи.
Сам викарий снова опустился на холодный пол и продолжил смотреть в безучастный тёмный потолок. Без своего церковного одеяния, подумал Людвиг, Лоуренс снова становился похожим на себя прежнего — горящего энтузиазмом студента Бюргенверта. Охотник бесстыдно разглядывал профиль викария, сравнивая его бледность с потусторонней пустотой, и наконец опустил голову на подушку, что пропахла розмарином и догорающими углями из камина.
— Никогда не думал, что мы совершили большую ошибку? — спросил викарий так тихо, что в первую секунду Людвиг даже не понял, что обращаются к нему. — Взяли и потянули за нить, за которую тянуть было нельзя… Что если Ярнам станет следующим Лораном?
— Поздно жалеть о содеянном. Нам останется только пожинать плоды собственных ошибок и пытаться исправить то, что получилось. Мои слова вернули тебе здравый смысл? — охотник иронично хмыкнул и прикрыл глаза рукой, слушая тиканье часов. — Мне казалось, что слова мастера Виллема стали для тебя непреложным кредо.
— Если знать, как пользоваться дарованной силой, можно горы свернуть. Но ты прав. Надо исправить то, что мы наделали, своими силами.
Людвиг услышал возню на полу. Затем шуршание одежды стало ближе, и Лоуренс лёг рядом на кровать, привычно запуская холодную ладонь под складки охотничьей рубашки.
— Мы остановим кару зверя.
Викарий спокойно выдохнул после сказанного и закрыл глаза. А Людвиг слушал, как в его голове то нарастает, то затихает лунная песнь клинка, резонируя с болью. Во время охоты только эти путеводные огни освещали ему путь и освобождали от тяжёлых оков страха. Погружаясь в сон, охотник надеялся, что Лоуренса тоже не будут мучить кошмары, что атакуют каждого в подобные зловещие тёмные ночи. Ночи, лишь для них двоих наполненные чарующим лунным светом.
Джо/Уилл
Assassin's Creed
Assassin's Creed
«Где кончается безумие и начинается реальность?»
У кредо всегда было довольно неприветливое лицо. Ничто не истинно… Всё дозволено. Но если ничто не истинно, то чему тогда верить? Если всё дозволено, то кто установит тебе рамки морали? Почему кодекс лишь запрещает, если второе утверждение заведомо верно? Уилл не понимал этого, пока не познакомился с Джо. Именно Джо показал ему истинное лицо Братства, потому как являлся живым воплощением знаменитого кредо ассасинов.
— У тебя есть ром?
Де Сен При молча достал бутылку из ящика и бросил в сторону убийцы. Джо ловко поймал её, отпил немного и снова замолчал, нечитаемым взглядом вперившись в пространство перед собой. Покрытый кровью, ночной охотник за головами тамплиеров напоминал скорее гремящего цепями призрака, что вынужден бродить по расколовшейся надвое Америке в надежде найти избавление от своих мук. Сравнение позабавило. Уильям даже усмехнулся, но быстро стёр это глупое выражение со своего лица и подошёл к Джо ближе, медленно забирая бутылку из обманчиво хрупких пальцев.
— Легче? — спросил француз отстранённо.
— Нет. Выпьешь со мной, станет.
Предпочитающий сухие вина, Де Сен При ненавидел ром, но хранил его на случай внезапного визита. С тех пор, как Джо сменил капюшон на шляпу, а скрытый клинок превратился в его руках в опасно заострённый крюк, он не так уж часто заглядывал в неприметный охотничий домик в лесу фронтира.
— Что смотришь? — убийца глянул на ассасина с издёвкой и угрожающе поднялся со стула, на котором сидел. — Ром не так уж плох.
— Ты же знаешь, что я от него не в восторге.
Джо тяжело вздохнул, бросил шляпу на стол и сорвал с шеи платок. Слишком резко, чтобы не заметить явного раздражения.
— Ты такая сука, Уилл. Аж тошнит от тебя.
— Если я отказываюсь выпить — это ещё не значит, что мы не можем поговорить по душам, как раньше.
Де Сен При отставил ром в сторону, сделал шаг назад, но даже не вздрогнул, когда Джо в два шага преодолел разделяющее их расстояние и без церемоний сжал пальцами его промежность. Француз гневно выдохнул, в ответ хватая Джо за шею — убийце явно не понравилось это предостережение, но тот привык к подобным играм ассасина.
— Знаю я наши разговоры, Уилл. Ты начнёшь рассказывать мне сказки про кредо, потом слёзно попросишь вернуться в Братство, затем намекнёшь на нецелесообразность моих методов, а потом… Что ж, ты сам знаешь, что терпение у меня не безграничное. Ты будешь визжать, как шлюха, и умолять меня остановиться. Эту историю мы проигрываем раз за разом… — игнорируя постепенно заканчивающийся воздух, убийца свободной рукой перехватил запястье Де Сен При и добавил, — Ты до сих пор не выучил правила.
Всё дозволено. Охотник разжал пальцы и подался назад, оставляя место для замаха. Чтобы утихомирить взбесившуюся собаку, нужно её ударить. Главное, потом не попасться в челюсти — Джо умел кусаться, как самый настоящий охотничий пёс, но сейчас был слишком ошеломлён сопротивлением, чтобы реагировать. Отскочив от Уилла и инстинктивно зажав ладонью вспыхнувшее болью ухо, отступник выдавил из себя ироничный смешок.
— Вот как. Вспомнил бурную молодость?
— Успокойся, Джо.
— Не указывай мне, собака. Ты совсем страх потерял, верно?
Уильям покачал головой, постепенно приходя в себя, затем оттолкнулся и, навалившись на Джо, сбил его с ног, чуть ли не выламывая спиной любовника скрипящие доски пола. Наверное, думал Де Сен При, в нём заговорило чувство собственника, который некогда очень хотел приручить неуправляемого ассасина, чьё представление о кредо было слишком уж буквальным. Сначала тамплиеры, затем невинные люди — Джо не видел разницы, ему было всё равно, а Уилл слишком заботился о том, чтобы бешеную собаку не пристрелили свои же. Гаррет, например, давно уже чистил винтовку и покупал боеприпасы — методы Джо сильно мешали его работе.
— Слушай меня, Джо, внимательно слушай! — разбив губу убийце, Уилл сел на него сверху и, не давая сделать хотя бы один вдох, сказал: — Я ничего не собираюсь тебе доказывать, я давно уже понял, что попытки вернуть тебя на путь истинный — пустая трата времени. Больше не будет моих рассказов о кредо и войне, ты и сам прекрасно понимаешь, кто из нас тут прав, а кто нет. Баста, c’est tout. Если ты пришёл ругаться, то проваливай из моего дома. Если желаешь просто поспать в нормальной постели и утром снова испариться, то пей свой проклятый ром и молчи. Молчи, Джо. Иначе твой труп уже завтра будет кормить червей у реки.
Убийца выдохнул. Слишком светлые глаза с желтизной раскрылись в немом удивлении, но Уилл видел — он впечатлён. Руки, уже было потянувшиеся к шее охотника, обессиленно опустились на пол, губы дрогнули в усмешке. и убийца хрипло рассмеялся, слизывая кровь.
— Что-то новенькое. Приятно осознавать, что ты ещё не оборонил свои мозги. Может, слезешь с меня? Или…
Заставив Джо замолчать крепким, не терпящим возражений поцелуем, француз прижал его руки к полу и зажмурился так, будто это ему самому было больно. От выброшенного в кровь адреналина было нечем дышать, хотелось снова ударить Джо за этот смех сквозь поцелуи, за несерьёзность и несдержанность, хотелось в немом исступлении взять убийцу прямо на полу, заставляя именно его кричать и умолять о пощаде. Но ярость быстро сошла на нет. Пальцы сами собой разжались, Уилл отстранился, прижался щекой к щеке Джо и судорожно выдохнул, позволяя любовнику расстегнуть пуговицы на своих штанах.
— Какая же ты тряпка… — процедил насмешливо бывший ассасин. — А ведь было бы интересно попробовать наоборот, верно?
Всё дозволено.
— Где же это твоё кредо теперь, а? Когда ты желаешь меня так сильно, что самому становится стыдно? — Джо снял одну перчатку и обхватил пальцами член Уилла, довольно хмыкая. — Как и тогда, Уилл… Когда ты приехал сюда, когда мы встретились. Помнишь?
— Да.
Де Сен При шумно выдохнул, выпрямляясь и прикрывая ладонью искусанные губы. Убийца смотрел на него, не моргая, напряжённо и внимательно, как зверь следит за своей жертвой сквозь высокую траву.
— Вот видишь… — пальцы Джо сжались сильнее, он приподнялся, сгибая одну ногу в колене, и, сев, любовно поцеловал француза в ключицу под дорогой рубашкой. — У тебя нет ни единого аргумента. Ты можешь только давать.
— Я просто хочу… Чтобы ты больше не уходил, Джо.
Убийца замер. Ничто не истинно. Уилл увидел в его взгляде осуждение, затем презрение и немой укор. Джо рванул его рубашку, обнажая торс, с нажимом провёл рукой в перчатке по рёбрам и больно прикусил шею, оставляя след зубов на коже.
— Я не принадлежу Братству. И не принадлежу тебе. А вот ты… С этим ещё можно поспорить.
Джо скинул с себя ассасина, поднялся на ноги и молча расстегнул ремешки на своём костюме. Сбросил тяжёлые наручи, стянул через голову рубашку. Когда крюк с грохотом упал на пол, Уилл уже тоже стоял на ногах и, даже не успев сообразить, что происходит, попытался застегнуться, но убийца его остановил.
— Поговорить успеем утром. Сейчас мне это не нужно.
Сбросив со стола книги и аккуратно разложенную карту с указанием всех убежищ ассасинов Америки, Джо схватил Де Сен При за собранные в хвост волосы и легко опрокинул его грудью на стол, выбивая воздух из лёгких и ехидно добавляя:
— C’est tout…
Француз застонал — убийца в ответ на это лишь самодовольно улыбнулся. Уильям уже не терпел каждое прикосновение, он жаждал их, несмотря на то, что сознание его всё ещё пыталось яростно сопротивляться. Пора уже было признать, что Джо гораздо сильнее.
Во всём.
— Нравится? Я уверен, тебе нравится.
Де Сен При мог назвать это безумием — он всегда терял волю, когда Джо был рядом, будто заражая его этим ирреальным влечением. В обществе просвящённых такая связь карается вечным позором, а Уилл спокойно подставлялся чужим рукам и с самозабвенной похотью подавался навстречу ласкающим его изнутри пальцам. Ведь всё дозволено… Француз раскрыл глаза, выругался от неожиданности и схватил руку Джо, что опиралась на скрипящий стол.
Он успел отвыкнуть от любовника за то время, пока в одиночестве пытался бороться с тамплиерами давно устаревшими методами.
— Хочешь, чтобы я остался?
Убийца грубо толкнулся в нём, будто желая выбить из француза признание.
— Хочешь?
Уилл задрожал, царапнул столешницу и судорожно выдохнул. На ответ ему не хватило сил, а затем реальность перед глазами померкла и осыпалась ему на плечи остатками сна.
Он проснулся в собственной гостиной. В доме, что даровало ему братство. На столе всё ещё горела свеча, недописанное письмо было безнадёжно испорчено пролитыми чернилами. Уильям огляделся, пытаясь разобраться, где закончилась его реальность и началась нынешняя, и издал тяжёлый вздох. Рубашка намокла и прилипла к телу на спине, сердце всё ещё бешено колотилось, но Де Сен При так и не нашёл в себе ни единого оправдания произошедшему.
Это ведь просто память. Память, которую так не хочется уничтожать, оставлять позади… Медленно поднявшись из-за стола, ассасин выбросил чернильницу в помойное ведро и скомкал недописанные строчки. О чём Уилл писал, он уже не помнил.
— Эй, у тебя есть ром?
Француз медленно выпрямился, подавляя испуг, и медленно повернулся к раскрытому настежь окну, которое он точно закрывал.
— Что смотришь? Думал, я сдох?
Перед ним застыл знакомый силуэт, от которого пахло пролитой кровью и зимними надеждами. Джо молча скинул солдатский кожаный китель и небрежно бросил на пол шляпу.
Когда тяжёлый крюк с грохотом упал на паркет, Де Сен При уже не понимал, где кончается реальность и начинается безумие.
Варгас/Даниэль
Original
Original
«Это не сон и, боюсь, даже не безумие. Слишком много случилось за последнее время, чтобы можно было предаваться утешительным иллюзиям.»© Г.Ф. Лавкрафт
Никогда не привязываться к своим напарникам. Никогда не воспоминать о них. Не пытаться сохранить связь после разлуки. Не скучать. Не любить. Не искать.
Варгас смахнул с креста прилипшие осенние листья и хмыкнул, оставляя на увесистой надгробной плите букет вереска. Конечно, так всегда говорили — любые привязанности превращают жизнь охотника в кошмар, обращая реальность против него. Каждый груз необходимо сбрасывать, чтобы без жалости бросаться в бой, ни о чём не думая, но в некоторых случаях система давала сбои. В любом механизме присутствует заводская оплошность, так ведь?
Габриэль тяжело вздохнул. За эти два года он заметно постарел, приобрёл много новых шрамов. Последняя стычка с умертвием почти лишила его левого глаза, а древко косы покрылось новым слоем обмотки, потому что оружие быстро изнашивалось. Маршал чувствовал, что вскоре и вовсе отойдёт от дел — это витало в воздухе ещё тогда, когда он пришёл в себя после утраты.
Сейчас всё потеряло свой смысл.
Хантер протянул руку к кресту, опустился на одно колено и осторожно стёр капли с аккуратно вырезанного на кресте имени. Сердце его уже давно опустело и снова закрылось от внешних раздражителей, от постоянных резких перепадов настроения болела голова, да и душа покрылась острыми иголками, об которые царапались все, включая его самого. Но только здесь, в Гилмортоне, он наконец-то обретал некоторое подобие спокойствия.
— Привет, Даниэль.
Вереск — не те цветы, которые хотелось нести ему на могилу, но по дороге лучше не найдёшь. Нынче искать красивые полевые растения нет времени, да и бродить по лесам стало опаснее, поэтому Варгас не рисковал — знал, что Марлоу бы это не одобрил. Вереск колючий, не праздничный, но зато красивый. Габриэль никогда не носил цветы на могилы, поэтому не видел разницы. Главное — внимание.
Охотник снял с головы шляпу и положил её рядом с собой. Привычным неосознанным движением потянулся к висящему на шее деревянному крестику, покрутил его в пальцах, задумчиво вырисовывая взглядом контуры надписи на импровизированном надгробии, затем склонился к плите и прислушался. Ничего. Только глухое безмолвие. И эта тишина тоже по-своему успокаивала, ведь в нынешние времена мертвецы недолго остаются мертвецами, пускай и прошло уже два года.
Но помнил Варгас тот день слишком хорошо. Будто бы это произошло вчера.
— Не умею говорить с мёртвыми, но, чтобы ты знал, здесь всё пошло к чертям. Недолго осталось до абсолютной пустоты, которой мы так боялись. Так что, скорее всего, туда, где ты сейчас, скоро нагрянет множество знакомых… — Габриэль невесело усмехнулся, опустил второе колено на мокрую листву и ненадолго прикрыл глаза, задумываясь. — Кракс с женой и детьми остались в Лондоне. Лиа растит прекрасного сына, который похож на Брента, как нарочно слепленный. Хотя, он ещё слишком мелкий, чтобы судить, но… Глаза точно его.
Хантер сделал паузу, чувствуя себя глупо, провёл рукой по лицу и только сейчас заметил, что не снял платок. Он теперь всё чаще прятался под ним. Буревестники объявили награду за головы охотников из командования, и попасться под пулю Габриэлю очень не хотелось.
Во всяком случае пока.
— Джонсон в Лондоне. Всё такой же ворчливый, всё такой же злой, правда спать стал лучше. Не знаю, как это связано… — сидеть в одном положении было не трудно, но Варгас всё равно пересел. Поднял с земли пожелтевший листок, повертел его в пальцах и нахмурился.
В тот день вендиго настиг их слишком неожиданно. Так всегда случается — как только тебе кажется, что всё хорошо, незамедлительно следует безжалостное опровержение. Один удар, ответный выпад… И пока монстр захлёбывался собственной кровью, барахтаясь в снегу, Хантеру оставалось лишь вовремя взять себя в руки.
Чтобы попрощаться.
Чтобы извиниться.
Чтобы получить благословение.
Последний поцелуй…
У Даниэля просто не было шансов выжить даже с оказанной помощью. Он умирал стремительнее выпущенной стрелы, и Габриэль мог только наблюдать за его смертью, в очередной раз убеждая себя в том, что время лечит. Не лечит.
Он каждый раз возвращался в Гилмортон, куда в тот день привёз Марлоу для отпевания и погребения, чтобы рассказать последние новости. Как будто бы это имело смысл.
— Старк погиб… — шёпотом продолжил Варгас и наконец отвёл взгляд от креста, будто бы тот смотрел на него укоризненно. — Пару месяцев назад был утащен под воду тремя гарпиями. Наверное, мне стоило бы позлорадствовать, но я не буду. Потому что из него бы действительно получился хороший маршал, не то, что я…
Мужчина поджал губы, поправил рукав плаща и уже было потянулся за флягой, но вспомнил, что обещал себе не пить в Гилмортоне. Он даже выучил целую одну молитву не без помощи Джонсона, и теперь читал её в те минуты, когда ему казалось, будто бы на постели рядом с ним кто-то сидит. Быть может, это был Марлоу или кто-то ещё, но молитва в любом случае снимала морок и избавляла Габриэля от утешительных иллюзий. Спустя два года горевать уже не было смысла.
— Знаешь, я… Мне бы хотелось, чтобы существовала жизнь после смерти. Ну, такая, как ты описывал. Чтобы тебе там было хорошо, чтобы ты был счастлив. Просто, если там ничего нет, то тогда я просто разговариваю с крестом, а это представляется мне чем-то нездоровым.
Охотник болезненно поморщился, снова замолчал и прикрыл рукой глаза, про себя отсчитывая секунды.
— Если ты можешь подать мне знак, то я в нём очень нуждаюсь. Хоть что-то. Чтобы я успокоился и перестал метаться. Чтобы я мог… Жить дальше, понимаешь? — Варгас посмотрел на крест и неровно выдохнул, собираясь с мыслями. — Или это так не работает? Мне остаётся только верить, верно?
Тишина надавила на затылок, и Хантер раздражённо повёл плечом, чувствуя себя спокойно, но немного неуютно. Плакать он не умел, да и истратил все запасы жалости к себе ещё год назад. Думал, что мог умереть сам. Не жалел себя на заданиях. Пытался отвлечься на бытовуху, которая совершенно внезапно появилась в его жизни, когда Маргарет попросила Варгаса побыть отцом для её детей, нуждающихся в мужском воспитании. Теперь Габриэль ездил к ним, учился и помогал Тиви по дому, сохраняя с ней почти братско-сестринские отношения. Женщина видела, как тяжело маршалу. И просто предложила свою помощь в обмен на видимость семейного счастья.
В их мире большего не просили.
Но стоило ему оказаться здесь, как весь мир за пределами Гилмортона переставал существовать.
— Наверное, я больше никого не смогу полюбить так же, как полюбил тебя, Даниэль. И в этом мой самый большой грех, который не искупить словами.
Охотник опустил голову и вздохнул. Затем махнул рукой, собрался встать, но остановился, когда увидел, как на крест села маленькая птица-зарянка. Она смотрела прямо на него и не улетала, просто наблюдала, не издавая звуков. Именно сейчас Габриэлю показалось, будто бы Марлоу молча обнял его сзади и вздохнул, лёгким ветерком сдувая листья с тяжёлого надгробного камня.
— Маршал?
Очнувшись, Варгас медленно повернул голову, боясь спугнуть накрывшую его иллюзию, и посмотрел на стоящего за ограждением Оливера Кроу. Своего ровесника и немногословного нового спутника.
— Когда мы выдвигаемся?
Хантер издал глубокий вздох и поднялся с земли, спугнув зарянку. Проводив её задумчивым взглядом, он произнёс:
— Дай мне ещё пять минут и поедем.
А затем улыбнулся, спрятал лицо под платком и надвинул на глаза шляпу, чтобы скрыть выступившие слёзы.
— Покойся с миром, Даниэль Марлоу. Я обещаю, что скоро приеду.
Герман/Лоуренс
Blodborne
Blodborne
«В известном смысле все мы не очень-то нормальны.»© Г.Ф. Лавкрафт
Герман до сих пор вспоминал тот день. День, когда всё началось.
Они были так молоды и глупы. Надеялись изменить ход истории. Лекции, беседы за бокалом вина, прогулки вдоль озера и громкие заявления. Он помнил, как в один вечер после сделанных открытий вышел из обсерватории Бюргенверта и сел на ступеньки под лунарием, чтобы полюбоваться закатным солнцем и подумать о том, что ещё светлые университетские умы смогут расшифровать в закрытых подземельях. Его уединение нарушал лишь приглушённый смех с балкона, пару раз подбегал воодушевлённый Кэрилл, спрашивающий у Германа про найденные руны…
А затем подошёл Лоуренс.
Он сел с ним рядом, улыбнулся и обратил свой взор на темнеющий горизонт, убирая пенсне в нагрудный карман аккуратной студенческой жилетки. Тогда Лоуренс не был одержим идеями Церкви, а был простым учёным, что верил в прогресс и успешность их археологических изысканий. Он не пугал, не запугивал, не шантажировал Германа, а просто молча сидел рядом, слушая благоговейную тишину.
Всё было так по-настоящему. Даже ветер, даже солнце — ничто в том мире не казалось бесконечным сном. И поэтому Герман держал это воспоминание в своей памяти. Оно позволяло ему жить дальше. Существовать в междумирье с надеждой на скорое освобождение.
— Говорят, луна сегодня будет необычайно большая… — сказал Лоуренс в тот день.
— Поэтому я здесь, мой друг. Не хочу пропустить полнолуние.
Будущий первый охотник поднял с земли упавший откуда-то с балкона лист, вырванный из блокнота, и прочитал на нём:
Лоуренс опустил взгляд на свои руки, затем посмотрел на Германа и задумчиво хмыкнул. Улыбка слетела с его лица, обнажая лёгкую обеспокоенность, затем молодой человек кашлянул в кулак и спросил:
— Как думаешь… Птумериане пытались скрыть от нас что-то, что нам не следовало знать?
Горизонт стремительно темнел, и Герман, ощутив холодок, скользнувший вниз вдоль позвоночника, повернул голову на голос собеседника.
— Что ты имеешь ввиду?
— Я имею ввиду… Старые легенды о том, что за стенами подземного Лорана по древним коридорам гуляет древняя чума. Мастер Виллем говорит, что я надумываю, но вдруг… Вдруг наши предки не просто так покинули свои дома?
Они замолчали, задержав взгляды на горной гряде вдалеке на том берегу озера, и Герман хрипло засмеялся, коленом толкая собеседника и качая головой.
— Брось, Лоуренс. Мы только начинаем наш путь в изучении этого вопроса. Вряд ли академический интерес выльется во что-то опасное. Перестань.
Тогда будущий первый викарий Церкви серьёзно посмотрел ему в глаза и осуждающе поджал губы, намекая на то, что он безумно серьёзен. Он не напоминал громкого и восхищённого фанатика, проводящего кровослужения, он не был очарован луной и совершенно спокойно предполагал худшее, взвешивая возможные риски. Герман считал его параноиком. А Кэрилла чудным. Миколаш воспринимался им, как будущий ректор университета, у которого перед глазами всегда есть цель. А сам Герман… Сам Герман не знал, хочет ли он посвятить свою жизнь науке.
В тот день…
Откуда-то сверху упал ещё один блокнотный лист. На этот раз на нём было написано:
— Скажи. Если мы станем знаменитыми учёными Ярнама, ты согласишься работать со мной?
Герман вздрогнул, отложил лист в сторону и улыбнулся Лоуренсу.
— Конечно. Я буду рад помогать тебе во всём.
— Мне приятно это слышать.
В тот день будущий викарий, притянувший луну, крепко сжал пальцы Германа и посмотрел на него с надеждой. Он метался, пытаясь понять, что на самом деле реально, а что нет. Верить ли Мастеру Виллему? Забираться ли глубже в подземелья? Горизонт подёрнулся дымкой, и побережье почти погрузилось в ночную мглу, обнажая лунный диск. Какое-то время Лоуренс молча изучал его взглядом, затем вновь заговорил.
— Кэрилл не кажется тебе странным? Сегодня он при мне заговорил со стеной… Глупо выглядело, но меня это насторожило.
Герман весело хмыкнул и, повернувшись, лёг на ступеньку, положив голову на колени Лоуренса.
— Он чудак. Не вини его в том, что … Хотя да, он немного увлёкся найденными рунами. Я не удивлюсь, если скоро с ним заговорят призраки, и Мастеру Виллему придётся принять меры.
— Например, какие?
В тот день… Пальцы Лоуренса почти нежно вплелись в волосы Германа. От прикосновения он замер, прикрыв глаза, и спокойно выдохнул:
— Например, сдаст его в лечебницу. Наилучший исход для Кэрилла, если он внезапно начнёт вести себя, как душевнобольной. Правда порой мне кажется, что все мы немного безумны, раз повелись на эту авантюру.
Добродушно рассмеявшись, Лоуренс успокоился и вновь обратил свой взгляд к луне.
В тот день с балкона на грудь Германа упал очередной лист, надпись на котором гласила:
“Берегись безумия”
— Герман?
Приоткрыв один глаз, молодой подающий надежды студент Бюргенверта, ещё не подозревающий о том, что его ждёт, задержал свой взгляд на Лоуренсе и вскинул брови, прислушиваясь.
— Мне так хочется, чтобы мы никогда не старели.
Герман мотнул головой и судорожно схватил ртом воздух, сжимая пальцами подлокотники инвалидного кресла. Его окружало поле белых цветов и каменных надгробий с полустёртыми забытыми именами старых охотников. Находясь на грани сна и яви, потонувший в воспоминаниях старик издал тихий стон и зажмурился, пытаясь подавить рвущийся наружу крик.
В тот день всё казалось таким нелепым. Смешным. Далёким. Светлые воспоминания делают больнее, заставляя душу и тело страдать от каждой вспыхивающей мысли. Стоит Сну одолеть тебя, становится тяжело контролировать разум, в особенности тогда, когда он играет с тобой в подобные игры.
— О, Лоуренс…
У ног Германа опустился до боли знакомый человек, облачённый в белые церковные одежды. Не успевший состариться, викарий смотрел на охотника тепло и открыто, как тогда… На ступеньках под лунарием.
— Почему ты так долго?
Сжав искалеченные старостью ладони первого охотника в своих холодных пальцах, Лоуренс потянулся к нему и прижался щекой к груди старика, слушая, как яростно колотится его сердце, некогда наполненное решимостью изменить мир.
— Я стал слишком стар для такого. — Герман закрыл глаза, подавляя горестный вздох. — Боюсь, я теперь мало чем смогу быть полезен…
Лоуренс покачал головой, приложил палец к губам и опустил голову на колени Германа, закрывая глаза и слушая благоговейную тишину, освещённую светом красной луны.
— Ничего, старый друг. Я всё равно буду рядом с тобой.
Первый охотник тихо выдохнул в ответ и с теплотой и нежностью вплёл свои пальцы в волосы первого викария. Какое-то время они сидели неподвижно, слушая, как ветер гуляет среди цветов.
— Мне приятно это слышать… Лоуренс.
Неслышно ступая по проторенной тропинке, Кукла медленно приблизилась к спящему Герману и накинула на его колени старую шаль, заботливо подоткнув её под ноги старика. Наклонившись к колесу инвалидного кресла, она осторожно подняла затерявшийся в белоснежных лепестках старый лист, небрежно вырванный из блокнота.
На нём было написано:
Они были так молоды и глупы. Надеялись изменить ход истории. Лекции, беседы за бокалом вина, прогулки вдоль озера и громкие заявления. Он помнил, как в один вечер после сделанных открытий вышел из обсерватории Бюргенверта и сел на ступеньки под лунарием, чтобы полюбоваться закатным солнцем и подумать о том, что ещё светлые университетские умы смогут расшифровать в закрытых подземельях. Его уединение нарушал лишь приглушённый смех с балкона, пару раз подбегал воодушевлённый Кэрилл, спрашивающий у Германа про найденные руны…
А затем подошёл Лоуренс.
Он сел с ним рядом, улыбнулся и обратил свой взор на темнеющий горизонт, убирая пенсне в нагрудный карман аккуратной студенческой жилетки. Тогда Лоуренс не был одержим идеями Церкви, а был простым учёным, что верил в прогресс и успешность их археологических изысканий. Он не пугал, не запугивал, не шантажировал Германа, а просто молча сидел рядом, слушая благоговейную тишину.
Всё было так по-настоящему. Даже ветер, даже солнце — ничто в том мире не казалось бесконечным сном. И поэтому Герман держал это воспоминание в своей памяти. Оно позволяло ему жить дальше. Существовать в междумирье с надеждой на скорое освобождение.
— Говорят, луна сегодня будет необычайно большая… — сказал Лоуренс в тот день.
— Поэтому я здесь, мой друг. Не хочу пропустить полнолуние.
Будущий первый охотник поднял с земли упавший откуда-то с балкона лист, вырванный из блокнота, и прочитал на нём:
«Небо и космос едины»
Лоуренс опустил взгляд на свои руки, затем посмотрел на Германа и задумчиво хмыкнул. Улыбка слетела с его лица, обнажая лёгкую обеспокоенность, затем молодой человек кашлянул в кулак и спросил:
— Как думаешь… Птумериане пытались скрыть от нас что-то, что нам не следовало знать?
Горизонт стремительно темнел, и Герман, ощутив холодок, скользнувший вниз вдоль позвоночника, повернул голову на голос собеседника.
— Что ты имеешь ввиду?
— Я имею ввиду… Старые легенды о том, что за стенами подземного Лорана по древним коридорам гуляет древняя чума. Мастер Виллем говорит, что я надумываю, но вдруг… Вдруг наши предки не просто так покинули свои дома?
Они замолчали, задержав взгляды на горной гряде вдалеке на том берегу озера, и Герман хрипло засмеялся, коленом толкая собеседника и качая головой.
— Брось, Лоуренс. Мы только начинаем наш путь в изучении этого вопроса. Вряд ли академический интерес выльется во что-то опасное. Перестань.
Тогда будущий первый викарий Церкви серьёзно посмотрел ему в глаза и осуждающе поджал губы, намекая на то, что он безумно серьёзен. Он не напоминал громкого и восхищённого фанатика, проводящего кровослужения, он не был очарован луной и совершенно спокойно предполагал худшее, взвешивая возможные риски. Герман считал его параноиком. А Кэрилла чудным. Миколаш воспринимался им, как будущий ректор университета, у которого перед глазами всегда есть цель. А сам Герман… Сам Герман не знал, хочет ли он посвятить свою жизнь науке.
В тот день…
Откуда-то сверху упал ещё один блокнотный лист. На этот раз на нём было написано:
«Наша жизнь не зависит от положения звёзд. Это фикция»
— Скажи. Если мы станем знаменитыми учёными Ярнама, ты согласишься работать со мной?
Герман вздрогнул, отложил лист в сторону и улыбнулся Лоуренсу.
— Конечно. Я буду рад помогать тебе во всём.
— Мне приятно это слышать.
В тот день будущий викарий, притянувший луну, крепко сжал пальцы Германа и посмотрел на него с надеждой. Он метался, пытаясь понять, что на самом деле реально, а что нет. Верить ли Мастеру Виллему? Забираться ли глубже в подземелья? Горизонт подёрнулся дымкой, и побережье почти погрузилось в ночную мглу, обнажая лунный диск. Какое-то время Лоуренс молча изучал его взглядом, затем вновь заговорил.
— Кэрилл не кажется тебе странным? Сегодня он при мне заговорил со стеной… Глупо выглядело, но меня это насторожило.
Герман весело хмыкнул и, повернувшись, лёг на ступеньку, положив голову на колени Лоуренса.
— Он чудак. Не вини его в том, что … Хотя да, он немного увлёкся найденными рунами. Я не удивлюсь, если скоро с ним заговорят призраки, и Мастеру Виллему придётся принять меры.
— Например, какие?
В тот день… Пальцы Лоуренса почти нежно вплелись в волосы Германа. От прикосновения он замер, прикрыв глаза, и спокойно выдохнул:
— Например, сдаст его в лечебницу. Наилучший исход для Кэрилла, если он внезапно начнёт вести себя, как душевнобольной. Правда порой мне кажется, что все мы немного безумны, раз повелись на эту авантюру.
Добродушно рассмеявшись, Лоуренс успокоился и вновь обратил свой взгляд к луне.
В тот день с балкона на грудь Германа упал очередной лист, надпись на котором гласила:
“Берегись безумия”
— Герман?
Приоткрыв один глаз, молодой подающий надежды студент Бюргенверта, ещё не подозревающий о том, что его ждёт, задержал свой взгляд на Лоуренсе и вскинул брови, прислушиваясь.
— Мне так хочется, чтобы мы никогда не старели.
Герман мотнул головой и судорожно схватил ртом воздух, сжимая пальцами подлокотники инвалидного кресла. Его окружало поле белых цветов и каменных надгробий с полустёртыми забытыми именами старых охотников. Находясь на грани сна и яви, потонувший в воспоминаниях старик издал тихий стон и зажмурился, пытаясь подавить рвущийся наружу крик.
В тот день всё казалось таким нелепым. Смешным. Далёким. Светлые воспоминания делают больнее, заставляя душу и тело страдать от каждой вспыхивающей мысли. Стоит Сну одолеть тебя, становится тяжело контролировать разум, в особенности тогда, когда он играет с тобой в подобные игры.
— О, Лоуренс…
У ног Германа опустился до боли знакомый человек, облачённый в белые церковные одежды. Не успевший состариться, викарий смотрел на охотника тепло и открыто, как тогда… На ступеньках под лунарием.
— Почему ты так долго?
Сжав искалеченные старостью ладони первого охотника в своих холодных пальцах, Лоуренс потянулся к нему и прижался щекой к груди старика, слушая, как яростно колотится его сердце, некогда наполненное решимостью изменить мир.
— Я стал слишком стар для такого. — Герман закрыл глаза, подавляя горестный вздох. — Боюсь, я теперь мало чем смогу быть полезен…
Лоуренс покачал головой, приложил палец к губам и опустил голову на колени Германа, закрывая глаза и слушая благоговейную тишину, освещённую светом красной луны.
— Ничего, старый друг. Я всё равно буду рядом с тобой.
Первый охотник тихо выдохнул в ответ и с теплотой и нежностью вплёл свои пальцы в волосы первого викария. Какое-то время они сидели неподвижно, слушая, как ветер гуляет среди цветов.
— Мне приятно это слышать… Лоуренс.
Неслышно ступая по проторенной тропинке, Кукла медленно приблизилась к спящему Герману и накинула на его колени старую шаль, заботливо подоткнув её под ноги старика. Наклонившись к колесу инвалидного кресла, она осторожно подняла затерявшийся в белоснежных лепестках старый лист, небрежно вырванный из блокнота.
На нём было написано:
«Я люблю тебя, Герман. Спасибо за всё.
Лоуренс»
Лоуренс»
Продолжение тут: rebornsan.diary.ru/p207198528.htm
-
-
30.11.2015 в 12:23лоуренс/людвиг (или наоборот)
-
-
30.11.2015 в 12:246. «Ни смерть, ни душевные или физические муки не могут породить такого отчаяния, какое вызывает утрата собственной индивидуальности.»
Брадор/Саймон
-
-
30.11.2015 в 12:24Людвиг/Герман
-
-
30.11.2015 в 12:29Миколаш\Лоуренс (не столько пейринг, сколько столкновение взглядов учеников Виллема)
-
-
30.11.2015 в 19:04безжизненнная бездна океана/Саймон Джеретт, ну или Саймон/Кэт
-
-
30.11.2015 в 19:24Ещё вторую заняла Варда на Людвиг / Лоуренс
-
-
30.11.2015 в 19:48-
-
30.11.2015 в 20:10-
-
01.12.2015 в 10:02-
-
01.12.2015 в 13:13ДЖОУИЛЛ
-
-
01.12.2015 в 13:14ДЖОУИЛЛ
-
-
01.12.2015 в 13:15-
-
01.12.2015 в 13:18-
-
01.12.2015 в 14:12Исполнение отличное. Мне очень приятно, что у нас совпадает видение персонажей. Я примерно так и представлял себе это.)
Поэтому. Обожи, 11 тентаклей из 10!))
-
-
01.12.2015 в 14:1311. Упрямое нежелание поверить в то, что на первый взгляд кажется тебе невероятным, равно как и отрицание вещей, недоступных твоему разумению, есть признак безумия.
БРАДОР/САЙМОН
и ниипёттипа до того, как Саймон съебалсо от Церкви и Брадора послали за ним х)
-
-
01.12.2015 в 14:14VardaElbereth, XDDDD сделаю
-
-
05.12.2015 в 22:43