“So, you’re saying you want to leave a bullet in you? S’fine by me. Was trying to be nice, but that hasn’t gotten me far.”
Так как я страшно проебался с прошлым флэшмобом по Душам, потому что Undertale меня снова заарканил и не отпускает, надо куда-то слить накопившиеся идеи и немного отвлечься.
Поэтому этот концерт по заявкам будет немного непривычным, ибо пройдёт под девизом "время сломано".
Чувствуете, чем пахнет?
Монархом пахнет.
Пахнет полароидными снимками.
И системными ошибками в коде.
Застывшее время начало оттаивать. История двинется дальше, и их судьбы снова пересекутся.
<файл повреждён>
<Восстановить? Y|N>
Y|N
Фендомы: Life Is Strange, Quantum Break, Undertale.
Тема: Сломанное время, временные аномалии, <данные повреждены>.
Персонажи:
LiS: Макс Колфилд, Нейтан Прескотт, Уоррен, Кейт Марш,
QB: Джек Джойс, Пол Сайрин, Уильям Джойс.
UT: <данные повреждены>? Санс, Гриллби, Гастер, Фриск, Чара.
<сессия внезапно прервалась. Восстановить? Y|N>
<время сломано>
читать дальше<11010000100111001101000010111110110100011000111100100000110100011000001011010000101101011101000010111110110100011000000011010000101110001101000110001111001000001101000010110010110100001011010111010001100000001101000010111101110100001011000000101110001000001101000010100010110100001011010111010000101111001101000010111101110100001011111000101110>
Заявки:
1. Я иду против течения, но направление потока изменится. © Эрвин Шрёдингер DONE для Сизарь Гастер 
2. Настоящее — это единственная вещь, не имеющая конца. © Эрвин Шрёдингер будет для Edessa Пол Сайрин/Джек Джойс
3. Если вы чувствуете, что попали в черную дыру, не сдавайтесь. Выход есть. © Стивен Хокинг DONE для kris_stein Уоррен/Нейтан
4. Действие даже самого крохотного существа приводит к изменениям во всей Вселенной. © Никола Тесла DONE для Morr1gan Кейт, Нейтан
5. Мы выбираем не случайно друг друга… Мы встречаем только тех, кто уже существует в нашем подсознании. © Зигмунд Фрейд DONE для Edessa Пол Сайрин/Джек Джойс
БОНУС DONE: для Hisana Runryuu Фриск и Чара.
6. Три стадии признания научной истины: первая — «это абсурд», вторая — «в этом что-то есть», третья — «это общеизвестно». © Эрнест Резерфорд будет для Edessa Уилл Джойс
<выбрать из списка 1? Y|N>
<выбрать из списка 2? Y|N>
время хрупкаяштука шутка штука
Исполнения:
Кейт Марш всегда выглядит так, будто намедни её изнасиловали. Читает Библию, ни с кем не разговаривает, мусолит белые платочки, сидя на скамейке у общежития. Глаза у Кейт большие и детские, такие блестящие, что кажется, словно она сейчас расплачется. Это бесит Нейтана. Получив по одной щеке, она тут же подставляет правую и страдает не хуже того циркача, в которого слепо верит. Не будь этой раздражающей невинности, которую так точно подметил объектив фотокамеры, она бы просто была ещё одним серым пятном на полотне жизни Прескотта, незаметная и ничем не примечательная, не вызывающая ни снисхождения ни презрения.
Когда Нейтан думает об этом, ему нужно принять пару таблеток.
Когда мысли его застревают в одной точке, он выкуривает косяк.
Когда маленькая моль пытается вырваться из паутины позора, она неминуемо попадает во временную петлю, в день сурка, когда каждое утро приносит боль, одну и ту же, раз за разом.
Кейт — это маленькая крошка-моль.
И Нейтана бесит, что он так много уделяет ей внимания. Не потому, что ему стыдно (Прескотты не знают такого слова). Не потому, что ему приятно издеваться над Марш (она слабая, слабые всегда получают). А потому, что Кейт на снимках Джефферсона другая.
Принципиально другая.
Застывшая во времени, изувеченная, неправильная. Как приколотая к рамке бабочка с разорванными в клочья крыльями. И одна сторона Нейтана кричит о том, что так нельзя, но её тут же давит другая.
Можно.
Всё прекрасное и чистое должно быть запятнано. Даже самая красивая бабочка рано или поздно попадает под иглу. Как Рейчел или как другие жертвы Джефферсона. Имена стираются из памяти, оставляя перед глазами чёрно-белые снимки с бесцветными подписями, названиями для каждого попавшего в ловушку насекомого. Девушки-однодневки.
Ангелочки на иголочке.
— Нейтан, гляди.
Он вздрагивает и смотрит на Викторию, шаркая подошвой по полу. Она кидает в Кейт Марш очередную скомканную салфетку, на которой написано “шлюха”, и святоша прикрывается тонкой бледной ручкой, всё ещё подставляя щёки под удар. Она не плачет. Хотя Прескотту и не хочется, чтобы она плакала. Такие, как она, должны показать зубы и наброситься на обидчика, показать, что они не лыком шиты, но Нейт знает. Он знает, что так просто не позволит какой-то маленькой дряни на себя тявкать, но это вызовет тот самый разрыв в системе, который позволит ему забыть несчастное лицо Кейт на чёрно-белых снимках.
Когда они стоят у него перед глазами, ему хочется принять пару таблеток.
Когда Марш прячется за книжкой, дрожащими губами нашёптывая строчки из Евангелия, Нейтан отворачивается.
Когда она улыбается, ему кажется, будто мир вокруг рвётся на куски, потому что крошечные бабочки не улыбаются, когда их протыкают иглой.
— Нейтан, ты в порядке?
— Да, в полном.
Эта улыбка напоминала ему прорезанную в полароидном снимке неровную дыру.
На крыше Кейт Марш всё ещё выглядит так, будто намедни её изнасиловали. Под проливным дождём она раскидывает руки и летит навстречу ветру, одним своим видом говоря, что умерев, она не вознесётся к небесам и не узрит муки ада, а останется на земле, чтобы летать по двору вместе с осенними листьями. Нейтан не показывает этого, но он в ужасе, и его переполняет разочарование, горькое, как таблетки, которые ему выписал врач.
Он смотрит, как она падает, по кадрам сохраняя в памяти этот неожиданный поворот событий, чтобы потом в своей мысленной проявочной выложить в хронологическом порядке все этапы от отрицания до принятия случившейся в чужой жизни маленькой катастрофы. В его глазах Кейт вносила коррективы в заведомо известную схему.
Она меняла мир вокруг.
Падая с крыши, она становится свободной и оттого бесконечно несчастной.
Крошечная бабочка на острие иголки.
Когда она разбивается об асфальт, Нейтану хочется принять пару таблеток.
Когда под Кейт Марш расплывается багровая лужа крови, тут же смываемая дождём, его уши закладывает от визга Виктории, и голова начинает трещать по швам.
Когда она умирает, Прескотту впервые кажется, что он тоже скоро умрёт.
О чём ты думаешь, когда смотришь в замочную скважину? Что ты видишь, когда закрываешь глаза? Когда время нестабильно движется то в одну, то в другую сторону, разбивая вероятности на острые осколки бесконечных зеркал, Джек Джойс задаётся именно этими вопросами, прислушиваясь к своему подсознанию. И если раньше он мог существовать только “здесь и сейчас”, то теперь его разрывает на “тогда и после”, бросая из крайности в крайность. Он часто замечает оставшиеся временные аномалии, он часто путается в том, который час, и совсем не акцентирует внимание на повседневных вопросах других людей. Словно они потеряли для него всякий смысл.
Можешь ли ты прямо сейчас рассказать, кто ты и кем являешься в бесконечной бесконечности бесконечных вселенных?
Разве ты не существуешь в каждой?
Каждый раз, когда его одолевают эти вопросы, он открывает двери в своём подсознании и бесцельно ходит по коридору машины времени. Мимо него проносятся эпохи, года, дни, иногда даже часы прожитой им жизни. Для кого-то это ничтожные воспоминания, а для Джойса — возможность почувствовать себя “здесь и сейчас”. Вспомнить, кто он такой. Собрать себя заново.
Встретиться с Полом.
Обычно это происходит в коридоре. Пол останавливается напротив и загадочно улыбается, протягивая Джеку руку. Каждый раз они видят одно и то же, видят далёкое будущее, в котором время закончилось, всё остановилось, Вселенная замерла. Самый тихий конец света в мире — на замороженных улицах не хватает кислорода, люди подёргиваются помехами и то и дело мелькают из одной точки в пространстве в другую. Пол ведёт Джека по этим ужасным улицам, увлекает за собой в остановившейся тишине, и говорит:
— Я видел это много раз, но всё равно чувствую себя напуганным. А ты?
Джек видит происходящее тоже не впервые. Он даже может слово в слово повторить каждую фразу Пола, но не делает этого, потому что тогда видение треснет по швам.
И придётся ждать следующую ночь, чтобы заснуть. Или очередной приступ. Джек уже устал искать ту вероятность, где он превращается в фазовика, где он умирает, и умирает, и умирает, а потом время снова делает скачок назад, и голова рвётся от воспоминаний.
Как будто бы он попал в вакуумную капсулу. Процедуры не помогут тому, кто обречён.
— Мне тоже страшно, Пол.
Временная петля замыкается именно на этом моменте.
— Пол, зачем ты здесь?
В голубых глазах Джека уже нет паники, как в первые разы. Он просто смотрит на Сайрина, не моргая, и крепко сжимает его руку. Убийца и жертва стоят среди навсегда зависших по времени машин и испуганных людей, которые больше никогда не сдвинутся с места, и трудно понять, кто есть кто.
— Чтобы показать тебе Конец Времени. Предупредить. Снова увидеть тебя. Много причин для встречи, Джек.
Джойс оглядывает знакомый пейзаж, разрываемый аномалиями.
— Но я убил тебя, Пол.
— Смерть отныне — понятие довольно субъективное. Когда нет времени, нет и смерти, друг мой.
Вдали за домами застыл огненный шар произошедшего взрыва, но ветра больше не существует, чтобы донести до них зловоние расплавленного пластика. Пол отпускает руку Джека и подходит слишком близко, настолько близко, что Джойс чувствует тепло, исходящее от его кожи. В месте, где времени нет, уже нет смысла сопротивляться.
Потому что чувства — это тоже субъективное понятие.
— Ты существуешь только в моём подсознании. Ты внедрился в мои воспоминания и теперь пытаешься показать мне то, что я уже знаю. — Раздражённо отвечает Джек и часто-часто моргает. Так всегда происходит, когда он нервничает.
— Я не хочу просто показать. Я хочу, чтобы ты впитал в себя каждый атом остановившейся Вселенной и наконец-то осознал, что Конца Времени не избежать. Наши действия уже запустили необратимый процесс, “эффект бабочки” сработал, как надо. Мы проиграли. Ты — проиграл.
Джойсу кажется, что сейчас произойдёт нечто неотвратимое, но всё равно не двигается.
— В какой момент мы всё сломали, Пол?
— Ты это поймёшь и без моей помощи. А пока замри и закрой глаза. Слушай и анализируй свои ощущения.
Джек подчиняется и делает глубокий вдох. Мёртвая тишина вокруг наполняется шёпотом тысяч голосов и приглушёнными криками. Кажется, что до этого места долетает даже оглушающая взрывная волна.
А потом. Реальность трескается. Сайрин наклоняется к уху Джека и тихо произносит, эхом своего голоса взрывая бесконечную бесконечность Джека Джойса:
— Я теперь часть тебя. А ты — часть меня. Мы единое целое, две сломанные вероятности, которые не могут ни жить нормально ни умереть спокойно. Мы — одно целое. Чувствуешь?
Брови Джека сходятся на переносице, губы дрожат, а руки самопроизвольно сжимаются в кулаки. Он старается не поддаваться, но всё равно принимает объятия Пола, ощущая себя потерянным в торговом центре маленьким мальчишкой.
— Разве это не прекрасно, Джек?
Время рассыпается вокруг них, превращая реальность в какофонию звуков разной тональности. Такими звуками можно свести с ума, если слушать их на повторе в плеере снова и снова, снова и снова.
Пока настоящее не превратится в забытое прошлое.
— Да, это прекрасно… Пол.
Обхватив Сайрина за шею, Джек прижимается к нему и падает назад, навстречу пустоте, увлекая за собой этот буйный поток электронов и различных фаз. Они падают в бесконечную бесконечность бесконечно.
Пока Джек внезапно не открывает глаза.
Бледное настоящее, заполненное звуками чужих разговоров, работающих газонокосилок и автомобильных двигателей, предстаёт перед ним во всём своём омерзительном великолепии.
Подсознание Джека удовлетворённо молчит и схлопывается. Но объятия Пола Джойс ощущает слишком долго, чтобы позволить прикоснуться к себе кому-то ещё.
В каждой вероятности, в каждой временной параллели нет ни единого шанса прорваться из н и г д е в настоящий мир. Безмолвной тенью минувшего Гастер передвигается по пустоте, не в силах вмешаться в заведомо проигрышный сценарий. Беспомощно наблюдая за тем, как аномалия стирает мир за миром, бывший королевский учёный даже не может закричать от бессилия, в очередной раз став свидетелем смерти собственных сыновей. В такие моменты ему кажется, что он становится соучастником их убийства.
В кромешной тьме нет времени. Здесь не происходит ничего, потому что бездна не подчиняется привычной логике, она вообще находится в н е любых представлений и описаний. Сколько Гастер ни пытался, все его расчёты разбивались об пустоту, и мысли путались, оставляя после себя ничто. У ничто нет запаха, нет осязаемой формы. Этот поток данных просто существует и даже не течёт. Он висит в бесконечности.
Он просто есть. Ни живой ни мёртвый.
Квантовая суперпозиция.
— Пап?
— Я просил тебя так меня не называть.
Неосторожно задетая колба падает и разбивается на множество осколков. Какое-то время глядя на то, как кислота разъедает больничного цвета плитку под ногами, Гастер молчит, затем поворачивается к Сансу и вздыхает. Винить сына в том, что тот отвлёк его от эксперимента — занятие слишком бесчестное.
Гастер смотрит на него без лишней строгости, просто констатируя факт. Санс уже достаточно взрослый и может легко постоять за себя, если вдруг в учёном внезапно проснётся любитель почитать нотации.
— Чего ты хотел, Санс? — спокойно спрашивает Гастер.
— Хотел показать тебе кое-что.
Монстр протягивает учёному лист бумаги, на котором проведены расчёты, которые были выданы ему в качестве домашнего задания. Они точные и правильные, расписанные аккуратным почерком, а все данные совпадают с теми, что предполагал Гастер, когда составлял отчёт.
— Санс, это…
Присев на одно колено перед сыном, он глупо улыбается, бегая глазами по ровным строчкам.
— Санс, это великолепно.
Тогда он гордился своим творением сверх всякой меры.
И даже позволил себе тёплые отцовские объятия.
Теперь в пустоте ему некем гордиться. Из всех монстров, что живут во временной петле, его помнит только Санс. Повзрослевший, разочаровавшийся в жизни, погрязший в лени и отчаянии, он коротает свои дни в лаборатории или дома, исписывая тетради воспоминаниями и кривыми каракулями, в которых трудно вообще разобрать хотя бы одну букву. В одном из таймлайнов Санс даже выцарапывает на стене своей лаборатории имя отца, но тут же уничтожает надпись, заменяя её сбивчивыми повторениями одной и той же фразы:
НИКОГДА НЕ ЗАБЫВАТЬ
Теперь почерк сына невозможно прочитать даже с его непосредственной помощью.
Все расчёты Санса выходят с ошибками.
Данные не сходятся.
Отчёты служат лишь подставкой под кофе.
А сам Санс…
Уже ничего не пытается изменить.
Поток костей сталкивается с драконьей головой и пеплом осыпается на пол, оставляя после себя стойкий запах гари, спирта и озона. Гастер хватает сына за руку и дёргает на себя, вызывая у того приступ ярости, от которого воздух вокруг начинает дребезжать от выплёскиваемой магии. В лаборатории царят хаос и неописуемый бардак: на полу шипят реагенты, а стены покрыты царапинами и пепельными разводами.
— Санс, успокойся!
— Ты предлагаешь мне успокоиться?! Это тебе надо прийти в себя! — вырывается скелет, путаясь в длинном лабораторном халате. — Машину запускать нельзя!
— Не указывай мне, что делать.
Вырвав руку, Санс делает неосторожный шаг назад, спотыкается и уже в падении перемещается за отцовскую спину, мелькая в пространстве нечёткой дымкой.
— Не делай этого. — пытается остановить сына Гастер, когда тот снова пытается атаковать учёного. Бластер Санса утробно рычит, набирая магический заряд, и выплёвывает его точно в цель, сбивая защищающегося доктора с с ног. Пролетев до ближайшей стены и едва устояв, Гастер чувствует, как трескаются его рёбра.
Ученик превзошёл своего учителя.
— Пап?... Папа?
Подбежав к нему, Санс хватает учёного под руку и шепчет:
— Прости меня, я просто…
— Ничего. Всё в порядке, сынок.
Всё. В. Порядке.
В пустоте не слышно криков боли. Не слышно яростных шуток на грани фола. Гастер безмолвно наблюдает за тем, с каким остервенением Санс разрывает на части человека, окрашивая коридор Правосудия кровавыми рисунками. Теперь он может создавать не один бластер, а целую россыпь, извергающую немыслимое количество магии. И Санс готов повторять этот фокус снова и снова, потому как после смерти человека его силы восполняются тоже.
Не в силах что-либо изменить, Гастер вынужден наблюдать за тем, как умирают его сыновья.
Как доверчиво раскрывает объятия Папирус.
И как пытается измотать аномалию Санс.
Видеть смирение сына противно, но учёному остаётся лишь пожинать плоды собственного бессилия и надеяться, что когда-нибудь эта вереница кошмаров закончится, и человек перестанет перезапускать время, чтобы отлично повеселиться.
И, возможно, именно тогда он сумеет вырваться из плена бесконечного н и ч е г о.
Ему хотелось гордиться собственным сыном.
Хотелось смотреть на солнце и звёзды вместе со всеми.
Хотелось…
— Пап? Тебе принести что-нибудь?
— Я бы не отказался от кофе.
— Хорошо. Папирус? Хочешь булочку с корицей?
— ВЕЛИКИЙ ПАПИРУС ЕСТ ТОЛЬКО СПАГЕТТИ.
— Как скажешь, бро… Пап?
— Да.
— Ты наметил эксперимент на завтра?
Поток данных течёт сквозь дыры в белых ладонях. Гастер поднимает на Санса взгляд и, сморгнув наваждение, убирает книгу по квантовой физике в сторону.
— Да, с утра подготовим машину для запуска. Всё должно пройти хорошо.
В̯̹͍̳͉с͍̥̪̦̞ё͎̜̫͉̪͙̥ ̭̰͓д̞̲̫̜̟̩̳о͙̫̹͙лж̬̹̭н̱̣̗̪о̩̞̪̤ ͕̲̙̯̥̝̲п̫̖͓̤̖̖р̘͖͈͇̭о̠̪й̮͇̙͙ти̮̞̤ ̝͇̻̦͖с̼̬͍ͅͅо̲г̫л̹̹̼̠̼̮а̰̞̺̮͇̳сн͓͉̟̝ͅо̳̥̯̳̪ ͓̱п̭л̹͙̙̪а͉̜̖͚̝н̮̩̖у̲.͚̣͖̥̗̗̠
̩͖Вс͍͙͚͖е̫̼͓͕̖̪ ̜͙̰̙͓р̪̞̥а̦̜͔̠с̲ч̪ё̭͈̩͍т̪̱̼͓̭̠ы͔̞ ͚̣̗̻̟̖в̬̤̗̼е͙̩р̳̜н̭̩ы̯.
̱͍̹̭̯͓̙Н̘͇̯о̟͇̩ ͖͈̥͔̤̼̻Г̪̭͈̹̮͖ͅа͉̰̲̩̻̦̭с͖͔т̭͈̻е͉͙р̝͍͍̫ ̲̭̬̮̭о͖̮̞̥̮̞̼ш̖̙̞иб̠͔͇с̲̫̮͖̰я̗̬̫̻.̩̥̜̻̩
Встречать выходные в салоне автомобиля не круто, когда у тебя заканчиваются сигареты, а колёса ты раздал ещё с утра, когда в твою комнату ворвались студенты, жаждущие круто улететь на ближайшей вечеринке Циклона. Не круто смотреть в зеркало заднего вида и щуриться, замечая, что белки глаз заметно покраснели от бессонной ночи наедине с проявленными снимками. Не круто ждать чего-то. Для Прескотта многое не круто, когда он нервно барабанит по рулю пальцами, припарковавшись на обочине недалеко от кампуса в ожидании звонка или хотя бы чёртовой смски.
Мимо проносятся секунды. Время течёт неприлично медленно, а курить хочется неимоверно сильно. Сминая пачку, Нейтан выбрасывает её в окно, снова смотрит в зеркало заднего вида и ругается.
Узнай кто про то, что он здесь ждёт Уоррена, задрота Уоррена, всей репутации кранты.
Со скуки Прескотт переключает радиоволны. На одной из них заиграла какая-то унылая попса, а следом шёл не менее унылый джаз. Когда Нейтану наскучивает, он остаётся на одной станции, где смутно знакомая группа хрипловато поёт про жизнь обычного человека.
“Simple Man” не раздражает, а скорее нагоняет апатию. Растягивает его время ещё сильнее, трогает что-то внутри, но это что-то мгновенно закрывается от любого воздействия извне, потому как Нейтан ненавидит, когда в нём копаются. Живи быстро, умри молодым, заткнись и ебашь всё, что попадается под руку, только не думай о том, как лицо Рейчел засыпает вонючей землёй со свалки.
Прескотт ударяет по рулю и откидывается назад на спинку кресла. Надо успокоиться, чтобы у Уоррена не возникало желания заботиться о ближнем. Даже если этот ближний намедни разбил тебе нос кулаком и плюнул в лицо. Закрывая глаза, Нейт продолжает долбить пальцами по своему бедру, по рулю и по карману с телефоном. Песня дрожью ползает по его спине и щекочет уши, просачиваясь глубже, глубже… Надрывный голос вокалиста разрезает плоть и вытаскивает жилы наружу.
А ведь Нейтану не нравятся подобные мелодии. Слишком скучно. Не хватает бита. Слишком медленно. Они убивают время, заставляют его поворачиваться вспять.
А звонка всё нет.
И машины Уоррена тоже.
Видимо, на минет сегодня можно не рассчитывать, да и в принципе Грэхем на такое не согласится, он просто прикалывается. Прикалывается и требует чего-то невозможного от человека, который сидит на колёсах и мечтает о нескончаемом трипе, лишь бы не думать.
Вообще не думать.
Никогда.
Ни о Рейчел. Ни о проявочной. Ни. О. Чём.
Нейтана будит стук в окно. Полицейский спрашивает, всё ли в порядке, просит показать документы, а радио молчит.
Он заперт в тишине, смотря не на сотрудника правопорядка, а на блёклый закат, который неплохо было бы запечатлеть на плёнку, пока тот не разгорелся огненными всполохами. Умирающее солнце, готовое закатиться за горизонт, напоминает Прескотту те строчки из песни, строчки про то, что ты всё сможешь, если попробуешь, и нихуя это не работает на практике.
Нейтан не хочет быть простым, как уравнение в начальных классах.
— Ты хоть знаешь, с кем разговариваешь? — он швыряет полицейскому права и рычит. — Отдыхаю я. Всё заебись.
Когда фамилия говорит больше, чем ты сам, становится гадко на душе и снова хочется курить.
Провожая взглядом полицейского через зеркало заднего вида, Нейтан раздражённо ударяет по рулю и вытаскивает из кармана мобильник, пролистывая сообщения. Большинство от Виктории, парочка от связных, одно от мобильного оператора.
Ничего.
Пусто.
Время остановилось.
Будто Прескотт застрял в чёрной дыре, и выхода нет.
Заводя мотор, он морщится и снова включает радио. За потоками грустного блюза, визжащей поп-музыки и белого шума он находит долбящий дабстеп и жмёт на газ, с визгом разворачиваясь в сторону кампуса.
Именно в этот момент ему приходит смс от Уоррена.
“Я не приеду. Прости.”
Встречать выходные в одиночестве не круто.
Не круто одиноко курить оставшийся косяк.
Не круто вспоминать сюжет Планеты Обезьян.
Не круто долбить таблосы, желая позабыть проявленные снимки чьей-то безысходности.
Не круто.
Не круто.
Не круто.
“Слушай, Нейт, может завтра встретимся?”
Какая разница. Сегодня или завтра. Никто не приедет.
Никто не придёт.
Скажи, почему ты это делаешь?
Посмотри на себя в зеркало, поправь на шее любимый кулончик и задай себе этот вопрос, проговаривая каждое слово по слогам. Возьми в руки тарелку с ирисным пирогом. Насладись запахом уюта и семейного очага.
Ответь мне, почему именно сегодня ты желаешь стереть этот мир, как и миллион раз до этого?
— Санс?
На самом деле здесь пахнет надвигающейся бурей, а за окном небо затянуло чёрными тучами, предвещая самую грандиозную грозу в нашей жизни. Папирус уже сделал спагетти, Андайн готовится рассказать пару страшных историй, а я…
— Мне идёт?
Конечно, тебе идёт этот кулончик. Даже не спрашивай. Он идеально смотрится на тебе, на ней, на любом из нас, разница лишь в том, что мне он будет, как петля для повешенного.
— Да.
В твоих глазах всеми оттенками красного переливается нерастраченная ненависть. Я вижу это, потому что Он видит. Мы наблюдаем за твоей жизнью уже много перезапусков и знаем, какой фокус ты выдашь в следующий раз. Чистое зло весьма предсказуемо, потому что у него не так много воплощений. Сложнее предсказать погоду на другом конце света, а ты никогда не меняешься.
Я даже знаю, где ты прячешь нож. Среди бесконечных букетов жёлтых цветов, там, где заканчивается строчка программного кода. Сегодня именно тот день, когда ты вытащишь его оттуда и пустишь в ход, раскрашивая мир всеми оттенками пепельного и красного.
Твои любимые цвета, да?
— Ты странный.
Конечно, есть ещё один вариант. Ты отравишь нас перед бурей. Сначала приёмных родителей, затем своих самых близких друзей. Следом примешься за моего брата и удостоверишься, что я наблюдаю за его смертью. Потом убьёшь меня. Я даже не буду сопротивляться, потому что видел каждый исход, каждую параллель.
После смерти не будет ничего. Затем мир вспыхнет и взорвётся целой палитрой различных цветов, возвращая меня в прошлое.
Скорее всего я очнусь лицом на барной стойке.
Так приятнее, нежели по пояс в снегу.
А теперь задай себе другой вопрос.
Ты делаешь это, потому что “должна” или потому что “можешь”?
— Почему странный?
— В прошлый раз ты отшутился. Не помню подробностей шутки, но было весело. Ты смеялся. Сейчас не смеёшься.
Действовать по сценарию уже не входит в мои планы. В отражении на окне я вижу высокую чёрную фигуру за своей спиной, фигуру, которая до боли мне знакома. Он обычно ничего не говорит, просто наблюдает и занимается какими-то глупостями. Например, сейчас он листает детскую книжку.
Его испещрённый царапинами и трещинами череп улыбается.
— Просто не в настроении, прости. Иди пока без меня — Ториэль уже заждалась.
И ты уходишь.
Замявшись на пороге, ты с лёгким испугом оборачиваешься, но уходишь. Потому что я веду себя не так, как ты привыкла.
Да, Чара? Или Фриск? Как тебя зовут?
Мы с отцом остаёмся наедине. Он всё ещё погружён в чтение глупой детской книжки и ходит по комнате, без особого интереса оглядываясь. За окном начинают сверкать первые молнии, и я пишу в своём блокноте:
ДИНГС СНОВА ЗДЕСЬ
Перед тем, как этот мир тоже будет стёрт, нам следует поговорить, но я знаю, что Гастер мне ничего полезного не поведает. Скорее всего, расскажет анекдот или посетует на то, что в бездне чересчур холодно, и ему кости ломит.
Не каждому монстру понравится наблюдать за тем, как его родитель стареет и глупеет, медленно сходя с ума в пустоте, где нет ни запахов ни звуков. Как аномалия Гастера продолжает прорываться в наш мир, я так и не сумел выяснить.
Может, всё дело во мне?
Прикрыв ладонью левую глазницу, я снова вслушиваюсь в его шаги по мягкому ворсистому ковру. Чёрная мантия ползёт за ним, словно живая субстанция, перетекая через предметы. Через упавшие со стола девчачьи заколочки и рассыпанные карандаши.
— Сколько времени у нас осталось, Дингс?
Слова срываются с языка грязным оползнем, мне даже противно их произносить.
— Всё зависит от того, сколько тебе требуется, Санс.
Он жестикулирует, как обычно. Бросает на кровать книжку и складывает руки на худой груди, тяжело и выразительно вздыхая.
Будь отец таким всегда, у меня было бы чуть меньше проблем.
— Сегодня погода дрянь. Ей нравится убивать, когда небо плачет.
— В солнечную погоду кровь и пепел не кажутся чёрными. Дождь же смоет любой её грех.
У Гастера витиеватые формулировки, совсем не такие, какими я их запомнил из детства. Он всегда был жёстким и достаточно прямолинейным: если надо было разобрать кипу документов, он просто говорил это сделать быстро. Быстро и желательно молча.
Сейчас же бывший королевский учёный размяк и стал сентиментальным. Может, дело во мне?
Скажи, дело во мне?
Это мои эмоции?
Это моя… Мои…
Чьи?
— Фриск или Чара? — спрашивает Дингс.
— В этот раз Чара.
— Мы не выбираем тех, кто живёт в нашем подсознании. Проще представить злого гения на месте вершителя судеб, чем добрую милашку, нажимающую на RESET только потому что она может это сделать.
Мой взгляд упирается в массивную чёрную тучу, то и дело освещаемую молниями.
— “Может”? Не “должна”?
— Она может. А Чара должна. Такова её природа.
Ты возвращаешься в комнату как раз в тот момент, когда Гастер садится на кровать и бесцельно касается длинными пальцами разноцветных страниц брошенной книги.
Кто ты? Чара или Фриск?
— Санс. Папирус обеспокоен, что тебя нет.
— Сейчас спущусь, малая, дай мне ещё пару минут.
В твоих глазах цвета красного вина я вижу нетерпение. Скорее всего отравлены все чашки с чаем и моя персональная кружка с кофе. Тебе хочется, чтобы умерли все единовременно, потому что так решило нечто внутри тебя.
Спроси себя… Что ты такое?
— Скажи, Санс, если я сейчас оторву ей башку, случится RESET?
Гастер перелистывает невинно-детские страницы, пробегаясь глазами по строчкам уже с маниакальным интересом, словно пытается что-то вспомнить. Я пишу в своём блокноте:
ДИНГС НЕ ПОМНИТ СКАЗКУ, КОТОРУЮ ЧИТАЛ МНЕ НА НОЧЬ.
— Пошли вниз, Санс! Когда начнётся гроза, момент будет упущен!
Ты топаешь ногами и делаешь капризное выражение лица, прижимаясь щекой к дверному косяку.
Откуда-то с первого этажа я слышу громкий смех Андайн.
— Скажи, Санс, если я сейчас убью тебя, как она отреагирует?
Теперь вы оба смотрите на меня с ожиданием, и я даже не знаю, какую сторону хочу принять. Убьёт меня несуществующий Дингс или нет, не имеет значения. Отравишь ли ты мои кости во время игры в шарады, тоже неважно.
Мы всё равно вернёмся на старые берега и проснёмся в точке невозврата.
Спроси себя… Хочешь ли ты начать всё с начала?
— Ладно, ты меня уломала, малая. Пойдём. Мне необходимо немного развеяться.
Проходя мимо Гастера, я ощущаю исходящий от него могильный холод.
Роняя книгу на пол, он закрывает глазницы дырявыми ладонями и со вздохом растворяется в воздухе, не сказав больше ничего.
Ты берёшь мою руку.
— Будет весело! Я приготовила всем любимый папин чай!
Чай с жёлтыми лютиками. Нож, который ты прятала.
— А тебе сварила самый вкусный кофе на свете. Как ты любишь.
С вареньем из жёлтых лютиков.
Проходя мимо зеркала, я вижу вместо себя высокую чёрную фигуру отца и грустно улыбаюсь ему.
Каждый из нас застрял в своей личной бездне, и если моя наполнена красками, то его располагается в кромешном н и г д е.
— Как насчёт того, чтобы потом прогуляться под дождём?
Ты сжимаешь мои пальцы до костяного хруста и облизываешься.
— Ты знаешь, есть поверье, что дождь смывает все грехи.
Ступенька за ступенькой, мы спускаемся вниз в уютную гостиную Ториэль. Всё это время ты опасно близка к смерти.
Скажи, если я столкну тебя сейчас, случится ли RESET?
— Тебе бы тоже не мешало как следует отмыться. Я вижу, как твои грехи ползают между твоими рёбрами.
Кто передо мной? Монстр, человек или сам дьявол?
— Когда-нибудь ты начнёшь нас различать. Это неотвратимо. Или же смиришься с тем, что Фриск никогда не существовало.
Ты продолжаешь говорить.
Когда до первого этажа остаётся всего две ступеньки, я хватаю тебя за шею и пронзаю острым осколком кости твоё гнилое чёрное сердце.
Скажи… Почему я это сделал?
Поэтому этот концерт по заявкам будет немного непривычным, ибо пройдёт под девизом "время сломано".
Чувствуете, чем пахнет?
Монархом пахнет.
Пахнет полароидными снимками.
И системными ошибками в коде.
Застывшее время начало оттаивать. История двинется дальше, и их судьбы снова пересекутся.
<файл повреждён>
<Восстановить? Y|N>
Y|N
Фендомы: Life Is Strange, Quantum Break, Undertale.
Тема: Сломанное время, временные аномалии, <данные повреждены>.
Персонажи:
LiS: Макс Колфилд, Нейтан Прескотт, Уоррен, Кейт Марш,
QB: Джек Джойс, Пол Сайрин, Уильям Джойс.
UT: <данные повреждены>? Санс, Гриллби, Гастер, Фриск, Чара.
<сессия внезапно прервалась. Восстановить? Y|N>
<время сломано>
читать дальше<11010000100111001101000010111110110100011000111100100000110100011000001011010000101101011101000010111110110100011000000011010000101110001101000110001111001000001101000010110010110100001011010111010001100000001101000010111101110100001011000000101110001000001101000010100010110100001011010111010000101111001101000010111101110100001011111000101110>
Заявки:
БОНУС DONE: для Hisana Runryuu Фриск и Чара.
<выбрать из списка 1? Y|N>
<выбрать из списка 2? Y|N>
время хрупкая
Исполнения:
(Де)фект Бабочки
Кейт Марш, Нейтан Прескотт
Life Is Strange
Кейт Марш, Нейтан Прескотт
Life Is Strange
Действие даже самого крохотного существа приводит к изменениям во всей Вселенной. © Никола Тесла
Кейт Марш всегда выглядит так, будто намедни её изнасиловали. Читает Библию, ни с кем не разговаривает, мусолит белые платочки, сидя на скамейке у общежития. Глаза у Кейт большие и детские, такие блестящие, что кажется, словно она сейчас расплачется. Это бесит Нейтана. Получив по одной щеке, она тут же подставляет правую и страдает не хуже того циркача, в которого слепо верит. Не будь этой раздражающей невинности, которую так точно подметил объектив фотокамеры, она бы просто была ещё одним серым пятном на полотне жизни Прескотта, незаметная и ничем не примечательная, не вызывающая ни снисхождения ни презрения.
Когда Нейтан думает об этом, ему нужно принять пару таблеток.
Когда мысли его застревают в одной точке, он выкуривает косяк.
Когда маленькая моль пытается вырваться из паутины позора, она неминуемо попадает во временную петлю, в день сурка, когда каждое утро приносит боль, одну и ту же, раз за разом.
Кейт — это маленькая крошка-моль.
И Нейтана бесит, что он так много уделяет ей внимания. Не потому, что ему стыдно (Прескотты не знают такого слова). Не потому, что ему приятно издеваться над Марш (она слабая, слабые всегда получают). А потому, что Кейт на снимках Джефферсона другая.
Принципиально другая.
Застывшая во времени, изувеченная, неправильная. Как приколотая к рамке бабочка с разорванными в клочья крыльями. И одна сторона Нейтана кричит о том, что так нельзя, но её тут же давит другая.
Можно.
Всё прекрасное и чистое должно быть запятнано. Даже самая красивая бабочка рано или поздно попадает под иглу. Как Рейчел или как другие жертвы Джефферсона. Имена стираются из памяти, оставляя перед глазами чёрно-белые снимки с бесцветными подписями, названиями для каждого попавшего в ловушку насекомого. Девушки-однодневки.
Ангелочки на иголочке.
— Нейтан, гляди.
Он вздрагивает и смотрит на Викторию, шаркая подошвой по полу. Она кидает в Кейт Марш очередную скомканную салфетку, на которой написано “шлюха”, и святоша прикрывается тонкой бледной ручкой, всё ещё подставляя щёки под удар. Она не плачет. Хотя Прескотту и не хочется, чтобы она плакала. Такие, как она, должны показать зубы и наброситься на обидчика, показать, что они не лыком шиты, но Нейт знает. Он знает, что так просто не позволит какой-то маленькой дряни на себя тявкать, но это вызовет тот самый разрыв в системе, который позволит ему забыть несчастное лицо Кейт на чёрно-белых снимках.
Когда они стоят у него перед глазами, ему хочется принять пару таблеток.
Когда Марш прячется за книжкой, дрожащими губами нашёптывая строчки из Евангелия, Нейтан отворачивается.
Когда она улыбается, ему кажется, будто мир вокруг рвётся на куски, потому что крошечные бабочки не улыбаются, когда их протыкают иглой.
— Нейтан, ты в порядке?
— Да, в полном.
Эта улыбка напоминала ему прорезанную в полароидном снимке неровную дыру.
На крыше Кейт Марш всё ещё выглядит так, будто намедни её изнасиловали. Под проливным дождём она раскидывает руки и летит навстречу ветру, одним своим видом говоря, что умерев, она не вознесётся к небесам и не узрит муки ада, а останется на земле, чтобы летать по двору вместе с осенними листьями. Нейтан не показывает этого, но он в ужасе, и его переполняет разочарование, горькое, как таблетки, которые ему выписал врач.
Он смотрит, как она падает, по кадрам сохраняя в памяти этот неожиданный поворот событий, чтобы потом в своей мысленной проявочной выложить в хронологическом порядке все этапы от отрицания до принятия случившейся в чужой жизни маленькой катастрофы. В его глазах Кейт вносила коррективы в заведомо известную схему.
Она меняла мир вокруг.
Падая с крыши, она становится свободной и оттого бесконечно несчастной.
Крошечная бабочка на острие иголки.
Когда она разбивается об асфальт, Нейтану хочется принять пару таблеток.
Когда под Кейт Марш расплывается багровая лужа крови, тут же смываемая дождём, его уши закладывает от визга Виктории, и голова начинает трещать по швам.
Когда она умирает, Прескотту впервые кажется, что он тоже скоро умрёт.
Бесконечная Бесконечность
Пол Сайрин/Джек Джойс
Quantum Break
Пол Сайрин/Джек Джойс
Quantum Break
Мы выбираем не случайно друг друга… Мы встречаем только тех, кто уже существует в нашем подсознании. © Зигмунд Фрейд
О чём ты думаешь, когда смотришь в замочную скважину? Что ты видишь, когда закрываешь глаза? Когда время нестабильно движется то в одну, то в другую сторону, разбивая вероятности на острые осколки бесконечных зеркал, Джек Джойс задаётся именно этими вопросами, прислушиваясь к своему подсознанию. И если раньше он мог существовать только “здесь и сейчас”, то теперь его разрывает на “тогда и после”, бросая из крайности в крайность. Он часто замечает оставшиеся временные аномалии, он часто путается в том, который час, и совсем не акцентирует внимание на повседневных вопросах других людей. Словно они потеряли для него всякий смысл.
Можешь ли ты прямо сейчас рассказать, кто ты и кем являешься в бесконечной бесконечности бесконечных вселенных?
Разве ты не существуешь в каждой?
Каждый раз, когда его одолевают эти вопросы, он открывает двери в своём подсознании и бесцельно ходит по коридору машины времени. Мимо него проносятся эпохи, года, дни, иногда даже часы прожитой им жизни. Для кого-то это ничтожные воспоминания, а для Джойса — возможность почувствовать себя “здесь и сейчас”. Вспомнить, кто он такой. Собрать себя заново.
Встретиться с Полом.
Обычно это происходит в коридоре. Пол останавливается напротив и загадочно улыбается, протягивая Джеку руку. Каждый раз они видят одно и то же, видят далёкое будущее, в котором время закончилось, всё остановилось, Вселенная замерла. Самый тихий конец света в мире — на замороженных улицах не хватает кислорода, люди подёргиваются помехами и то и дело мелькают из одной точки в пространстве в другую. Пол ведёт Джека по этим ужасным улицам, увлекает за собой в остановившейся тишине, и говорит:
— Я видел это много раз, но всё равно чувствую себя напуганным. А ты?
Джек видит происходящее тоже не впервые. Он даже может слово в слово повторить каждую фразу Пола, но не делает этого, потому что тогда видение треснет по швам.
И придётся ждать следующую ночь, чтобы заснуть. Или очередной приступ. Джек уже устал искать ту вероятность, где он превращается в фазовика, где он умирает, и умирает, и умирает, а потом время снова делает скачок назад, и голова рвётся от воспоминаний.
Как будто бы он попал в вакуумную капсулу. Процедуры не помогут тому, кто обречён.
— Мне тоже страшно, Пол.
Временная петля замыкается именно на этом моменте.
— Пол, зачем ты здесь?
В голубых глазах Джека уже нет паники, как в первые разы. Он просто смотрит на Сайрина, не моргая, и крепко сжимает его руку. Убийца и жертва стоят среди навсегда зависших по времени машин и испуганных людей, которые больше никогда не сдвинутся с места, и трудно понять, кто есть кто.
— Чтобы показать тебе Конец Времени. Предупредить. Снова увидеть тебя. Много причин для встречи, Джек.
Джойс оглядывает знакомый пейзаж, разрываемый аномалиями.
— Но я убил тебя, Пол.
— Смерть отныне — понятие довольно субъективное. Когда нет времени, нет и смерти, друг мой.
Вдали за домами застыл огненный шар произошедшего взрыва, но ветра больше не существует, чтобы донести до них зловоние расплавленного пластика. Пол отпускает руку Джека и подходит слишком близко, настолько близко, что Джойс чувствует тепло, исходящее от его кожи. В месте, где времени нет, уже нет смысла сопротивляться.
Потому что чувства — это тоже субъективное понятие.
— Ты существуешь только в моём подсознании. Ты внедрился в мои воспоминания и теперь пытаешься показать мне то, что я уже знаю. — Раздражённо отвечает Джек и часто-часто моргает. Так всегда происходит, когда он нервничает.
— Я не хочу просто показать. Я хочу, чтобы ты впитал в себя каждый атом остановившейся Вселенной и наконец-то осознал, что Конца Времени не избежать. Наши действия уже запустили необратимый процесс, “эффект бабочки” сработал, как надо. Мы проиграли. Ты — проиграл.
Джойсу кажется, что сейчас произойдёт нечто неотвратимое, но всё равно не двигается.
— В какой момент мы всё сломали, Пол?
— Ты это поймёшь и без моей помощи. А пока замри и закрой глаза. Слушай и анализируй свои ощущения.
Джек подчиняется и делает глубокий вдох. Мёртвая тишина вокруг наполняется шёпотом тысяч голосов и приглушёнными криками. Кажется, что до этого места долетает даже оглушающая взрывная волна.
А потом. Реальность трескается. Сайрин наклоняется к уху Джека и тихо произносит, эхом своего голоса взрывая бесконечную бесконечность Джека Джойса:
— Я теперь часть тебя. А ты — часть меня. Мы единое целое, две сломанные вероятности, которые не могут ни жить нормально ни умереть спокойно. Мы — одно целое. Чувствуешь?
Брови Джека сходятся на переносице, губы дрожат, а руки самопроизвольно сжимаются в кулаки. Он старается не поддаваться, но всё равно принимает объятия Пола, ощущая себя потерянным в торговом центре маленьким мальчишкой.
— Разве это не прекрасно, Джек?
Время рассыпается вокруг них, превращая реальность в какофонию звуков разной тональности. Такими звуками можно свести с ума, если слушать их на повторе в плеере снова и снова, снова и снова.
Пока настоящее не превратится в забытое прошлое.
— Да, это прекрасно… Пол.
Обхватив Сайрина за шею, Джек прижимается к нему и падает назад, навстречу пустоте, увлекая за собой этот буйный поток электронов и различных фаз. Они падают в бесконечную бесконечность бесконечно.
Пока Джек внезапно не открывает глаза.
Бледное настоящее, заполненное звуками чужих разговоров, работающих газонокосилок и автомобильных двигателей, предстаёт перед ним во всём своём омерзительном великолепии.
Подсознание Джека удовлетворённо молчит и схлопывается. Но объятия Пола Джойс ощущает слишком долго, чтобы позволить прикоснуться к себе кому-то ещё.
Квантовая суперпозиция
<файл повреждён>, Санс, Папирус
UNDERT<<<<
<файл повреждён>, Санс, Папирус
UNDERT<<<<
Я иду против течения, но направление потока изменится. © Эрвин Шрёдингер
В каждой вероятности, в каждой временной параллели нет ни единого шанса прорваться из н и г д е в настоящий мир. Безмолвной тенью минувшего Гастер передвигается по пустоте, не в силах вмешаться в заведомо проигрышный сценарий. Беспомощно наблюдая за тем, как аномалия стирает мир за миром, бывший королевский учёный даже не может закричать от бессилия, в очередной раз став свидетелем смерти собственных сыновей. В такие моменты ему кажется, что он становится соучастником их убийства.
В кромешной тьме нет времени. Здесь не происходит ничего, потому что бездна не подчиняется привычной логике, она вообще находится в н е любых представлений и описаний. Сколько Гастер ни пытался, все его расчёты разбивались об пустоту, и мысли путались, оставляя после себя ничто. У ничто нет запаха, нет осязаемой формы. Этот поток данных просто существует и даже не течёт. Он висит в бесконечности.
Он просто есть. Ни живой ни мёртвый.
Квантовая суперпозиция.
— Пап?
— Я просил тебя так меня не называть.
Неосторожно задетая колба падает и разбивается на множество осколков. Какое-то время глядя на то, как кислота разъедает больничного цвета плитку под ногами, Гастер молчит, затем поворачивается к Сансу и вздыхает. Винить сына в том, что тот отвлёк его от эксперимента — занятие слишком бесчестное.
Гастер смотрит на него без лишней строгости, просто констатируя факт. Санс уже достаточно взрослый и может легко постоять за себя, если вдруг в учёном внезапно проснётся любитель почитать нотации.
— Чего ты хотел, Санс? — спокойно спрашивает Гастер.
— Хотел показать тебе кое-что.
Монстр протягивает учёному лист бумаги, на котором проведены расчёты, которые были выданы ему в качестве домашнего задания. Они точные и правильные, расписанные аккуратным почерком, а все данные совпадают с теми, что предполагал Гастер, когда составлял отчёт.
— Санс, это…
Присев на одно колено перед сыном, он глупо улыбается, бегая глазами по ровным строчкам.
— Санс, это великолепно.
Тогда он гордился своим творением сверх всякой меры.
И даже позволил себе тёплые отцовские объятия.
Теперь в пустоте ему некем гордиться. Из всех монстров, что живут во временной петле, его помнит только Санс. Повзрослевший, разочаровавшийся в жизни, погрязший в лени и отчаянии, он коротает свои дни в лаборатории или дома, исписывая тетради воспоминаниями и кривыми каракулями, в которых трудно вообще разобрать хотя бы одну букву. В одном из таймлайнов Санс даже выцарапывает на стене своей лаборатории имя отца, но тут же уничтожает надпись, заменяя её сбивчивыми повторениями одной и той же фразы:
НИКОГДА НЕ ЗАБЫВАТЬ
Теперь почерк сына невозможно прочитать даже с его непосредственной помощью.
Все расчёты Санса выходят с ошибками.
Данные не сходятся.
Отчёты служат лишь подставкой под кофе.
А сам Санс…
Уже ничего не пытается изменить.
Поток костей сталкивается с драконьей головой и пеплом осыпается на пол, оставляя после себя стойкий запах гари, спирта и озона. Гастер хватает сына за руку и дёргает на себя, вызывая у того приступ ярости, от которого воздух вокруг начинает дребезжать от выплёскиваемой магии. В лаборатории царят хаос и неописуемый бардак: на полу шипят реагенты, а стены покрыты царапинами и пепельными разводами.
— Санс, успокойся!
— Ты предлагаешь мне успокоиться?! Это тебе надо прийти в себя! — вырывается скелет, путаясь в длинном лабораторном халате. — Машину запускать нельзя!
— Не указывай мне, что делать.
Вырвав руку, Санс делает неосторожный шаг назад, спотыкается и уже в падении перемещается за отцовскую спину, мелькая в пространстве нечёткой дымкой.
— Не делай этого. — пытается остановить сына Гастер, когда тот снова пытается атаковать учёного. Бластер Санса утробно рычит, набирая магический заряд, и выплёвывает его точно в цель, сбивая защищающегося доктора с с ног. Пролетев до ближайшей стены и едва устояв, Гастер чувствует, как трескаются его рёбра.
Ученик превзошёл своего учителя.
— Пап?... Папа?
Подбежав к нему, Санс хватает учёного под руку и шепчет:
— Прости меня, я просто…
— Ничего. Всё в порядке, сынок.
Всё. В. Порядке.
В пустоте не слышно криков боли. Не слышно яростных шуток на грани фола. Гастер безмолвно наблюдает за тем, с каким остервенением Санс разрывает на части человека, окрашивая коридор Правосудия кровавыми рисунками. Теперь он может создавать не один бластер, а целую россыпь, извергающую немыслимое количество магии. И Санс готов повторять этот фокус снова и снова, потому как после смерти человека его силы восполняются тоже.
Не в силах что-либо изменить, Гастер вынужден наблюдать за тем, как умирают его сыновья.
Как доверчиво раскрывает объятия Папирус.
И как пытается измотать аномалию Санс.
Видеть смирение сына противно, но учёному остаётся лишь пожинать плоды собственного бессилия и надеяться, что когда-нибудь эта вереница кошмаров закончится, и человек перестанет перезапускать время, чтобы отлично повеселиться.
И, возможно, именно тогда он сумеет вырваться из плена бесконечного н и ч е г о.
Ему хотелось гордиться собственным сыном.
Хотелось смотреть на солнце и звёзды вместе со всеми.
Хотелось…
— Пап? Тебе принести что-нибудь?
— Я бы не отказался от кофе.
— Хорошо. Папирус? Хочешь булочку с корицей?
— ВЕЛИКИЙ ПАПИРУС ЕСТ ТОЛЬКО СПАГЕТТИ.
— Как скажешь, бро… Пап?
— Да.
— Ты наметил эксперимент на завтра?
Поток данных течёт сквозь дыры в белых ладонях. Гастер поднимает на Санса взгляд и, сморгнув наваждение, убирает книгу по квантовой физике в сторону.
— Да, с утра подготовим машину для запуска. Всё должно пройти хорошо.
В̯̹͍̳͉с͍̥̪̦̞ё͎̜̫͉̪͙̥ ̭̰͓д̞̲̫̜̟̩̳о͙̫̹͙лж̬̹̭н̱̣̗̪о̩̞̪̤ ͕̲̙̯̥̝̲п̫̖͓̤̖̖р̘͖͈͇̭о̠̪й̮͇̙͙ти̮̞̤ ̝͇̻̦͖с̼̬͍ͅͅо̲г̫л̹̹̼̠̼̮а̰̞̺̮͇̳сн͓͉̟̝ͅо̳̥̯̳̪ ͓̱п̭л̹͙̙̪а͉̜̖͚̝н̮̩̖у̲.͚̣͖̥̗̗̠
̩͖Вс͍͙͚͖е̫̼͓͕̖̪ ̜͙̰̙͓р̪̞̥а̦̜͔̠с̲ч̪ё̭͈̩͍т̪̱̼͓̭̠ы͔̞ ͚̣̗̻̟̖в̬̤̗̼е͙̩р̳̜н̭̩ы̯.
̱͍̹̭̯͓̙Н̘͇̯о̟͇̩ ͖͈̥͔̤̼̻Г̪̭͈̹̮͖ͅа͉̰̲̩̻̦̭с͖͔т̭͈̻е͉͙р̝͍͍̫ ̲̭̬̮̭о͖̮̞̥̮̞̼ш̖̙̞иб̠͔͇с̲̫̮͖̰я̗̬̫̻.̩̥̜̻̩
Чёрная дыра
Уоррен Грэхем/Нейтан Прескотт
Life Is Strange
Уоррен Грэхем/Нейтан Прескотт
Life Is Strange
Если вы чувствуете, что попали в черную дыру, не сдавайтесь. Выход есть. © Стивен Хокинг
Встречать выходные в салоне автомобиля не круто, когда у тебя заканчиваются сигареты, а колёса ты раздал ещё с утра, когда в твою комнату ворвались студенты, жаждущие круто улететь на ближайшей вечеринке Циклона. Не круто смотреть в зеркало заднего вида и щуриться, замечая, что белки глаз заметно покраснели от бессонной ночи наедине с проявленными снимками. Не круто ждать чего-то. Для Прескотта многое не круто, когда он нервно барабанит по рулю пальцами, припарковавшись на обочине недалеко от кампуса в ожидании звонка или хотя бы чёртовой смски.
Мимо проносятся секунды. Время течёт неприлично медленно, а курить хочется неимоверно сильно. Сминая пачку, Нейтан выбрасывает её в окно, снова смотрит в зеркало заднего вида и ругается.
Узнай кто про то, что он здесь ждёт Уоррена, задрота Уоррена, всей репутации кранты.
Со скуки Прескотт переключает радиоволны. На одной из них заиграла какая-то унылая попса, а следом шёл не менее унылый джаз. Когда Нейтану наскучивает, он остаётся на одной станции, где смутно знакомая группа хрипловато поёт про жизнь обычного человека.
“Simple Man” не раздражает, а скорее нагоняет апатию. Растягивает его время ещё сильнее, трогает что-то внутри, но это что-то мгновенно закрывается от любого воздействия извне, потому как Нейтан ненавидит, когда в нём копаются. Живи быстро, умри молодым, заткнись и ебашь всё, что попадается под руку, только не думай о том, как лицо Рейчел засыпает вонючей землёй со свалки.
Прескотт ударяет по рулю и откидывается назад на спинку кресла. Надо успокоиться, чтобы у Уоррена не возникало желания заботиться о ближнем. Даже если этот ближний намедни разбил тебе нос кулаком и плюнул в лицо. Закрывая глаза, Нейт продолжает долбить пальцами по своему бедру, по рулю и по карману с телефоном. Песня дрожью ползает по его спине и щекочет уши, просачиваясь глубже, глубже… Надрывный голос вокалиста разрезает плоть и вытаскивает жилы наружу.
А ведь Нейтану не нравятся подобные мелодии. Слишком скучно. Не хватает бита. Слишком медленно. Они убивают время, заставляют его поворачиваться вспять.
А звонка всё нет.
И машины Уоррена тоже.
Видимо, на минет сегодня можно не рассчитывать, да и в принципе Грэхем на такое не согласится, он просто прикалывается. Прикалывается и требует чего-то невозможного от человека, который сидит на колёсах и мечтает о нескончаемом трипе, лишь бы не думать.
Вообще не думать.
Никогда.
Ни о Рейчел. Ни о проявочной. Ни. О. Чём.
Нейтана будит стук в окно. Полицейский спрашивает, всё ли в порядке, просит показать документы, а радио молчит.
Он заперт в тишине, смотря не на сотрудника правопорядка, а на блёклый закат, который неплохо было бы запечатлеть на плёнку, пока тот не разгорелся огненными всполохами. Умирающее солнце, готовое закатиться за горизонт, напоминает Прескотту те строчки из песни, строчки про то, что ты всё сможешь, если попробуешь, и нихуя это не работает на практике.
Нейтан не хочет быть простым, как уравнение в начальных классах.
— Ты хоть знаешь, с кем разговариваешь? — он швыряет полицейскому права и рычит. — Отдыхаю я. Всё заебись.
Когда фамилия говорит больше, чем ты сам, становится гадко на душе и снова хочется курить.
Провожая взглядом полицейского через зеркало заднего вида, Нейтан раздражённо ударяет по рулю и вытаскивает из кармана мобильник, пролистывая сообщения. Большинство от Виктории, парочка от связных, одно от мобильного оператора.
Ничего.
Пусто.
Время остановилось.
Будто Прескотт застрял в чёрной дыре, и выхода нет.
Заводя мотор, он морщится и снова включает радио. За потоками грустного блюза, визжащей поп-музыки и белого шума он находит долбящий дабстеп и жмёт на газ, с визгом разворачиваясь в сторону кампуса.
Именно в этот момент ему приходит смс от Уоррена.
“Я не приеду. Прости.”
Встречать выходные в одиночестве не круто.
Не круто одиноко курить оставшийся косяк.
Не круто вспоминать сюжет Планеты Обезьян.
Не круто долбить таблосы, желая позабыть проявленные снимки чьей-то безысходности.
Не круто.
Не круто.
Не круто.
“Слушай, Нейт, может завтра встретимся?”
Какая разница. Сегодня или завтра. Никто не приедет.
Никто не придёт.
Скажи мне
Фриск , Чара, Санс, <файл повреждён>
UNDERTALE
UNDERTALE
Скажи, почему ты это делаешь?
Посмотри на себя в зеркало, поправь на шее любимый кулончик и задай себе этот вопрос, проговаривая каждое слово по слогам. Возьми в руки тарелку с ирисным пирогом. Насладись запахом уюта и семейного очага.
Ответь мне, почему именно сегодня ты желаешь стереть этот мир, как и миллион раз до этого?
— Санс?
На самом деле здесь пахнет надвигающейся бурей, а за окном небо затянуло чёрными тучами, предвещая самую грандиозную грозу в нашей жизни. Папирус уже сделал спагетти, Андайн готовится рассказать пару страшных историй, а я…
— Мне идёт?
Конечно, тебе идёт этот кулончик. Даже не спрашивай. Он идеально смотрится на тебе, на ней, на любом из нас, разница лишь в том, что мне он будет, как петля для повешенного.
— Да.
В твоих глазах всеми оттенками красного переливается нерастраченная ненависть. Я вижу это, потому что Он видит. Мы наблюдаем за твоей жизнью уже много перезапусков и знаем, какой фокус ты выдашь в следующий раз. Чистое зло весьма предсказуемо, потому что у него не так много воплощений. Сложнее предсказать погоду на другом конце света, а ты никогда не меняешься.
Я даже знаю, где ты прячешь нож. Среди бесконечных букетов жёлтых цветов, там, где заканчивается строчка программного кода. Сегодня именно тот день, когда ты вытащишь его оттуда и пустишь в ход, раскрашивая мир всеми оттенками пепельного и красного.
Твои любимые цвета, да?
— Ты странный.
Конечно, есть ещё один вариант. Ты отравишь нас перед бурей. Сначала приёмных родителей, затем своих самых близких друзей. Следом примешься за моего брата и удостоверишься, что я наблюдаю за его смертью. Потом убьёшь меня. Я даже не буду сопротивляться, потому что видел каждый исход, каждую параллель.
После смерти не будет ничего. Затем мир вспыхнет и взорвётся целой палитрой различных цветов, возвращая меня в прошлое.
Скорее всего я очнусь лицом на барной стойке.
Так приятнее, нежели по пояс в снегу.
А теперь задай себе другой вопрос.
Ты делаешь это, потому что “должна” или потому что “можешь”?
— Почему странный?
— В прошлый раз ты отшутился. Не помню подробностей шутки, но было весело. Ты смеялся. Сейчас не смеёшься.
Действовать по сценарию уже не входит в мои планы. В отражении на окне я вижу высокую чёрную фигуру за своей спиной, фигуру, которая до боли мне знакома. Он обычно ничего не говорит, просто наблюдает и занимается какими-то глупостями. Например, сейчас он листает детскую книжку.
Его испещрённый царапинами и трещинами череп улыбается.
— Просто не в настроении, прости. Иди пока без меня — Ториэль уже заждалась.
И ты уходишь.
Замявшись на пороге, ты с лёгким испугом оборачиваешься, но уходишь. Потому что я веду себя не так, как ты привыкла.
Да, Чара? Или Фриск? Как тебя зовут?
Мы с отцом остаёмся наедине. Он всё ещё погружён в чтение глупой детской книжки и ходит по комнате, без особого интереса оглядываясь. За окном начинают сверкать первые молнии, и я пишу в своём блокноте:
ДИНГС СНОВА ЗДЕСЬ
Перед тем, как этот мир тоже будет стёрт, нам следует поговорить, но я знаю, что Гастер мне ничего полезного не поведает. Скорее всего, расскажет анекдот или посетует на то, что в бездне чересчур холодно, и ему кости ломит.
Не каждому монстру понравится наблюдать за тем, как его родитель стареет и глупеет, медленно сходя с ума в пустоте, где нет ни запахов ни звуков. Как аномалия Гастера продолжает прорываться в наш мир, я так и не сумел выяснить.
Может, всё дело во мне?
Прикрыв ладонью левую глазницу, я снова вслушиваюсь в его шаги по мягкому ворсистому ковру. Чёрная мантия ползёт за ним, словно живая субстанция, перетекая через предметы. Через упавшие со стола девчачьи заколочки и рассыпанные карандаши.
— Сколько времени у нас осталось, Дингс?
Слова срываются с языка грязным оползнем, мне даже противно их произносить.
— Всё зависит от того, сколько тебе требуется, Санс.
Он жестикулирует, как обычно. Бросает на кровать книжку и складывает руки на худой груди, тяжело и выразительно вздыхая.
Будь отец таким всегда, у меня было бы чуть меньше проблем.
— Сегодня погода дрянь. Ей нравится убивать, когда небо плачет.
— В солнечную погоду кровь и пепел не кажутся чёрными. Дождь же смоет любой её грех.
У Гастера витиеватые формулировки, совсем не такие, какими я их запомнил из детства. Он всегда был жёстким и достаточно прямолинейным: если надо было разобрать кипу документов, он просто говорил это сделать быстро. Быстро и желательно молча.
Сейчас же бывший королевский учёный размяк и стал сентиментальным. Может, дело во мне?
Скажи, дело во мне?
Это мои эмоции?
Это моя… Мои…
Чьи?
— Фриск или Чара? — спрашивает Дингс.
— В этот раз Чара.
— Мы не выбираем тех, кто живёт в нашем подсознании. Проще представить злого гения на месте вершителя судеб, чем добрую милашку, нажимающую на RESET только потому что она может это сделать.
Мой взгляд упирается в массивную чёрную тучу, то и дело освещаемую молниями.
— “Может”? Не “должна”?
— Она может. А Чара должна. Такова её природа.
Ты возвращаешься в комнату как раз в тот момент, когда Гастер садится на кровать и бесцельно касается длинными пальцами разноцветных страниц брошенной книги.
Кто ты? Чара или Фриск?
— Санс. Папирус обеспокоен, что тебя нет.
— Сейчас спущусь, малая, дай мне ещё пару минут.
В твоих глазах цвета красного вина я вижу нетерпение. Скорее всего отравлены все чашки с чаем и моя персональная кружка с кофе. Тебе хочется, чтобы умерли все единовременно, потому что так решило нечто внутри тебя.
Спроси себя… Что ты такое?
— Скажи, Санс, если я сейчас оторву ей башку, случится RESET?
Гастер перелистывает невинно-детские страницы, пробегаясь глазами по строчкам уже с маниакальным интересом, словно пытается что-то вспомнить. Я пишу в своём блокноте:
ДИНГС НЕ ПОМНИТ СКАЗКУ, КОТОРУЮ ЧИТАЛ МНЕ НА НОЧЬ.
— Пошли вниз, Санс! Когда начнётся гроза, момент будет упущен!
Ты топаешь ногами и делаешь капризное выражение лица, прижимаясь щекой к дверному косяку.
Откуда-то с первого этажа я слышу громкий смех Андайн.
— Скажи, Санс, если я сейчас убью тебя, как она отреагирует?
Теперь вы оба смотрите на меня с ожиданием, и я даже не знаю, какую сторону хочу принять. Убьёт меня несуществующий Дингс или нет, не имеет значения. Отравишь ли ты мои кости во время игры в шарады, тоже неважно.
Мы всё равно вернёмся на старые берега и проснёмся в точке невозврата.
Спроси себя… Хочешь ли ты начать всё с начала?
— Ладно, ты меня уломала, малая. Пойдём. Мне необходимо немного развеяться.
Проходя мимо Гастера, я ощущаю исходящий от него могильный холод.
Роняя книгу на пол, он закрывает глазницы дырявыми ладонями и со вздохом растворяется в воздухе, не сказав больше ничего.
Ты берёшь мою руку.
— Будет весело! Я приготовила всем любимый папин чай!
Чай с жёлтыми лютиками. Нож, который ты прятала.
— А тебе сварила самый вкусный кофе на свете. Как ты любишь.
С вареньем из жёлтых лютиков.
Проходя мимо зеркала, я вижу вместо себя высокую чёрную фигуру отца и грустно улыбаюсь ему.
Каждый из нас застрял в своей личной бездне, и если моя наполнена красками, то его располагается в кромешном н и г д е.
— Как насчёт того, чтобы потом прогуляться под дождём?
Ты сжимаешь мои пальцы до костяного хруста и облизываешься.
— Ты знаешь, есть поверье, что дождь смывает все грехи.
Ступенька за ступенькой, мы спускаемся вниз в уютную гостиную Ториэль. Всё это время ты опасно близка к смерти.
Скажи, если я столкну тебя сейчас, случится ли RESET?
— Тебе бы тоже не мешало как следует отмыться. Я вижу, как твои грехи ползают между твоими рёбрами.
Кто передо мной? Монстр, человек или сам дьявол?
— Когда-нибудь ты начнёшь нас различать. Это неотвратимо. Или же смиришься с тем, что Фриск никогда не существовало.
Ты продолжаешь говорить.
Когда до первого этажа остаётся всего две ступеньки, я хватаю тебя за шею и пронзаю острым осколком кости твоё гнилое чёрное сердце.
Скажи… Почему я это сделал?
@темы: Игровое, #нуяжеидиот, #пиздапланете, Фанфики
-
-
18.06.2016 в 12:22-
-
18.06.2016 в 12:23Пятое - Пол/Джек
Шестое - Уилл)
И второе, Пол/Джек
Проститеянеудержалась
Давнохочу
-
-
18.06.2016 в 12:33-
-
19.06.2016 в 01:004. Нейтан Прескот и Кейт Марш (/ или | на твоё усмотрение)
-
-
19.06.2016 в 14:39-
-
19.06.2016 в 22:45ГАСТЕР!
-
-
19.06.2016 в 22:45ГАСТЕР!
-
-
19.06.2016 в 22:52-
-
27.06.2016 в 15:49Не выжержал и прочитал до вечера.
Очень сильно. До мурашек пробрало. Спасибо огромное! *_*