“So, you’re saying you want to leave a bullet in you? S’fine by me. Was trying to be nice, but that hasn’t gotten me far.”
Независимо от того, насколько сильной кажется тебе твоя любовь к человеку, когда лужа крови, струящейся из его раны, растекается по полу настолько, что едва не касается тебя, ты невольно отстраняешься. (с) Невидимки
Знаете, я не могу в флафф. Мне обязательно надо ткнуть персонажа в его же собственное дерьмо и как следует поелозить им там.
Я могу в романтику, но при этом обязательно, чтобы кто-то из персонажей был безумен или крайне не уверен в себе.
Оглядываясь назад на свои 160 с хреном фиков (ебать я наркоман, нахрена я вообще в это полез?), могу сказать, что большая часть работ - какая-то ебанина редкостная, и будь моя воля, я бы удалил большую часть.
Я бы почистил нычки и оставил бы только то, что действительно меня задевает изнутри.
Предисловие
Поэтому нахрен всё. Давайте въебём по жести в этот хуёвый декабрь в ожидании праздников. В течение месяца я раздаю циничные подарки тем, кому действительно хочется, чтобы персонажи страдали по-настоящему сильно. По жести. Вывернем наизнанку всю нашу нерастраченную ненависть, боль и грязь. Покажем, что ненависть и боль - это тоже любовь.
Вот наверняка на этих строчках мои недоброжелатели закатили глаза и сказали - Опять он за своё, кому нужны его сраные графоманские высеры?
Знаете что? А похуй. Данные фики останутся в рамках дайри, если только я не напишу действительно что-то душераздирающее, как Стреляй! например. От первого, от третьего лица, да насрать.
Как я уже говорил - въебём по жести. С наступающим новым годом.
Новогодний флэшмоб. Как всегда выполню не всё наверняка, но блять, я же такой щедрый временами, мне надо куда-то тратить своё топливо и вам на радость и себе в выгоду.
Суть: Все ваши желания, грязные намёки, ярость и мерзость. Дарковые миры, дарковые ситуации, porn or not, вам решать.
С вас номер цитаты и пейринг, с меня какой-нибудь очередной бред, написанный под наркотой и недосыпом. Обязательно указывайте, чего вы хотите (porn or not), потому что высокий рейтинг будет и на секс и на жестокость с насилием со всеми вытекающими. Трэш, говно, кровь и каннибализм.
Batman The Telltale Series: Брюс Уэйн/Освальд Кобблпот, Харви Дент/Освальд Кобблпот.
Overwatch: Жнец/Солдат-76, Маккри/Ханзо
Bloodborne: Брадор/Саймон, Людвиг/Лоуренс, Охотник/Охотник (на ваш выбор).
Цитаты:
Вмазаться1.
2.
3.
4.
5
6.
7.
Исполнения:
Ментол
Освальд Кобблпот/БрюсУэйн
BATMAN TTG
Diorama – Kiss Of Knowledge
Освальд Кобблпот/БрюсУэйн
BATMAN TTG
Diorama – Kiss Of Knowledge
знаете, революция звучит очень романтично, но на деле это кровь, жестокость и безумие; © Буковски «Записки старого козла»
— Проснись и пой, проснись и пой, рыцарь Готэма.
Пахнет ментоловой жвачкой. Запах такой резкий, что пробивается сквозь металлическую вонь из крови и палёного кевлара. Зверски болит голова. Брюс Уэйн нехотя открывает глаза, щурится, не может понять, где он и что происходит, но память негуманно подбрасывает ему нечёткие картинки последних событий, небрежно нарисованные чёрным углём на белой рисовой бумаге. Взлом компьютера. Харви. Звонок Альфреда. Освальд.
Так вот, кому принадлежит этот голос и невыносимый запах ментола.
Визор на оптике в маске треснул, поэтому обезображенное синяками лицо Пингвина кажется размытым. Кобблпот смотрит на него сверху вниз и зажёвывает жвачкой привкус крови, который остался во рту после драки. На его жёлтом галстуке багровые капли кажутся чернильными разводами, но Бетмен понимает, что это далеко не чернила.
— Удобно? Я старался сделать так, чтобы тебя ничто не смущало.
Брюс пытается освободиться. Руки за спиной скованы наручниками, ноги надёжно привязаны к ножкам стула, что до этого стоял у шахматного стола. Что произошло?
— Прости, что не вызвал скорую. Странно было бы позвонить в 911 и сказать, что на полу в моём кабинете распласталась огромная летучая мышь с сотрясением мозга.
Уэйн слушает, поднимает глаза и видит Освальда, который ему не снится и даже не кажется. Вспоминает драку в потайной комнате, чёрный экран с танцующей птичкой, а затем мощный удар по голове. Вот, почему он отключился.
— Ну-ну… Не перенапрягайся так. Мне ли не знать, каково это, когда тебя бьют по башке молотком.
Кобблпот подходит ближе. Облизывая разбитую губу, он наклоняется и, внимательно разглядывая Брюса, щурится, будто слепой. Затем обхватывает ладонями трещащую по швам голову Бетмена и недовольно цокает языком.
— Приходи в себя. Я хочу, чтобы ты вместе со мной открыл рождественский подарок. Сегодня Санта ко мне особенно благосклонен, пускай на дворе и далеко не Рождество… — Освальд садится на колени к Уэйну и хватает его за подбородок, продолжая настойчиво вглядываться в белую оптику на маске. — И это было бы сюрпризом, приятель, если бы не одна маленькая деталь, которая не даёт мне покоя.
Пингвин морщится — Брюс понимает, что ему больно двигаться, но сейчас это вряд ли поможет в сложившейся ситуации. Он сам не может пошевелиться, да и сказать что-либо не в силах. В горле пересохло.
— Как тебе, а? Я поймал тебя в сеть и теперь никуда не отпущу. Ты — мой подарочек. Леди Аркхэм разрешила мне тебя оставить… — продолжает распинаться Освальд так, будто речь идёт о котёнке. — Скоро весь Готэм узнает, что за человек всё это время играл в рыцаря, спасающего униженных и оскорблённых. Как ты думаешь, они будут счастливы увидеть тебя настоящего? Не думаю.
— Ты пожалеешь об этом, Коббл… — Брюс замолкает, внезапно осознав, что голосовой чип сломан. Вырван с корнем. Иллюстрируя все его опасения, Пингвин вытаскивает из своего кармана динамик и улыбается.
— Ай-яй-яй. Не это ищешь? — спрашивает он. — Удивительная штука. Изменил голос и надеешься, что тебя никто не узнает. На деле не впечатляет. Обычный цирковой фокус.
Выбросив чип в сторону, Освальд садится поудобнее и, снова обхватив лицо Бетмена ладонями, страдальчески сводит брови, продолжая говорить:
— Никто раньше не разглядывал тебя настолько близко, да, друг? Не замечал маленьких деталей, которые бросаются в глаза? А я пригляделся, пока ты был в отключке. Сопоставил несколько фактов. И, знаешь, я так хочу верить в то, что мне не пригрезилось это, я… — Кобблпот проводит пальцами по губам Брюса, на которых задерживает особо пристальный взгляд, затем достаёт платок из нагрудного кармана, тоже обагрённый красным, и любовно стирает кровь, идущую из его носа. — Я был так близок к разгадке с самого начала. С самой нашей… Первой встречи.
Опьянённый сказанным, Пингвин тихо смеётся и, прижавшись к губам Брюса своими, целует его отчаянно больно. Ни отвернуться, ни прекратить это Уэйн не в силах — шокированный, он холодеет и морщится, пытаясь найти хоть какой-то способ остановить его, а Освальд наслаждается, это чувствуется в его движениях, в том, с каким удовольствием он скользит языком по разбитым губам Бетмена, мешая привкус крови с ментоловой жвачкой, от запаха которой Брюса начинает ощутимо тошнить. Затем Пингвин неохотно отстраняется. И глядит на него с нескрываемым триумфом в серых глазах.
— Эти губы я узнаю из миллиона. Вкус первой страницы глянцевого журнала и шампанского. Загадка, которую так легко было разгадать, потому что один внимательный взгляд способен уловить суть быстрее выпущенной пули.
Подцепив пальцами маску, Кобблпот снимает её с Уэйна так, как с любовницы стягивают чулки, как аккуратно разворачивают бант на подарочной коробке. На лице Пингвина появляется наигранное изумление, даже испуг, он встаёт и отскакивает от Брюса, держа в руках ушастую маску с треснувшей оптикой.
И лишь затем смеётся. Смеётся, захлёбываясь собственным хохотом, не сдерживая ни одной эмоции. Прикрыв ладонью рот, он издалека разглядывает Уэйна и хрипло говорит:
— Отчаянный принц Готэма надел свои самые лучшие шмотки, чтобы защищать свой город. Только вместо того, чтобы решать проблемы, он их создавал. Какая ирония, Брюс.
Выбросив маску, Пингвин снова подходит ближе. Заметив кровь на затылке Уэйна, он качает головой, касается его щеки и зачарованно скользит пальцем по подбородку.
— И что теперь, Оз? — наконец говорит Уэйн, рассекреченный и пойманный с поличным. Привкус поцелуя всё ещё царапает ему язык. Он не понимает, как на это реагировать, поэтому старается делать вид, будто всё под контролем.
Хотя это далеко не так.
— Ничего. Ничего такого, о чём бы тебе следовало знать, милый… — продолжает улыбаться Кобблпот, протягивая руку к шахматному столу, на котором лежит молоток. — Я вскрыл свой подарок. Я доволен им. Можно даже сказать, что это лучшее Рождество в моей жизни, приятель.
Размахнувшись, Пингвин ударяет молотком по коленной чашечке Уэйна — та ломается с громким неприятным хрустом, и Брюс кричит от боли, успев напоследок удивиться тому, что кевларовый костюм не выдержал такого удара. Затем протяжно стонет. И стон этот ловит Кобблпот, прервав его очередным порывистым поцелуем. Молоток он небрежно бросает рядом, заставив пленника вздрогнуть.
— Прости… — утробно смеётся Освальд, вытащив ментоловую жвачку и прилепив её на спинку стула. — Потом попрошу уборщицу прибраться здесь.
Он ослабляет свой галстук. Тыльной стороной ладони вытирает выступившие от боли слёзы с щёк Брюса и, будто одержимый, быстро шепчет ему на ухо, коверкая слова британским акцентом:
— Ты останешься со мной. Я сохраню твою тайну и выполню свою давнюю мечту. Больше не будет такой фамилии, как Уэйн. Не будет твоего драгоценного поместья. И твоих бесполезных игрушек. Ты будешь вылизывать мой член вместо того, чтобы спасать Готэм… — Кобблпот гладит Уэйна по затылку под раной, измазывая пальцы кровью. — Не будет больше Бэтмена. Смешного человека в жалком карнавальном костюме.
Брюс открывает глаза и наблюдает за тем, как Освальд облизывает свои окровавленные пальцы. Как смотрит ему в глаза с больной привязанностью и одержимостью человека, который всё ещё не может поверить, что объект его безграничной ненависти и страсти находится у него в руках.
— Я получил твою компанию. Твою тайну. И тебя. Это всё, о чём я мечтал. Хочешь, покажу, что осталось у тебя самого?
Пингвин садится в полоборота, закинув ногу на ногу, и с помощью пульта включает компьютер, скрытый за картиной. Брюсу плохо видно, но на экране транслируются последние новости. Горящее здание. Столб дыма до небес.
Его поместье.
Альфред.
— Чёрт, а Дент знает толк в спецэффектах… — говорит со смешком Пингвин и, почувствовав, как голова Уэйна опускается ему на плечо, бережно прижимает его к себе. — Ничего-ничего, Брюс. Ты поправишься. И я покажу тебе, что значит быть покорной летучей мышкой. Расскажу тебе пару классных историй. Да, приятель?
Стараясь не терять сознание, Брюс страдальчески сводит брови и стонет. Он не хочет верить в то, что всё это происходит с ним, что его друг так поступает, что Леди Аркхэм победила, что у него ничего не осталось и что Пингвин прав.
Освальд. Прав.
— Ты ещё можешь… помочь мне, Оз… — выдыхает Уэйн, и Кобблпот отстраняет его от себя, чтобы изобразить соучастие. — Она использует тебя. Леди Аркхэм.
— Свои дела с ней я уже уладил, Брюс. Ей не до нас. Я дал ей то, чего она хотела, и получил свои дивиденды. Всё кончено, смирись, приятель.
Что такое смирение? Бетмен думает об этом, пытаясь вытащить руки из наручников, и Освальд, заметив попытку сопротивления, нажимает бедром на его сломанное колено, повышая голос:
— Смирись! Только так ты можешь себя спасти!
Пингвин вскакивает и ногой опрокидывает стул, к которому прикован Брюс Уэйн. Ни капли жалости, ни капли сострадания, его глаза закрывает пелена триумфа и ненависти, омрачающей и без того безрадостную картину. Бетмен теперь тоже знает его секрет и мечтает, чтобы Освальд, реализуя все свои желания, захлебнулся в собственной крови.
Брюс впервые мечтает убить человека. И не просто человека, а друга.
Того, кто был… его другом.
— Нравится? — тихо спрашивает Кобблпот, не без труда поднимая Уэйна. От резкой смены положения у того кружится голова и он постепенно проваливается в обморок. — Нравится мечтать о моей смерти, детка?
Пингвин вновь садится к нему на колени и нежно обхватывает ладонями голову Уэйна. Он смотрит на его губы и улыбается.
Это так...завораживает. Чужая одержимость заразительна.
— А я не позволю тебе умереть. Потому что у меня на тебя огромные планы, дорогуша. И это даже не кульминация, нет… Даже не близко… — повторяет Оз, приближается и кончиком языка скользит по щеке Уэйна, издавая непристойно громкий стон. Брюс ловит себя на мысли, что чувствует сквозь кевлар его стояк.
— Уйду я… — с трудом выдыхает Брюс. — Придёт другой Тёмный Рыцарь… И твоей революции конец.
Пингвин открывает глаза и долго смотрит на Уэйна, задумчиво хмурясь. Бетмену хочется верить, что его слова дойдут до адресата, но сознание Освальда затуманено и не пропускает здравый смысл.
Теперь его улыбка кажется… ненормальной. Как у того психа из Лечебницы Аркхэм.
— Пожалуй, сломаю тебе обе ноги, приятель. Так будет надёжнее.
Кобблпот поднимает с пола молоток, сжимает его в окровавленных пальцах и дарит теряющему сознание Брюсу последний поцелуй, глубокий и всё ещё пахнущий ментолом. Сквозь тягучую пучину обморока последнее, что слышит Бетмен — это предательский всхлип Освальда.
Слышит, как он кричит.
Слышит, как молоток разбивает оконное стекло.
Слышит, как Пингвин… плачет?
Притча
Джесси Маккри/ Ханзо Шимада
OVERDROCHEVO
Spiral69– Love Is For Losers
Джесси Маккри/ Ханзо Шимада
OVERDROCHEVO
Spiral69– Love Is For Losers
Чего я хочу? С острым штопором у горла моя любовь не должна задавать тупых вопросов. © Поппи Брайт «Изысканный труп»
Позвольте рассказать вам притчу о драконе и степном псе.
Однажды одна блохастая безродная собака, блуждая по городским джунглям, провалилась в канаву и долго выла от досады, не сумев выбраться из мусорного месива на самом её дне. Запах из гнилых объедков и дерьма забил собаке нос, горло охрипло от воя, и в одну секунду она растеряла всю свою веру в людей, в справедливость и такую беззаботную счастливую жизнь, про которую ей рассказывали, когда она ещё была щенком. Потом псина смирилась. Зарылась носом в отвратительный мусор в надежде, что умрёт во сне, где не будет больше этого опостылевшего холодного мира и грязи, налипнувшей на длинные лапы. И пока она неистово желала смерти, с плачущего неба к самому краю канавы спустился огромный синий дракон, испокон веков живущий в этих городских джунглях.
— Почему ты плачешь, пёс? — спросил дракон.
И дворняжка зарычала в драконью морду, обнажая длинные клыки:
— А тебе какое дело до этого, мразь?
Много ночей минуло с того самого момента, как Маккри познакомился с Шимадой. Много недосказанности, горьких упрёков, многозначительных взглядов в спину и недоверия. Любой выпитый стакан виски горчил, любая выкуренная сигара не имела вкуса. Будто дракон выжег в Джесси всё его удовольствие от этой жизни и всю её ценность в одночасье. Едва Маккри поднимал на Ханзо взгляд, мир вокруг исчезал.
И это охуеть как бесило.
— Сколько ты выпил?
Напускное спокойствие Шимады срывало все замки и ломало затворы. Сколько бы Джесси не говорил, что он умеет контролировать свой гнев, лишние три стакана виски и вот этот вот взгляд убеждали его в обратном. Повесив шляпу на гостиничную вешалку, ковбой недовольно повёл плечом и порывисто обернулся.
— А тебе какое дело до этого, Шимада?
Чтобы вывести из себя дракона, надо быть членом его семьи и каждую секунду недобрым словом поминать предков, иначе провокация не сработает. Ханзо не оскалит пасть, не выхватит из кухонного ящика нож и не засадит тебе стрелой между лопаток, потому что, видите ли, он зарекся нападать без контракта. Тем более на напарника. Тем более сейчас. Джесси подумал о том, что лучник просто издевался над ним, играл с его чувствами и желаниями, о которых, прости Господь, знал уже каждый голубь в округе, и это его ещё сильнее злило.
— Мне? Мне всё равно. Просто не хочу садиться за руль.
Ханзо одевался, как японская блядь. Длинные ноги, затянутые в обманчиво удобную обувь для фетишистов-скалолазов, широкие японские штаны из плотной ткани, разрисованное кимоно, не покрывающее левое плечо с татуировкой — всё это вызывало у Маккри достаточно однозначные эмоции, влекущие за собой всего одно желание.
Втоптать обманчивое величие дракона в грязь. А ещё выебать так, чтобы лучник забыл собственное имя. Джесси жаждал эмоций и жаждал самого Ханзо с такой силой, что запить это наваждение алкоголем уже не получалось.
Несмотря на оскорбление, дракон вытащил собаку из канавы. Поселил рядом с собой, отмыл, накормил и даже научил верить в огромное количество богов. И псина слушала краем уха, соглашалась, иногда язвила, но всё равно принимала помощь, терпеливо вдыхая аромат зелёного чая с жасмином.
А потом псу это опостылело. И он сбежал в пустынные степи, наслаждаясь иллюзией собственной свободы. Он превратился в степного волка, имея шкуру дворняги, и
такое положение вещей ему нравилось, пока, заматеревший, он не вернулся к той самой канаве в том самом городе рядом с тем самым шоссе.
Дракон сидел там, на самом краю, и мок под проливным дождём. Он не показывал виду, но был рад, что пёс к нему вернулся.
— Почему ты пришёл сюда, дракон? — спросил степной пёс.
— А ты? — вторил ему дракон.
И пёс не нашёлся, что ответить.
Этой же ночью Джесси подгадал момент и напал на Шимаду. Обозлённый, он придавил его к полу и, после непродолжительной возни, обездвижил, в самый последний момент поймав на себе удивлённый и яростный взгляд.
У Ханзо были красивые глаза. Дикие. Экзотические. Такими ни одна шлюха похвастаться не могла, будь она хоть десять раз азиатских кровей, и уж Маккри было, с чем сравнивать.
— Какого чёрта ты творишь? — слишком поздно попытался воззвать к здравому смыслу Шимада, царапая пол мысками когтистых ботинок. — Мы же договаривались!
Ах, ну да. Джесси и забыл, как обещал не трогать напарника без причины. Но разве сейчас ему не дали веский повод пойти против устоявшейся системы отношений? Проигнорировав вопрос, Маккри поцеловал Ханзо. Не акцентируя внимания на протестующем мычании, на укусах и на проклятиях, что наверняка сорвались бы в любой момент с губ лучника, он вжал его в грязный гостиничный пол и удовлетворённо выдохнул, отмечая, что Шимада постепенно поддавался. Неохотно, через силу, но оно и понятно — играть в жертву гораздо позорнее, чем строить из себя дерзкого и опасного. Впрочем, так Джесси даже больше нравилось.
Не о любви же ему начинать петь, в самом деле. Любовь была придумана придурками для оправдания физических процессов в организме. Маккри всегда считал, что если ему понравилась мужская задница, значит того требует его разнузданная сексуальная жизнь, которой опостылели обычные шлюхи да очарованные ковбоями чужие жёны. А тут ему достался японский брюллик из древнего криминального рода. Хвастаться этим было некому, но зато самому приятно осознавать, что ты трахнул того, кто трахался до этого только по расписанию, записанному в планшете своего консильери. Или не трахался вообще.
Чёрт его знает.
Забравшись рукой под ворох японских тряпок, Джесси внезапно вспомнил, что у Ханзо очень сильные руки. Не каждый способен удерживать тетиву натянутой в течение пяти минут, при этом сидя на пологой крыше в зарослях колючего кустарника. Собьёшь прицел и всё, пиздец. Стрела просвистит мимо уха жертвы, а ты будешь вынужден бежать, куда глаза глядят.
Непрофессионально.
В любом случае увернуться Маккри не успел — пальцы Шимады сомкнулись на его шее, перекрывая кислород, и, чего греха таить, у Джесси встал. Фокусы с удушением его никогда ещё так не заводили.
— Ты пожалеешь об этом… — прошипел Ханзо.
— Это… Мы ещё посмотрим. — ответил ему Маккри.
Плюс японской одежды в том, что она достаточно свободная. Нашарить промежность и сжать металлические пальцы на чужих яйцах получилось гораздо быстрее, чем казалось Джесси, и Ханзо, вскрикнув, отпустил его, откинувшись назад на грязный пол. Он шипел, выдирался, но Маккри на это лишь улыбнулся, превращая сакраментальную угрозу в зловредный шантаж.
— Хочешь, чтобы я был нежнее? — спросил он, склонившись к шее Шимады. — Или мне продолжить в том же духе?
Либо Ханзо согласится на сотрудничество, либо ему будет больно в перспективе. Джесси казалось, что такая сделка была бы выгодна им обоим.
Псу нравилась драконья чешуя. Блестящая и идеальная, чешуйка к чешуйке, она переливалась на солнце и напоминала ограненный драгоценный камень. Не привыкший к такому, пёс хотел вонзить зубы в длинную изящную шею и оставить на этом синем полотне из чешуи следы своих зубов. Как если бы ему это позволило обладать драконом и его милостью вечность.
— На что ты смотришь, степной пёс? — спросил дракон.
— Да смотрю и гадаю, есть ли на теле твоём хоть одно уязвимое место. Смог бы я нанести тебе рану такую же сильную, как мне когда-то нанёс чужой нож.
Дракон задумался, склонив голову. Затем повернулся к псу и угрожающе навис над ним, выглядев при этом совершенно спокойно.
— Ну так попробуй одолеть меня, пёс. И мы посмотрим, окажутся ли твои зубы острее любого меча, которым мне угрожали.
Длинноногий пёс, некогда упавший в канаву, смотрел на дракона с нескрываемым восхищением и принял предложение поединка безмолвно и трепетно. Он напал на дракона и клацнул зубами у его брюха, не поцарапав его ни на йоту. Поединок длился долгие часы, пёс выдохся и, обозлённый, метнул в глаза дракона горсть мокрой земли, ослепив своего благодетеля. Зубы его настигли цель, сомкнулись на его шее...
И дракон пал.
Ни одна шлюха не отсосёт тебе так, как это делает Ханзо. Это Джесси для себя уяснил в ту же секунду, как заставил лучника подчиниться и согласиться на минет. Он не понимал, что такого особенного в том, как язык Шимады ласкает его член, но ему искренне казалось, что разница есть. Хотя бы том, как это смотрелось сверху. Маккри сорвал резинку с волос лучника и надел её себе на запястье, видимо, чтобы не потерять. А ещё ему нравилось в полумраке гостиничной лампы любоваться седыми прядками, пробивающимися сквозь длинные угольно-чёрные волосы.
Эта мысль вызвала у него гнев. Обычно, подумал он, такие детали замечаешь у постоянных любовников, а тут он не был даже уверен в том, что утром обнаружит Ханзо рядом с собой в одной постели.
Из раздумий его вывел хриплый кашель — Шимада отстранился, пришлось схватить его за волосы и болезненно оттянуть голову назад.
— Что, что-то не понравилось? — спросил Маккри.
— Когда протрезвеешь, поймёшь.
От преувеличенно спокойного тона по спине и загривку Джесси пробежала ослепительно холодная волна. Будто Ханзо его окатил ледяной водой из ведра и надавал по щекам свежепойманным палтусом. Но длилась эта секунда осознания недолго. Желание было гораздо сильнее.
Опрокинув Шимаду на пол, Маккри стянул с него штаны, но при этом получил когтистым сапогом по голени, не сразу обнаружив оставшиеся царапины. Придавив Ханзо, он с садистским удовольствием сжал зубы на его шее, оставляя яркий след от укуса, и зарылся носом в угольно-чёрные волосы, вдыхая запах зелёного чая и одеколона Kenzo.
В таких условиях подготовиться к анальному сексу с комфортом практически невозможно, но Джесси всё равно рискнул, опираясь на собственный опыт из прошлого и невыносимое желание. Партнёр ему достался с гонором бешеной лошади (вот тут Маккри очень хотел пошутить про родео, но сдержался), поэтому действовать приходилось осторожно. Но, к его приятному удивлению, Ханзо оказался слабовольным — едва в него вставили, как он тут же замер и сжался, как целка, издавая непотребно громкий стон.
Джесси это понравилось. Понравилось сильнее, чем он предполагал. Ему даже на мгновение захотелось слушать подобные стоны каждую ночь, но на эти мысли мозг выдал непробиваемый блок из сарказма и цинизма, который был побочным продуктом его инстинкта самосохранения. Никаких привязанностей и любви. Глупо это всё. Да же?
Дракон тяжело хрипел, огромной змеёй раскинувшись на дне мусорной канавы. Пёс смотрел на него, не моргая, а в зубах у него блестел истекающий драконьей кровью кусок блестящей чешуи.
— Ты ненавидишь меня, дракон? — спросил степной пёс, выплюнув свой трофей.
— Нет. Ненависть — удел слабых.
Дракон прикрыл янтарные глаза и, барахтаясь в скользких отходах, осторожно поднялся. Собачьи клыки оставили незаживающую рану на его шее, и пёс спросил, заметив это:
— Но разве сталь не разбивалась о твою непробиваемую кожу? Разве ножи не высекали искры?
Дракон вздохнул. Пасть его оскалилась в подобии горькой усмешки.
— Ты ранил меня потому, что я позволил тебе сделать это. А ты не сдержался. Теперь пожинай плоды своей несдержанности.
Земля содрогнулась под лапами пса, и он соскользнул в грязную глубокую канаву. Последнее, что он успел увидеть — это исчезающий в небе длинный драконий хвост.
Возможно, утром Джесси бы пожалел о содеянном. Он бы протрезвел, проснулся, обработал поцарапанную голень. Он бы извинился, но дверь бы захлопнулась перед его носом. Но сейчас ему было всё равно.
Когда опасный дракон Шимада стонал под ним, всё становилось таким неважным, далёким, приторным. Оставался лишь привкус его кожи на языке, его тело, слишком гостеприимное для грубостей, и испепеляющий взгляд. Маккри был долгоиграющим любовником, поэтому издевался над Ханзо, не скупясь на пошлости.
— Нравится мне твоя крепкая задница… — улыбнулся ковбой, хватая Шимаду за шею и кусая в плечо. — Будь моя воля, приватизировал её для личного пользования.
Лучник промолчал. Он молчал до тех пор, пока Джесси не ускорился, негуманно вбиваясь в его тело, и не кончил, издавая долгий удовлетворённый стон. Ханзо стыдно было признаваться в том, что ему тоже понравилось, а любовник просто бросил его на полу без надежды на обоюдное завершение. Пока Маккри не озвучил очередной едкий комментарий, Ханзо поспешно поднялся, несмотря на боль в пояснице и запястьях, и скрылся в ванной, где, сев на пол, кончил своими силами прямо на кафельный пол.
Конечно же, утром он собрался и ушёл. Ушёл, прихрамывая и борясь с желанием задушить Джесси гостиничной подушкой. Он не оставил даже записки и не стал звонить, бросил машину и сел на попутный транспорт, чтобы уехать, желательно, в другой штат.
Маккри же, очнувшись, долго смотрел в пожелтевший потолок и молчал, всё ещё ощущая на языке привкус кожи и крови Шимады.
Крови дракона, в которого на самом деле влюбился, будто степной пёс из придуманной им самим притчи.
Какая в ней мораль? Да чёрт её знает. Наверное, в том, что влюбляться в азиатов — хреновая идея.
Пёс выбрался из ямы и вернулся в бескрайнюю степь. Храня драконью чешую, как память, ночами он звал дракона, но тот не откликался.
Небеса сохраняли безмолвие.
Колыблельная
Брадор/Саймон
BLOOPORNO
Spiral69– Rose
Брадор/Саймон
BLOOPORNO
Spiral69– Rose
Раньше он был для меня всего лишь объектом удовлетворения желаний. А теперь, в последние секунды его жизни, я любил его.» © Поппи Брайт «Изысканный труп»
Он слышит песни Зимних Фонарей. Сквозь шелест листвы в Рыбацкой Деревне, сквозь трупный смрад, сквозь каменные своды пещеры. Как они очутились здесь, в забытом сне умершего дитя Великих, никто не знает, никто даже не пытается узнать. А те, что рискнули, уже никогда не увидят разорванное пополам небо и не вдохнут отравленного воздуха чьей-то несбывшейся надежды.
Брадору нравятся их голоса. Они помогают создать атмосферу, наполнив скорбью чью-то безвременную кончину. Снова и снова. Где бы ни прозвучал его колокол, он всегда сопровождается пением, чтобы жертва знала, насколько этот мир резонирует со смертью, что несёт убийца на своих плечах. Его одежда затвердела от пролитой крови. Его глаза застилает пелена слепого долга перед Церковью. Он сам — воплощение Кошмара.
Поэтому, спасибо Фонарям за аккомпанемент, за вой с того света и за колыбельную.
Колыбельную для Саймона.
Брадор бережно держит его на руках. Потерявший много крови, охотник уже не слышит колокол, но готовится к повторению уже приевшегося цикла. Брадор знает, что Саймон почти сдался. Поэтому не хочет его отпускать.
— Церковный закон гласит — тайны всегда должны оставаться тайнами… — шепчет убийца, вытаскивая из рваной раны на животе лучника какую-то мелкую плотоядную морскую тварь. В стоячей воде пещеры их много, они одержимы кровью и готовы наброситься на угощение, не жалея своих сородичей и себя самих. Брадор чувствует, как их скользкие тела вьются у его промокших штанин, заползая в карманы и дыры в одеянии. Они похожи на червей с острой россыпью зубов в маленькой пасти. Падальщики, опьянённые кровью, будто охотники, вышедшие в Ярнамскую ночь под Красной Луной.
— Второй Церковный закон — никогда не сомневайся в воле Церкви.
Брадор прикрывает глаза и прижимается щекой к щеке Саймона, мокрой от воды, крови и слёз. Скоро болевой шок пройдёт. Скоро он уснёт и проснётся у тусклого фонаря в темноте Часовни, чтобы снова бежать в темноту, прорубая себе путь до Зала Исследований.
Снова и снова.
— Ты слышишь песни Зимних фонарей?
Саймон открывает глаза, и Брадор привычным движением разматывает бинты, чтобы охотник узрел открывшийся его взору безумный пейзаж. Романтику момента нарушает лишь вонь гнилой рыбы, но к этим запахам в Кошмаре привыкаешь. Кровь. Мертвецы. Паразиты. Кос.
Проклятие, которым наделён каждый из них.
— Убей… меня.
Саймон бледнеет. Брадор поддерживает его жизнь, то и дело вливая в него очищенную кровь из грязного пузырька — такого количества недостаточно, чтобы рана затянулась, но вполне подходит для пытки. Боль притупляется, становится легче дышать, но холод и дурман приносят невыносимые страдания. Кожа становится слишком чувствительной, а иные ощущения обостряются. Обоняние. Слух. Зрение.
Их личное безумие.
— Нет, Саймон. Ты должен жить. Я не хочу просыпаться вместе с тобой и снова звонить в Колокол, дай насладиться моментом нашего единения.
Брадор целует его шею. Забирается длинными пальцами под камзол и то и дело погружает пальцы в рану, отгоняя падальщиков. Тело Саймона, его плоть и кровь, всё сейчас принадлежит его убийце, который знает каждый шрам на его коже и каждую морщинку на его лице. Саймон устал. Он хочет проснуться в другом месте, в другое время, при других обстоятельствах, и Брадор это прекрасно знает.
— Убей меня. Умоляю… — повторяет охотник, и убийца лишь целует его в приоткрывшиеся губы, чтобы вкусить крови и ощутить тёплое дыхание. В такие моменты ему кажется, что они ещё живы, а Ярнам не пал под гнётом безумия и бессмысленной резни. Он мысленно возвращается в прошлое, где сон и пробуждение ещё имеют хоть какое-нибудь значение.
— Ты слышишь песни Зимних Фонарей? — спрашивает Брадор вновь, представляя, как своды пещеры обрушиваются на них. Как острые панцири разрезают их плоть, а камни, вперемешку с галькой ломают кости. Тогда они бы проснулись одновременно.
Один — навечно в келье наедине с тишиной.
Второй — в кровавой реке среди вопящих мертвецов.
Саймон хватает ртом воздух. Брадор снова вливает в его глотку кровь, и охотник захлёбывается ей, хватая убийцу за руки и кашляя. Кашель с такой раной — это больно.
Приходится признать тот факт, что Саймон безумно красив, когда умирает. Он делает это вкусно. Каждый раз, как в первый. И Брадору нравится находить новые места в Кошмаре, где можно Кровопуском пригвоздить охотника к полу и послушать его сладкие стоны. Затем поцеловать каждую открывшуюся взору рану. Вкусить его плоть, отгрызая по кусочку, чтобы таким образом насытиться их общим безумием, что уже льётся через край.
Брадор вздыхает и обнимает охотника чуть крепче. Ощущая сквозь пропитанный кровью жилет, что Саймон тянется к теплу красного фантома, не желая утопать в могильном холоде.
Падальщик вгрызается в его руку. Пахнет выброшенной на берег Кос, её скользкой кожей и мёртвой заражённой кровью.
— Они поют, чтобы увековечить твою смерть, Саймон… — продолжает Брадор. — Считается, что Зимние Фонари заманивают жертв, будто сирены. Но на деле… Они оплакивают детей крови. Оплакивают нас.
Саймон хочет что-то ответить на это, но сил уже не остаётся.
Убийца закрывает ладонью его глаза и второй рукой обхватывает шею. Он в который раз с удовольствием отмечает, насколько охотник худой и измождённый. Кошмар не щадит никого, как, впрочем, и нищенские закоулки Ярнама.
Брадор помнит до сих пор, как стал свидетелем резни в Молельном Переулке. Саймон тогда никого не оставил в живых.
— Слушай пение. Слушай. Оно успокаивает.
Тишину пещеры нарушает треск сломанной кости. Убийца сворачивает шею охотнику и вгрызается в неё зубами, прокусывая выступающую вену.
Пока кровь заполняет его рот, Брадор тихо поёт и растворяется в воздухе, пропитанном запахами моря, чтобы открыть глаза в пустой темнице под залом Исследований.
Его руки ещё хранят тепло Саймона. Тепло того, кого Брадор преданно и нежно любит в смерти и люто ненавидит в жизни.
Он слышит песни Зимних Фонарей. Они поют колыбельную для Кос и её неродившегося ребёнка.
— Скажи мне, Брадор, почему я?
— Потому что ты манишь меня, как манят тайны. Это наше с тобой проклятие.
Правила
Брюс/Освальд
Batman TTG
Eisbrecher– Gothkiller
Брюс/Освальд
Batman TTG
Eisbrecher– Gothkiller
нет боли - нет сочувствия. каждое удовольствие - сделка с дьяволом. © Чарльз Буковски «Записки старого козла»
Правило первое: всегда говорить правду, даже если это причиняет тебе боль.
Правило второе: драться до последнего, даже если больше не хватает сил.
Правило третье и последнее: не смотреть тебе в глаза, даже если очень хочется.
Верно, приятель?
Лёжа на больничной койке, он прокручивает разговор с Уэйном снова и снова. По кругу. Вспоминает каждое сказанное им слово, каждую эмоцию, каждый проклятый взгляд. Нога болит, мешает ему думать, но он даже не может дотянуться до обезболивающего, чтобы облегчить дискомфорт, поселившийся, казалось, в каждой клетке его тела. Руки прикованы к поручням наручниками, адвокат даже не удосужился попросить полицейских о снисхождении, ведь сбежать Кобблпот даже при всём желании не сможет. Максимум — сломает копу нос. Или назовёт комиссара свиньёй и снова плюнет ему в лицо.
Кислородная маска сдавливает шею сзади, её тоже не поправить. До отправки в тюрьму его вскоре переведут в другую палату под усиленной охраной, где Освальду предстоит пережить ещё одну операцию по восстановлению раздробленного в нескольких местах колена. Затем суд. Никакой жалости к падшим.
Ведь Готэм захочет справедливости.
Сквозь больничные жалюзи пробиваются огни этого безжалостного города, а в небе светит беспристрастная луна, напоминающая о том, что ночь — самое лучшее время для раздумий и сожалений. Особенно для последнего.
В тишине в такие моменты легко различить каждый блядский шорох. Когда открывается дверь в палату, Кобблпот отвлекается от созерцания скучного, разделённого на полоски света окна и смотрит на вошедшего с лёгкой долей иронии. Мол, кому в голову взбредёт навещать преступника, решившего подмять под себя весь Готэм?
Следовало ожидать, что это Брюс Уэйн. Кто же ещё, в самом деле.
После всех пережитых побоев воспринимать этого человека, не как угрозу, трудно, и Освальд ощущает липкий холодок страха, скользящий по позвоночнику. Потому что Уэйн закрывает дверь на магнитный замок, как если бы у Пингвина была возможность сбежать.
— Какого хрена тебе надо, а? — едва ли не панически спрашивает Кобблпот. — Вали отсюда. Заплатил охраннику, чтобы посмеяться надо мной?
Брюс смотрит на него через плечо. С момента их последней встречи в парке прошло уже около недели, воспоминания всё ещё свежи и причиняют невыносимую боль. Но в глазах Уэйна нет ни капли жалости или разочарования. Лишь холодная и отточенная ненависть.
— Боишься меня, Оз? — вопросом на вопрос отвечает Уэйн. — Больше не чувствуешь себя самоуверенным засранцем?
Говорить с кислородной маской на лице — всё равно что дышать в трубку, когда тебя за превышение скорости на дороге ловит коп. Поэтому Освальд молчит и наблюдает, стараясь ничем не выдавать своего страха. В какой-то момент эмоции берут верх над разумом, и он пытается сесть — наручники громко звенят об поручни, и от напряжения во всём теле нога начинает болеть особенно неистово.
— Знаешь, когда ты не двигаешься и не пытаешься меня убить, у меня возникает ощущение, что у нас может состояться нормальный диалог. Правда, Оз? — продолжает Брюс холодным режущим слух тоном и придвигает к койке стул, на который тут же садится. Его взгляд падает на капельницу. Затем он переключается на Кобблпота.
— Гори в аду, Уэйн… — говорит Освальд. — Я, вроде, ясно выразился.
— Яснее некуда, старый друг. Но ад может подождать.
В палате повисает удушающая тишина. За окном слышится музыка из проезжающей мимо больницы машины, затем чей-то громкий смех. Брюс опускает глаза на свои руки и замечает, что Кобблпот с силой сжимает кулаки.
— Тебе идут наручники. И синяки. Сразу становишься похож на того, кем ты являешься на самом деле… — произносит Уэйн. — На чудовище, которое пытается оправдать совершаемые им поступки священной миссией по отмщению.
— Мне казалось… — хрипло выдыхает Пингвин. — Красивые слова — не твоя стезя. Так бы и сказал, что я мудак. Это бы было больше похоже на тебя.
— Я веду к тому, что видеть тебя таким приятно. — злорадствует Брюс в ответ, и от этого по всему телу Освальда снова проносится неконтролируемая волна страха. — Не зря попросил Гордона впустить меня сюда.
— Ты поболтать пришёл, сука? — не выдерживает наконец Кобблпот и снова дёргается, повышая голос. — Пошёл к чёрту, не хочу слушать тебя, твою ложь и твои насмешки. Ты добился своего! Вали!
Брюс прикладывает к губам указательный палец и нехорошо щурится, предостерегающе качая головой.
— Ты не в том положении, Оз, чтобы указывать мне на дверь. К тому же, мне казалось, что ты будешь рад меня видеть. Меня, смотрящего на тебя свысока… — он улыбается, от от этой улыбки Освальду впервые хочется отстраниться и сбежать, но он абсолютно беспомощен.
— Мало тебе того, что я отправлюсь в тюрьму, да? Обязательно надо было припереться и поелозить своим достоинством перед моим лицом? — шипит Пингвин и вздрагивает, когда Брюс отвечает:
— Хочешь, могу устроить. Я отчего-то уверен, что ты бы оценил мой последний подарок.
Страх Кобблпота выдаёт неистово пищащий аппарат, считающий его пульс. Сердечный ритм заходится, а поступающий в маску кислород только усугубляет ситуацию.
— Страшно, да? — замечает это Уэйн. — Мне бы тоже было страшно.
От страха любой человек желает отгородиться любыми средствами, и Освальд выбирает слепую ярость. И пускай наручники царапают запястья, но хищник всегда показывает клыки и рвётся в атаку, даже если ему в шею врезается шипастый ошейник, подавляющий волю. В такие моменты адреналин выбрасывается в кровь, и боль притупляется. Эта особенность всегда помогала Кобблпоту во время участия в подпольных боях без правил.
Чтобы успокоить Освальда, Брюс без промедления ударяет его по колену. И это помогает, потому что рвущиеся наружу ругательства Пингвина тут же перекрывает протяжный болезненный стон.
— Ты...больной ублюдок! — рычит он.
— У каждого человека есть тёмная сторона, Оз.
Пальцы Уэйна с силой сдавливают сломанное колено, и Кобблпот начинает орать от боли. Что-то ему подсказывает, что охраны и медсестры за дверью нет. Комиссар постарался, не иначе, закрывая глаза за то, что Брюс может сделать с обидчиком за закрытыми дверями.
— Будь ты проклят, Уэйн!
— Ты похож на свою мать. С того самого видео. Она так же кричала… — пугающе спокойно отзывается на это Брюс, чем вызывает у Кобблпота новый приступ ненависти.
— Не смей говорить о моей матери!
— Если ты понимаешь только насилие, то и говорить мы с тобой будем на одном языке. Я пытался достучаться до тебя в парке, но ты не позволил мне этого сделать. Ну? — Уэйн снова сжимает пальцы. — Нравится, когда с тобой так разговаривают?
Свободной рукой сняв маску с Освальда, он зажимает ему ладонью рот, но Пингвин с силой стискивает зубы, прокусывая ладонь Уэйна до крови, и это заставляет Брюса отпрянуть.
— А тебе? — спрашивает Кобблпот, с трудом пытаясь отдышаться. — Нравится, когда я так отвечаю?
Мотнув головой, Освальд откидывает маску на подушку и шумно дышит, радуясь тому, что вообще может это делать. Он не спускает взгляда с Брюса, когда тот, разглядывая оставшийся на ладони укус, обходит койку с другой стороны.
— Думал вывезти тебя из больницы и поговорить на нейтральной территории, но не был в настроении нарушать закон… — внезапно признаётся Уэйн, заметно смягчая резкий тон. — Бэтмен бы мог, но после стычки в Аркхэме и с тобой я так и не починил костюм.
— Что? Что ты несёшь? — непонимающе говорит Освальд. — Что значит ты…
— Я, если честно, думал, что ты будешь поумнее и захочешь узнать, кто скрывается под маской, взломав мой компьютер в лаборатории. Но нет… Тебе приспичило самолично снять её с меня, да? — продолжает Брюс, наклоняясь к лицу Кобблпота. — Удивлён, Оз?
— Ты… Ты блефуешь. Не может быть.
— Не задавался вопросом, почему Бэтмен на самом деле не появился в парке, хм? — хмурится Уэйн, не понимая, что несёт и зачем во всём признаётся в слепой надежде, что это подействует на Освальда должным образом. — Третье правило: всегда говорить правду, даже если это причиняет боль. Это, Оз, правда.
Вытащив из-под его головы маску, Брюс впервые за эту встречу выдаёт на своём лице некое подобие жалости, на которую Кобблпот реагирует на подсознательном уровне и агрессивно рычит:
— Не жалей меня! Слышишь? Не жалей… Ты — чёртова летучая мышь? Ты? — он глубоко дышит и разрывается между желанием ударить Уэйна и необходимостью закричать от досады, чтобы сбросить шквал эмоций. — Докажи!
— Повторюсь. Мы говорим друг другу только правду. Понял меня?
Брюс показывает ему свой мобильный телефон с запущенным бэт-сканером, прекрасно знакомым Освальду после злополучного взлома.
— Ах ты… сукин сын… — от осознания Кобблпота пробивает на смех, он оглядывает лицо Уэйна и то и дело неверяще отводит взгляд в сторону, не сдерживая богатой мимики. На время оставив друга с этой новостью наедине, Брюс опирается одной рукой на подушку рядом с его лицом, а другой касается его ладони. Ярость в его душе постепенно сходит на нет, уступая подавленному чувству, что пускай Освальд и полный ублюдок. но это не отменяет их прошлого.
Их прошлого, запечатленного на сотне фотографий и видеокассет.
— И что ты… сделаешь теперь, Бэтмен? — раздаётся язвительный голос Кобблпота, разрываемого противоречиями. Он ловит взгляд Уэйна и, неосознанно сжимая пальцы на его кисти, шипит сквозь зубы: — Зачем ты мне вообще об этом рассказал? Чтобы показать, что даже здесь ты обошёл меня? Сука.
— Чтобы показать, что я всегда был честен с тобой. С самого детства и до сей день. — признаётся Брюс. — Вот и всё.
Освальд хватает ртом воздух, морщится и, сморгнув выступившие слёзы, снова заходится смехом, постепенно переходящим в кашель. Подавив его, он говорит:
— Как же я тебя… ненавижу. Ненавижу! Каждую мелочь в тебе, каждую сказанную мне чушь, каждый взгляд.
— Ты сам в этом виноват, Оз. И в моём отношении к тебе и в своих собственных эмоциях. Теперь дело за малым… — Уэйн болезненно нажимает на запястье Кобблпота и, продолжая давить, ухмыляется. — Преподать тебе урок. Потому что тюрьма вряд ли тебя исправит.
— И что это будет за урок? — Освальд дёргает бровью и, стараясь не встречаться с безжалостным взглядом друга, морщится от нарастающей боли в руке. — Будешь измываться надо мной всю ночь?
— Да. Только через боль мы становимся более честными. Верно?
Отпустив его, Брюс отходит от кровати и закрывает жалюзи на окнах. Затем вытаскивает шприц из внутреннего кармана пиджака и долго смотрит на него так, будто не может решиться на то, что запланировал. Освальда же охватывает почти животный страх, но не такой, как раньше, а гораздо сильнее.
— Что это, Брюс? — спрашивает он.
— Я… — Уэйн подходит к капельнице и, выдохнув, говорит: — Я переработал образец наркотика. Если раньше он раскрывал истинную тёмную суть пациента и вызывал припадки, то теперь должен работать, как сыворотка правды. Не хочу тебя расстраивать, но я не могу обещать, что эта процедура будет безболезненной.
Кобблпот холодеет. Всё это напоминает ему о матери, о том, что Томас Уэйн сделал с ней на той кассете. Её крики звучат в тишине, будто на заевшей пластинке в граммофоне.
— Нет, Брюс… Пожалуйста, не надо… — произносит он таким тоном, что у Брюса сдавливает горло. — Не надо.
— Я всё решил.
Введя иглу шприца в капельницу, он нажимает на поршень, впрыскивая наркотик, выбрасывает всё в урну за прикроватным столиком и садится на стул. Он старается не смотреть на то, как у губ Кобблпота яркой сеткой проступают сосуды, как зрачки его сужаются, а кожа на лице, покрытая шрамами и синяками, бледнеет, вырисовывая каждую морщинку. Но он не уходит даже тогда, когда Освальд начинает кричать. Наверняка боль в ноге теперь ощущается в десять, а то и в двадцать раз сильнее. Понимая, что лишние движения могут усугубить и без того безнадёжный перелом, Брюс подаётся вперёд и почти вжимает друга в койку, чувствуя под пальцами, как тот дрожит.
— Скажи мне, Оз… — в перерывах между приступами спрашивает Уэйн. — Почему ты это делал? Не поверю, что из-за мести.
— Сдохни! — хрипит ему в ответ Освальд и прерывается на рвущийся наружу вопль, расцарапывая запястья об наручники. Чтобы Кобблпот перестал шевелиться, Брюс забирается на койку и, перекинув через него одну ногу, садится ему на бёдра. Это лишь усиливает испытываемую им боль, но Уэйн старается хладнокровно воспринимать эту информацию, даже несмотря на то, что у него от каждого крика предательски сжимается сердце.
Когда действие наркотика стабилизируется, а сил орать уже не остаётся, Освальд всхлипывает. Он прокусывает себе губу до крови и глядит на Уэйна уже с немой мольбой, с просьбой остановить происходящий с ним кошмар.
Но Брюс лишь повторяет вопрос:
— Почему ты это делал?
— Я в действительности скучал по тебе, Брюс… — наконец-то говорит Кобблпот и стонет. — Тебе никогда не было до меня дела, меня бесило, что ты смотришь на всё свысока…
— Не было такого. — упрямо качает головой Уэйн.
— О, ха, ты даже не представляешь… — горько усмехается Освальд, мгновенно переключая своё внимание на разрывающую его тело боль и закрывая глаза. Он почти проваливается в обморок, но сильный удар приводит его в чувства.
— Причина, Оз. Хочу услышать причину. — непреклонно продолжает Брюс.
— Какая причина может быть у подростка, который лишился всего? — с трудом отвечает Пингвин. — Мёртвые родители. Служба опеки. У меня не было даже дворецкого, который бы взял меня под свою ответственность… У меня был только ты, Брюс. Но ты ничего не сделал, чтобы я остался. Наша дружба не имела для тебя никакого значения, а я… Я безумно дорожил тобой.
Уэйн убирает руки от Освальда, и тот, тяжело дыша, смотрит ему в глаза, не скрывая эмоций, недостойных взрослого мужчины.
— Я винил тебя за твоего отца, потому что меня… бесило твоё бездействие. Твоя неосведомлённость. Твои чёртовы успехи во всём, в то время как я ползал в канаве под названием Великобритания. Ты когда-нибудь трахался за деньги? А мне приходилось.
— Я не буду тебя жалеть… — Брюс говорит это, а сам жалеет.
Жалеет и хочет обнять, но не может.
— Наверное, я мог приехать и разрулить с тобой это дельце мирным путём. Но потом я встретил Леди Аркхэм, о-о… — снова всхлипнув, Кобблпот давит из себя улыбку. — Она рассказала мне всё об элите Готэма. И я потерял голову. С одной стороны я хотел отомстить всем тем, кто опорочил мою семью, а с другой — мне… Мне хотелось прийти к тебе и поговорить по душам. Как обычные люди поступают.
Уэйн смотрит на пульс Освальда, который стремительно замедляется, но остаётся в пределах нормы. Так и должно быть. Действие этого шприца похоже на гипноз, а не на стимулятор. Он спрашивает:
— Почему не пришёл?
И Освальд отвечает:
— Потому что любовь порой проявляется даже в желании кого-нибудь уничтожить. И тебя мне хотелось стереть с лица земли.
В то, что Освальд говорит, верить не хочется. Но после такой дозы психотропа мало кто будет врать. Поэтому Брюс молчит, и в молчании этом чувствует, как вдоль позвоночника постепенно поднимается липкая волна стыда за то, что он действительно никогда не вспоминал о Кобблпоте. Не звонил. Не писал. После смерти родителей ему бы было, о чём поговорить со старым другом, если бы тот захотел слушать.
Правда одна. Они оба идиоты.
— Закономерно...— усмехается Пингвин и слизывает кровь с губы. — Фальконе ты насадил на штырь, едва не убив его. Пустил на мясо Вики Вейл. Бросил Дента в психушку. Ты был жесток. И теперь убьёшь меня, да?
— Нет, Оз.
Брюс проводит ладонью по мокрым от пота волосам Кобблпота и качает головой.
— Я буду надеяться, что рано или поздно ты выйдешь из тюрьмы и сделаешь всё правильно.
Слезая с койки, Уэйн едва сдерживает пробегающую по телу дрожь, медлит секунду, наклоняется и касается губами виска Освальда. Затем надевает на него кислородную маску и, поймав блестящий одурманенный взгляд, слишком резко отстраняется.
— Бэтмен никогда не прощает своих обидчиков, да? — слышит он заданный Пингвином вопрос. — Но ждёт, когда они исправятся и придут просить его о прощении?
— У любого правила есть исключения, Оз.
Поправив галстук, Брюс ставит на место стул. Потом возвращается, открывает ящик и вытаскивает из него первый попавшийся бинт, чтобы перевязать содранные в кровь запястья Кобблпота. У того выравнивается пульс. Постепенно проясняется взгляд.
И он становится слишком равнодушным ко всему, что происходит вокруг.
Уэйн смотрит на Освальда и искренне верит в то, что наркотик действительно выведется из его организма в ближайшие часы.
Потому что правда всегда становится острым клинком в руках любого человека.
— Прощай, Оз… — говорит Брюс, снова ладонью скользнув по волосам Кобблпота.
— Гори в аду… — отвечает ему на это Пингвин и закрывает глаза, всё ещё мелко подрагивая от пережитого стресса.
Когда Уэйн выходит из больницы, полицейский провожает его странным нечитаемым взглядом. Взглядом, в котором можно заметить осуждение.
@темы: Фанфики
-
-
01.12.2016 в 12:44цитата 7, Брадор/Саймон, чем больнее и страдальнее, тем лучше
за порно я тебя расцелую-
-
01.12.2016 в 13:03-
-
01.12.2016 в 13:06-
-
01.12.2016 в 13:56Если можно мне ворваться в тред желающих: цитата 6, Маккри/Ханзо, что-нибудь с красиво жестоким бдсм~
-
-
01.12.2016 в 13:59Мне чисто интересно - кого предпочитаешь сверху?
-
-
01.12.2016 в 14:02злого пьяного Маккри ыхых
-
-
01.12.2016 в 14:06-
-
01.12.2016 в 15:06Освальд\Брюс (разгар "революции", Оз получает то что хочет, включая Брюса) хохохо
и я обещал, что обнаглею.)
4. нет боли - нет сочувствия. каждое удовольствие - сделка с дьяволом. © Чарльз Буковски «Записки старого козла»
Бетмен\Освальд (чем жоще, тем лучше) ^^
-
-
01.12.2016 в 15:08-
-
01.12.2016 в 15:14Брюс/Оз - 3
-
-
01.12.2016 в 15:16-
-
02.12.2016 в 12:58Это было прекрасно, приятель! Действительно рождественский подарок для Освальда) ^^
Вот на этом: "И это даже не кульминация, нет… Даже не близко…" - меня вообще порвало!))))
-
-
02.12.2016 в 13:00-
-
06.12.2016 в 02:50японский брюллик из древнего криминального рода
Порадовало
зелёного чая и одеколона Kenzo
Кричу очень громко, ибо хед на запах совпал, Kenzo!! ыххх
Спасибо огромное!! Ярко, красиво сливается с притчей и оставляет после себя тихую грусть~
-
-
06.12.2016 в 09:53Маккри облажался Х) причём серьёзно облажался.
А то, что я с хэдом совпал вообще победа) спасибо за заявку