“So, you’re saying you want to leave a bullet in you? S’fine by me. Was trying to be nice, but that hasn’t gotten me far.”
Под этим катом сомнительное говно, открывать осторожно.
Я серьёзно, вы не хотите этого знать
Во-первых, это окологетное говно.
Во-вторых, это по Overwatch
В-третьих, там есть Вдова. Я серьёзно. Без шуток.
Скорее всего после этого фика вы мне скажете, чтобы я шёл в пизду
Но если вы дошли это этого момента, значит либо вы глупец, либо просто верите в меня
Поверьте, это того не стоит
Но в любом случае - я вас предупреждал
— Коготь мог восстановить империю твоего отца.
— Ты всегда начинаешь разговор с озвучивания ненужных фактов?
В нос Амели ударяет стойкий запах благовоний. Сандал. Жасмин. А ещё мятный зелёный чай. Перекинув ноги через подоконник, она становится на дощатый пол и оглядывает гостиничный номер, отмечая, что Шимада выбрал отличную снайперскую позицию. Из этого окна виден весь двор. Сбежать можно по пожарной лестнице или по отключённой кабельной сетке, оставив после себя лишь воспоминание. Лёгкий аромат одеколона. И чая.
Когда-то она любила японскую культуру. Они с Жераром иногда посещали рестораны, музейные выставки, традиционные восточные постановки. Лакруа даже сохранила красивый чайный набор, подаренный ей мужем на годовщину. Жаль только, что воспользоваться им случая так и не представилось.
И не представится.
Мотнув головой, Амели нахмурилась, упрямо загоняя проклёвывающиеся эмоции глубоко в чертоги своего разума, в запретную секцию ностальгии по прошлому. Ей говорили, что пауки не чувствуют ничего, что они созданы для охоты и убийства, но почему каждое Рождество ей хочется купить букет цветов и часами мёрзнуть на ветру у его могилы?
И зачем вообще она пришла к Шимаде? Не потому ли, что он тоже когда-то убил родного человека, самого дорогого и любимого?
Даже если Гэндзи жив, она понимает, что для Ханзо он всё ещё мёртв.
Потому что от грехов не отмыться. А от воспоминаний не сбежать.
— Я уже сказал Аканде, что не желаю присоединяться к Когтю ни сейчас ни когда-либо. Это мой путь. Клана больше нет. Нет больше причин за что-то бороться. Ты должна это понимать.
Лакруа ухмыляется, закрывая ставни и опуская винтовку на пол. Даже с закрытыми глазами Шимада может понять, где она находится и что делает, поэтому не двигается с места — лучник всё ещё сидит за столом, держа в руке древко стрелы. Он слушает стук её каблуков по деревянному полу. Она слышит его спокойное дыхание.
Молчание натягивает нервы до предела.
— Или ты пришла не за этим? — наконец-то спрашивает Ханзо и делает долгую паузу. — Убьёшь меня?
— Не будь ты так полезен — убила бы. Ещё раньше.
Подойдя к прикроватному столику, Вдова замечает флакон одеколона. Исходящий от него запах кажется смутно знакомым, и Амели принюхивается к нему, болезненно морщась. Все эти эмоции, просыпающиеся внутри неё, они ядовиты, они разъедают её нутро, подобно кислоте, и даже бокал вина не спасает её от приступов ностальгии.
Этим одеколоном пах Жерар, когда она его убила. Амели всегда не любила совпадения.
— Тогда зачем ты здесь?
Ножки стула противно скребут пол, когда Ханзо поворачивается к ней, притворяясь расслабленным и чересчур спокойным. Лакруа знает, что это фикция, поэтому остаётся настороже — в любой момент ей не составит труда его убить, а потом признаться, что это была лишь самооборона. Никто её не осудит.
— Хотела…
Вдова подходит к нему ближе и изображает выражение презрения на лице, такое, словно только что увидела что-то противное. На самом деле за этим она пытается скрыть волнение, неподкупно искреннее и пугающее её саму.
— Хотела задать один вопрос.
Лакруа смахивает со стола стрелу и некоторое время рассматривает её, непринуждённо по-домашнему снимая визор и распуская волосы. Она больше не желает восхищать, не стремится соблазнять — она разучилась делать это, когда встретила Жерара. Да и кого Амели обманывает? Ханзо не похож на человека, который бросится в омут с головой, едва заметив томный женский взгляд.
— Расскажи мне… Что ты чувствовал, когда убивал брата?
Один выстрел прямо в цель, и Лакруа ухмыляется, когда видит, как выражение спокойствия на лице Шимада сменяется искренним удивлением. Лучник хмурится, недоверчиво отпрянув, и останавливает руку Вдовы, когда она тянет пальцы к его лицу.
— Я чувствовал…
Когда он сжимает её запястье предостерегающе сильно, Амели даже не морщится.
— Сожаление.
Во взгляде Амели проскальзывает горькое разочарование. Она думала, что он такой же, как она, воспитанный в строгости, находящий удовлетворение лишь в убийствах, в факте проделанной работы по устранению цели. Вырвав руку из его пальцев, Лакруа уже думает уйти, плюнуть на попытки найти того, кто сможет её понять, но внезапно Ханзо продолжает:
— Сожаление, что я не могу сделать это снова. Что не могу вновь убить его, стереть со страниц семейного альбома, вымарать любое упоминание. За сожалением пришло опустошение. За опустошением — гнев. За гневом — скорбь. За скорбью…
Он поднимается с места и снова раздражённо убирает её руку от своего лица.
— Вечное самоистязание в попытках найти искупление. Хотя, откуда тебе знать, что это такое? — Ханзо ухмыляется очень недобро и иронично. — У роковых вдов нет сердец.
Несмотря на то, что она была чуть выше лучника, Амели всё равно чувствует себя маленькой и никчёмной — от тона его голоса по спине бегут мурашки, и она удивляется этому, ведь успела соскучиться по испытываемым эмоциям.
Они пробиваются сквозь упрямый заслон нейротоксичного дерьма, которым её накачали.
Лакруа делает глубокий вдох. Запах одеколона никуда не уходит, он проникает, казалось, в каждую клеточку её бледно-синего тела. Она неровно дышит и слышит своё дыхание.
— Как ты его убил? — спрашивает Вдова.
— Я хорошо помню только тот момент, когда он упал. Было много крови… — тихо ответил Шимада. — Я отрубил ему руку с символикой нашего клана, таким образом отрезая его от семьи. Достаточно?
Амели не двигается с места. Затем улыбается и в третий раз бесстрашно протягивает руку к падшему дракону, бесцельно скользя холодной ладонью по его плечу и вырисовывая вытатуированные узоры большим пальцем.
— Ты плохой лжец, — хрипло усмехается она. — Я вижу это в твоём взгляде.Ты помнишь тот день в мелочах. Помнишь каждое сказанное им слово и каждый болезненный стон, помнишь каждую царапину и каждое ранение на его теле. Гэндзи умирал мучительно долго, и тебе было мало просто зарезать его. Тебе хотелось его унизить.
Ханзо задумчиво хмыкает, не желая ни соглашаться ни опровергать сказанное. С вызовом посмотрев на Амели, он задаёт ответный вопрос:
— А кого убила ты?
— Мужа…, — слишком спокойно отвечает Вдова и откровенно врёт: — Я помню вкус его последнего поцелуя.
Не помнит.
— Помню запах его кожи. Он пах, как ты, когда я его убила.
А вот это уже правда, бьющая точно в сердце, словно пуля, выпущенная из снайперской винтовки. Амели замирает с ладонью, прижатой к шее Ханзо. Под пальцами бьётся его пульс, который выдаёт напряжение от нежелательного прикосновения.
— Ты сожалеешь о том, что он умер от твоей руки? — спрашивает Шимада.
— Нет.
Он улыбается, уголки его губ слегка подрагивают, но во взгляде можно очень точно разглядеть насмешку.
— Ты тоже плохая лгунья. Не ищи ты искупления, ты бы здесь не стояла. И не говорила бы, что у меня с твоим мужем одни и те же предпочтения при выборе одеколона.
Вдова морщится, и маска её трескается, осыпаясь осколками фарфора на пол. При попытке сказать что-то в ответ, она вздрагивает не то от боли, не то от гула в ушах — мысли и противоречивые настроения роятся в её голове неспокойным ульем. Пока Ханзо наблюдает за хаотичной сменой эмоций в её остекленевшем взгляде, Амели борется со своими демонами.
И наконец. Вздыхает.
— Ты чувствуешь себя живым, когда убиваешь? Когда стрела пронзает ничего не подозревающую жертву? — тихо спрашивает она.
— Нет. Это простая геометрия. Механическое движение, отточенное годами тренировок. В тот, кто умер… Что ж, это уже не моя забота.
Шимада снова хватает Вдову за запястье, но не двигается, когда она подходит слишком близко и коленом упирается между его ног. Стиснув зубы, лучник делает шаг назад, вызывая у Амели почти глумливую усмешку.
— Хочешь убить меня?
Между строк Ханзо слышит просьбу о помощи. Амели хочет почувствовать себя живой по-настоящему, но какая-то часть её не хочет больше убивать. Он догадывается, что если об этом узнает Коготь, её ждёт очередная промывка мозгов, но…
Что ж. Это уже не его забота.
— Уходи, — безапелляционно требует Шимада.
— Зря ты отказался от нашего предложения.
Лакруа хватает свой визор, бросает на Ханзо долгий взгляд и возвращается к окну, возвращая винтовку на плечо. Её всё ещё немного потряхивает, но самообладание восстанавливается кирпичик за кирпичиком. Когда она уже перекинула ноги через подоконник, Ханзо поворачивается к ней с ухмылкой, которая обещает скорую встречу, хотя она может никогда и не произойти.
— Я могу поставить свой лук против твоей винтовки в любое время.
Амели убирает волосы обратно в высокий хвост и зло отвечает:
— Это будет последняя ошибка, которую ты совершишь в своей жизни.
Я серьёзно, вы не хотите этого знать
Во-первых, это окологетное говно.
Во-вторых, это по Overwatch
В-третьих, там есть Вдова. Я серьёзно. Без шуток.
Скорее всего после этого фика вы мне скажете, чтобы я шёл в пизду
Но если вы дошли это этого момента, значит либо вы глупец, либо просто верите в меня
Поверьте, это того не стоит
Но в любом случае - я вас предупреждал
Duality
Widowmaker \| Hanzo
Overwatch
Widowmaker \| Hanzo
Overwatch
Самая главная проблема в жизни — это страдание, которое причиняешь, и самая изощренная философия не может оправдать человека, истерзавшего сердце, которое его любило.
— Коготь мог восстановить империю твоего отца.
— Ты всегда начинаешь разговор с озвучивания ненужных фактов?
В нос Амели ударяет стойкий запах благовоний. Сандал. Жасмин. А ещё мятный зелёный чай. Перекинув ноги через подоконник, она становится на дощатый пол и оглядывает гостиничный номер, отмечая, что Шимада выбрал отличную снайперскую позицию. Из этого окна виден весь двор. Сбежать можно по пожарной лестнице или по отключённой кабельной сетке, оставив после себя лишь воспоминание. Лёгкий аромат одеколона. И чая.
Когда-то она любила японскую культуру. Они с Жераром иногда посещали рестораны, музейные выставки, традиционные восточные постановки. Лакруа даже сохранила красивый чайный набор, подаренный ей мужем на годовщину. Жаль только, что воспользоваться им случая так и не представилось.
И не представится.
Мотнув головой, Амели нахмурилась, упрямо загоняя проклёвывающиеся эмоции глубоко в чертоги своего разума, в запретную секцию ностальгии по прошлому. Ей говорили, что пауки не чувствуют ничего, что они созданы для охоты и убийства, но почему каждое Рождество ей хочется купить букет цветов и часами мёрзнуть на ветру у его могилы?
И зачем вообще она пришла к Шимаде? Не потому ли, что он тоже когда-то убил родного человека, самого дорогого и любимого?
Даже если Гэндзи жив, она понимает, что для Ханзо он всё ещё мёртв.
Потому что от грехов не отмыться. А от воспоминаний не сбежать.
— Я уже сказал Аканде, что не желаю присоединяться к Когтю ни сейчас ни когда-либо. Это мой путь. Клана больше нет. Нет больше причин за что-то бороться. Ты должна это понимать.
Лакруа ухмыляется, закрывая ставни и опуская винтовку на пол. Даже с закрытыми глазами Шимада может понять, где она находится и что делает, поэтому не двигается с места — лучник всё ещё сидит за столом, держа в руке древко стрелы. Он слушает стук её каблуков по деревянному полу. Она слышит его спокойное дыхание.
Молчание натягивает нервы до предела.
— Или ты пришла не за этим? — наконец-то спрашивает Ханзо и делает долгую паузу. — Убьёшь меня?
— Не будь ты так полезен — убила бы. Ещё раньше.
Подойдя к прикроватному столику, Вдова замечает флакон одеколона. Исходящий от него запах кажется смутно знакомым, и Амели принюхивается к нему, болезненно морщась. Все эти эмоции, просыпающиеся внутри неё, они ядовиты, они разъедают её нутро, подобно кислоте, и даже бокал вина не спасает её от приступов ностальгии.
Этим одеколоном пах Жерар, когда она его убила. Амели всегда не любила совпадения.
— Тогда зачем ты здесь?
Ножки стула противно скребут пол, когда Ханзо поворачивается к ней, притворяясь расслабленным и чересчур спокойным. Лакруа знает, что это фикция, поэтому остаётся настороже — в любой момент ей не составит труда его убить, а потом признаться, что это была лишь самооборона. Никто её не осудит.
— Хотела…
Вдова подходит к нему ближе и изображает выражение презрения на лице, такое, словно только что увидела что-то противное. На самом деле за этим она пытается скрыть волнение, неподкупно искреннее и пугающее её саму.
— Хотела задать один вопрос.
Лакруа смахивает со стола стрелу и некоторое время рассматривает её, непринуждённо по-домашнему снимая визор и распуская волосы. Она больше не желает восхищать, не стремится соблазнять — она разучилась делать это, когда встретила Жерара. Да и кого Амели обманывает? Ханзо не похож на человека, который бросится в омут с головой, едва заметив томный женский взгляд.
— Расскажи мне… Что ты чувствовал, когда убивал брата?
Один выстрел прямо в цель, и Лакруа ухмыляется, когда видит, как выражение спокойствия на лице Шимада сменяется искренним удивлением. Лучник хмурится, недоверчиво отпрянув, и останавливает руку Вдовы, когда она тянет пальцы к его лицу.
— Я чувствовал…
Когда он сжимает её запястье предостерегающе сильно, Амели даже не морщится.
— Сожаление.
Во взгляде Амели проскальзывает горькое разочарование. Она думала, что он такой же, как она, воспитанный в строгости, находящий удовлетворение лишь в убийствах, в факте проделанной работы по устранению цели. Вырвав руку из его пальцев, Лакруа уже думает уйти, плюнуть на попытки найти того, кто сможет её понять, но внезапно Ханзо продолжает:
— Сожаление, что я не могу сделать это снова. Что не могу вновь убить его, стереть со страниц семейного альбома, вымарать любое упоминание. За сожалением пришло опустошение. За опустошением — гнев. За гневом — скорбь. За скорбью…
Он поднимается с места и снова раздражённо убирает её руку от своего лица.
— Вечное самоистязание в попытках найти искупление. Хотя, откуда тебе знать, что это такое? — Ханзо ухмыляется очень недобро и иронично. — У роковых вдов нет сердец.
Несмотря на то, что она была чуть выше лучника, Амели всё равно чувствует себя маленькой и никчёмной — от тона его голоса по спине бегут мурашки, и она удивляется этому, ведь успела соскучиться по испытываемым эмоциям.
Они пробиваются сквозь упрямый заслон нейротоксичного дерьма, которым её накачали.
Лакруа делает глубокий вдох. Запах одеколона никуда не уходит, он проникает, казалось, в каждую клеточку её бледно-синего тела. Она неровно дышит и слышит своё дыхание.
— Как ты его убил? — спрашивает Вдова.
— Я хорошо помню только тот момент, когда он упал. Было много крови… — тихо ответил Шимада. — Я отрубил ему руку с символикой нашего клана, таким образом отрезая его от семьи. Достаточно?
Амели не двигается с места. Затем улыбается и в третий раз бесстрашно протягивает руку к падшему дракону, бесцельно скользя холодной ладонью по его плечу и вырисовывая вытатуированные узоры большим пальцем.
— Ты плохой лжец, — хрипло усмехается она. — Я вижу это в твоём взгляде.Ты помнишь тот день в мелочах. Помнишь каждое сказанное им слово и каждый болезненный стон, помнишь каждую царапину и каждое ранение на его теле. Гэндзи умирал мучительно долго, и тебе было мало просто зарезать его. Тебе хотелось его унизить.
Ханзо задумчиво хмыкает, не желая ни соглашаться ни опровергать сказанное. С вызовом посмотрев на Амели, он задаёт ответный вопрос:
— А кого убила ты?
— Мужа…, — слишком спокойно отвечает Вдова и откровенно врёт: — Я помню вкус его последнего поцелуя.
Не помнит.
— Помню запах его кожи. Он пах, как ты, когда я его убила.
А вот это уже правда, бьющая точно в сердце, словно пуля, выпущенная из снайперской винтовки. Амели замирает с ладонью, прижатой к шее Ханзо. Под пальцами бьётся его пульс, который выдаёт напряжение от нежелательного прикосновения.
— Ты сожалеешь о том, что он умер от твоей руки? — спрашивает Шимада.
— Нет.
Он улыбается, уголки его губ слегка подрагивают, но во взгляде можно очень точно разглядеть насмешку.
— Ты тоже плохая лгунья. Не ищи ты искупления, ты бы здесь не стояла. И не говорила бы, что у меня с твоим мужем одни и те же предпочтения при выборе одеколона.
Вдова морщится, и маска её трескается, осыпаясь осколками фарфора на пол. При попытке сказать что-то в ответ, она вздрагивает не то от боли, не то от гула в ушах — мысли и противоречивые настроения роятся в её голове неспокойным ульем. Пока Ханзо наблюдает за хаотичной сменой эмоций в её остекленевшем взгляде, Амели борется со своими демонами.
И наконец. Вздыхает.
— Ты чувствуешь себя живым, когда убиваешь? Когда стрела пронзает ничего не подозревающую жертву? — тихо спрашивает она.
— Нет. Это простая геометрия. Механическое движение, отточенное годами тренировок. В тот, кто умер… Что ж, это уже не моя забота.
Шимада снова хватает Вдову за запястье, но не двигается, когда она подходит слишком близко и коленом упирается между его ног. Стиснув зубы, лучник делает шаг назад, вызывая у Амели почти глумливую усмешку.
— Хочешь убить меня?
Между строк Ханзо слышит просьбу о помощи. Амели хочет почувствовать себя живой по-настоящему, но какая-то часть её не хочет больше убивать. Он догадывается, что если об этом узнает Коготь, её ждёт очередная промывка мозгов, но…
Что ж. Это уже не его забота.
— Уходи, — безапелляционно требует Шимада.
— Зря ты отказался от нашего предложения.
Лакруа хватает свой визор, бросает на Ханзо долгий взгляд и возвращается к окну, возвращая винтовку на плечо. Её всё ещё немного потряхивает, но самообладание восстанавливается кирпичик за кирпичиком. Когда она уже перекинула ноги через подоконник, Ханзо поворачивается к ней с ухмылкой, которая обещает скорую встречу, хотя она может никогда и не произойти.
— Я могу поставить свой лук против твоей винтовки в любое время.
Амели убирает волосы обратно в высокий хвост и зло отвечает:
— Это будет последняя ошибка, которую ты совершишь в своей жизни.
@темы: #нуяжеидиот, Фикрайтерская шиза, Фанфики
-
-
01.09.2017 в 17:24Даже жалко немного, что фик такой коротенький.)