пацифиста кусок

Игра знает меня лучше, чем я.

---

коротко

Коротко о моей жизни

@темы: #пиздапланете

---

ленивое воскресенье

///горю

---

===

На самом деле у меня всё нормально.
Ну, это так к слову.
Несмотря на то, что у меня страшный недосып и времени ни на что не хватает, я горю, как сухое полено, и периодически ору о чём-нибудь в различные чатики. Почему-то моя жизнь постепенно сводится к схеме работа-орать-работа-домой-гореть. И я не знаю, хорошо это или плохо.
Надо в отпуск. Уйду в него с головой с 15 февраля и до конца недели, если что, я могу щемиться к кому-то из вас и орать.

Был у Мичи на выходных - у неё родился прекрасный сын. До сих пор радуюсь и ОРУ, конечно же, как дебил.

Мне хочется лежать в постели и смотреть Топ-Модель по-Американски вместе с котом, как прошедшим летом. Это блаженное состояние ничегонеделанья необходимо мне, как воздух. Если начать говорить о работе, я непременно начну грустить, что на дворе как бы кризис, у нас как бы нет идей и как бы ничего не получается.
Неопределённость в карьере делает моему очку жим-жим.

Здоровье в жопе, вот честно. Я прям чувствую, как разваливаюсь на части, а чтобы что-то сделать с этим, надо взять себя в руки.
А сил и воли не хватает.

Если со мной заговорить о том, почему я горю, я упаду на днище ещё глубже и начну там орать, как умалишённый. Потому что когда в моей голове сталкиваются ЗФБ, Undertale, порнушка и необходимость писать, я могу только лежать и издавать дебильные звуки.

Писать я, кажется, перегорел. Надо сделать передышку.
Иначе всё, пиздец мне.


Не знаю, зачем я это всё написал. Просто чтобы сказать, что я ок. Всё как всегда.
И что я скучаю, котики.

Добра.

п.с. Пора собирать косплей Санса, пока я не вылетел из бюджета.

@темы: Повседневное

---

hisana<3

А я вот посидел и решил написать Хисанчику фик.

Взял и сделяль.

Twinkle Twinkle little star
UNDERT<3LE, genocide run
Grillby, Sans

Download Twincle Twinkle Little Star for free from pleer.com

Когда раскалённая лава из его раны капает в снег, в мёртвой тишине раздаётся шипение. Густой пар испаряемой воды поднимается вверх и смешивается с табачным дымом, отдающим зажжёнными спичками. Одежда, сшитая специально для него в лаборатории Альфис из несгораемых материалов, намокла и почти мгновенно заледенела, несмотря на исходящий от Гриллби жар.
Ему было очень больно.
На снежный городок Сноудин опускалась искусственная ночь, и часы в кармане показывали полночь. Для всех жителей это означало, что бар закрыт, а все посетители должны покинуть помещение, но сегодня к нему никто не пришёл.
Никто.
Заглянула лишь человеческая девочка, слишком ловко управляющаяся с ножом. Гриллби подумал в тот момент, что эвакуация вместе с остальными была отличной идеей, но пути назад уже не предвиделось. Закрывшись в подсобке, бармен дождался, пока человек уйдёт, и вышел только сейчас, когда чуть было не спалил собственный бар, окропив деревянный пол обжигающей кровью.
Вымерший Сноудин встретил его гнетущей тишиной.
Наполненная серным табаком сигарета прекрасно скрашивала последние часы его жизни.
— Хей, бро.
Гриллби опустил бычок в снег и повернул голову на голос своего лучшего клиента.
Санс стоял на дороге, закутавшись в свою куртку. У скелетов нет крови, они не могут умереть, если им не снести голову, но сейчас Гриллби засомневался в этом заезженном стереотипе. Потому что ведущая к Сансу дорожка из растекающихся по снегу алых узоров никак не походила на украденный из бара кетчуп. Хотя, наверное, ему просто померещилось.
— Выглядишь хреново.
Гриллби кивнул на это замечание и, зажмурившись, собрал всю свою решимость в кулак, чтобы хотя бы приподняться, но он слишком ослаб за то время, что провёл внутри подсобки в полном одиночестве. Рядом с ним дымились почти остывшие угольки лавы.
— Да не дёргайся ты, бро… Я смогу дойти самостоятельно.
Шаркая по снегу, Санс добрался до бармена и сгрузил свои кости рядом, вытряхивая из-под куртки пакетики с кетчупом. Увидев это, Гриллби выдохнул почти с облегчением.
— Знала, куда бить, — усмехнулся скелет. — Нож наискосок прошёл, но глубоко. У меня не хватит сил для каких-либо действий со временем. Душу задело.
Недоумённо хмыкнув, бармен повернул голову к Сансу и, решив, что пока объяснения ему не нужны, принялся просто слушать.
— Легче расслабиться. Вспомнить всё хорошее, что было с нами. Помнишь, как мы с Папирусом случайно разбили твой музыкальный автомат? — пустые глазницы собеседника на мгновение вспыхнули с прежним энтузиазмом, как когда нерадивый комик пытался травить несмешные анекдоты. — Ты тогда разозлился и выгнал нас, а я с порога тебе сказал что-то вроде «Остынь!». Забавный каламбур. Самое главное — ты засмеялся.
Гриллби кивнул и сощурился — огонь заиграл на его лице, рисуя алыми всполохами улыбку.
— А я ведь… — Санс отодвинул от себя ворох пустых пакетиков и поджал ноги, обнимая костлявые колени. — Тогда взял вину на себя. И собрал тебе новый. Пускай он работал через раз, но зато ловил радио. Папирус шутил, что это была первая и последняя вещь, которую я собрал сам, не используя изоленту.
Гриллби издал звук, похожий на кашель, и выплюнул в снег раскалённый добела сгусток лавы. Щель, образовавшаяся на месте рта, ощерилась клыками и снова потонула в огне. Сколько не прячь в себе монстра, он всё равно или поздно выбирался наружу.
— Ну-ну. Не напрягайся так, — отогнув край жилетки бармена, скелет присвистнул. — Тоже, наверное, душу задела.
Гриллби хотел спросить, что за душа, и почему Санс так спокоен, но не стал. У того были свои причины не распространяться на эту тему.
— Держишься дольше прочих. Не знаю, хорошо это или плохо. Но ты в любом момент мог прыгнуть в реку, чтобы облегчить страдания… — скелет нахмурился и откинулся назад, прислоняясь к стене. — Не смог дойти?
Бармен покачал головой.
— Я хотел найти остальных. А потом понял, что хочу перед смертью съесть твой фирменный бургер. Видимо, не судьба.
Санс положил руку на плечо Гриллби и потянул его на себя, заставляя откинуться назад. Боль пронзила огненного монстра от кончиков пальцев до затылка, но он сумел издать лишь сдавленное шипение.
— Зато умирать будем не в одиночестве. А после нашей смерти всё обязательно изменится, вот увидишь…
Бармен махнул рукой и наконец-то произнёс:
— Не рассказывай мне сказки.
— Да брось, Гриллбз. Мы пройдём через барьер и…— Санс охнул, просунул руку под куртку и сделал паузу, прежде чем продолжить: — Мир изменится. Слышал про пляжи когда-нибудь? Ты сможешь открыть свой пляжный бар и подавать там Маргариту. А я снова буду просить записать каждый заказ на мой счёт. Там будут жаркое солнце и золотой песок, не надо обуваться, чтобы выйти на улицу…
Гриллби вздохнул, выпуская из огненных лёгких серное облачко. Приятно, когда можешь прикурить от самого себя.
— Хватит мечтать, Санс. Ты сам в это не веришь.
Скелет смерил собеседника долгим тяжёлым взглядом и с извечной улыбкой на лице произнёс:
— Вера — единственное, что у меня осталось, друг.
Они замолчали. Хрипло дыша, бармен уронил руку с сигаретой в снег и закрыл белые глаза. Вспоминая прошлые реальности, Санс впервые пожалел о том, что не может рассказать о них подробнее, попивая имбирный эль или томатный сок через трубочку. Из Гриллби всегда получался отличный слушатель.
— Ничего. Скоро боль уйдёт.
Скелет чуть отодвинулся от тлеющих угольков лавы и поднял взгляд к чернеющему своду подземелья.
— Знаешь, я до сих пор виню себя за то, что не спас Папируса.
Душа Санса вспыхнула, пронзила его болезненным импульсом и заставила замолчать на мгновение. Приоткрыв глаза, Гриллби впервые увидел, что из пустых глазниц скелета лились слёзы.
— Наверное, он ненавидит меня.
Можно было сказать что-то ободряющее, но бармен понял, что это бесполезно. Вина кислотой будет прожигать всё существо Санса и на том свете, слова без чёткой мысли до него бы в любом случае не дошли. Поэтому Гриллби просто обжёг его прикосновением к плечу и, оставив угольный след, уронил руку обратно.
Его неудержимо клонило в сон.

Когда часы в кармане бармена показывали два часа ночи, на месте двух друзей лежала лишь покрытая чёрной копотью одежда. Промокшая насквозь голубая куртка с грязным мехом и брючный костюм с галстуком-бабочкой.
На Сноудин опустилась глубокая мёртвая ночь.

@темы: Фикрайтерская шиза

---

*sans

hey, dude.
i'm finally here

---

утащил у Корво

Утащил у  Corvo Attano и сделяль.
Можно приложиться здесь .

---

==

*опять сломал себе мозг об лор Бладборна и хочет умереть*
Когда это закончится, госсспадииии....

"...теория о том, что Герман и был тем, кто в своем время убил как Кос, так и ее ребенка, мне определенно нравится) Она расставляет недостающшие элементы головоломки и дает ответ на вопрос, почему Кос выбрала для Германа именно такое "наказание", словно он - наиболее виновный во всем персонаж.

Говоря о возможности "сна во сне" я тоже хотел обратить внимание на то, что и Герман, и Кукла во "Сне охотника" периодически засыпают. Поэтому я бы сказал, что они могут проваливаться на более глубокий уровень сна.

Вспоминая других персонажей, которые "снятся Кос в Кошмаре охотника", я бы хотел также упомянуть Лоуренса, первого Викария. Он тоже мучается внутри сна: его кошмар состоит в том, что первый Викарий, глава церкви исцеления стал Церковным Чудовищем, да еще при этом он непрерывно охвачен пламенем, что доставляет ему дополнительные невыносимые мучения. Лоуренс потерял себя, и тем более символичной становится сцена, когда мы приносим ему его человеческий череп, и он встает из беспамятства (обратите внимание, он лежит на руках у статуи с отломленной головой, это тоже символ потери себя, потери своей личности).



Также, немного моих рассуждений о Германе, третьей концовке и о том, почему мы можем сказать, что "он этого боялся"... Я бы сказал, Герман боялся самого факта рождения младенца Великого.

Обратите внимание: когда мы завершаем основной сюжет и разрушаем кошмар Мерго, мы снимаем угрозу: младенец Великого убит. После этого Герман быстренько нам предлагает: "Ты молодец, славная работа, а теперь давай я тебе быстренько отрублю голову, и не задавай лишних вопросов - тебе пора просыпаться". Видно, что Герман буквально торопится, и не очень хочет, чтобы мы оставались и увидели что-то еще.

Если же мы ему скажем: "Нет, спасибо, я не хочу", он уже встанет со своей инвалидной коляски и кинется отрубать нам голову сам (чего мы, конечно, ему не дадим сделать). Но по всей агрессивности его поведения, мы понимаем, что он очень не хочет нас допустить к чему-то, что лежит дальше, что Сон Охотника скрывает еще какой-то секрет. И Герман понимает, что если он нас сейчас не убьет, то есть риск, есть маленький шанс, что запустится цепочка событий, которая приведет к рождению нового ребенка Великого (а мы ведь только-только убили Мерго). Поэтому Герман так хочет нас прикончить и насильно "разбудить".

Потому что в противном случае есть маленькая вероятность, что у нас есть целая пуповина, собранная из трех частей, и мы каким-то образом сможем встретиться с присутствием Луны, одолеть его, и вот тогда родится новый Ребенок Великого - о чем нам и говорит название ачивмента для PS4 из третьей концовки.

Герману противна мысль о том, что родится новый Ребенок Великого. Поэтому Герман и направлял нас убить младенца Мерго всю игру. Я не знаю, почему Герман всем своим существом настолько настроен против детей Великих, но это как-то связано с лором о Старой Заброшенной Мастерской, куском пуповины лежащим там и тем, что произошло в Мастерской между Германом и женщиной, которая родила там ребенка Великого.

И именно поэтому Кос в Кошмаре Охотника выбрала для Германа именно такой вид мучения: превратила его самого в то, что он ненавидит больше всего: в ребенка Великого."

Мне почему-то претит эта теория, но она имеет смысл, надо это признать.
Сирота=Герман... Вот это номер.
Спасибо Нолану за это.

Ещё немного ада

"Уж не была ли та самая часть пуповины, которая лежит в Старой Заброшенной мастерской небольшим памятным трофеем, который привез домой Герман, вернувшись с охоты в Рыбацкой Деревне? Получается, что Герман убил беременную Кос и вырвал из ее утробы пуповину, привезя ее домой.

И давайте почитаем подробнее те строки, которые отличают описание именно этой пуповины от других: "эта пуповина ускоряет встречу с бледной луной, что приманивала охотников и питала их мечты."

УСКОРЯЕТ ВСТРЕЧУ С БЛЕДНОЙ ЛУНОЙ!

А теперь давайте прочитаем, как разработчики в интервью описывали это дополнение: "«Искажённый, погрязший в крови и грязи мир, освещаемый бледной луной» - Именно так разработчики описывают главную локацию The Old Hunters под названием «Кошмар Охотников» (интервью с Gamanoid)"

Если развить ту мысль, что Герман с охотниками совершал рейд в Рыбацкую деревню, выполняя задание Церкви Исцеления, то получается, что он вырезал ребенка вместе с пуповиной из умирающей Кос. Труп Кос остается на берегу. Пуповину Герман забирает к себе в Мастерскую. Но куда потом делся ребенок?©

UPD: Почти все кусочки пазла внезапно встали на свои места.
Если не все... ГОСПОДИ БОЖЕ МОЙ ДА ОДНА ИЗ МОИХ ТЕОРИЙ ВПИСЫВАЕТСЯ В КОНЦЕПЦИЮ ЧУТЬ БОЛЕЕ ЧЕМ ПОЛНОСТЬЮ!
1 реальный Ярнам + 4 уровня сна = спасибоноланузаэто

@темы: Игровое

---

пошли, Эрик

типичный я прост. в точечку, Ад, в самую точку.

найти свой ад

---

ЗФБ

Больше никогда.

запись создана: 23.01.2016 в 13:30

@темы: Фикрайтерская шиза

---

Братишкаааа, ты огонь

20.01.2016 в 15:49

Пишет  Corvo Attano:

фотосет поспел



ссыль

---

Очень зашло

19.01.2016 в 19:21

Пишет  Mad Sleepwalker:

Мне не нравится, не заходит оригинальный опенинг, но это тот случай, когда кавер можно слушать вообще не зная оригинала.



Hero, don't wanna hear you calling out my name,
i'm not here for fortune and fame.
Instead, I'll fight knowing nobody knows my name...

---

новогодний концерт по заявкам

В общем, так как я беден, как церковная мышь, я готов выполнить ваши заявки.
Правила простые - перед вами 10 (потом добавлю ещё пять) цитат из книг Говарда Лавкрафта. Выбираете цитату (которая пойдёт в эпиграф) и пейринг. Я вам на праздники пишу драббл до 1000 слов.
Фендомы: Bloodborne, Dishonored, хорроры (Не Outlast!), ориджи.



1. Многовековое могильное безмолвие… будет для  Strangertown Дауд/Корво или просто про Чужого
2. Страх — самое древнее и сильное из человеческих чувств, а самый древний и самый сильный страх — страх неведомого. DONE для [J]VardaElbereth[/J]

смотреть дальше

3. ... только бедные и одинокие умеют помнить.
4. «Человеческое существо в своей порочности всегда страшнее любого нечеловеческого.» DONE для  Corvo Attano
5. «Не мёртво то, что в вечности пребудет, со смертью времени и смерть умрёт.» DONE для  chinese earthquake
6. «Ни смерть, ни душевные или физические муки не могут породить такого отчаяния, какое вызывает утрата собственной индивидуальности.» DONE для  Corvo Attano
7. «Восставший может погрузиться в бездну, а погрузившийся в бездну может вновь восстать.» будет для  Morr1gan Чужой/Корво
8. «Неприглядное это зрелище — юнец во власти эмоций и чувств, что скорее пристали пугливому ребенку.» DONE для  Corvo Attano
9. Человеческие существа, какими мы их знаем, — это всего лишь частицы, бесконечно малые частицы единого грандиозного целого. DONE для  Сизарь
10. «В известном смысле все мы не очень-то нормальны.» DONE для  Corvo Attano
11. Упрямое нежелание поверить в то, что на первый взгляд кажется тебе невероятным, равно как и отрицание вещей, недоступных твоему разумению, есть признак безумия. DONE для [J]VardaElbereth[/J]
12. «Это не сон и, боюсь, даже не безумие. Слишком много случилось за последнее время, чтобы можно было предаваться утешительным иллюзиям.» DONE для  kris_stein
13. Что толку сажать на стул провинившихся, когда в душе каждого живет убийца… будет для  kris_stein Варгас/Даниэль
14. Под сенью Хребтов Безумия остерегайтесь давать волю своему воображению. будет для  Corvo Attano ДЖОУИЛЛ, ориджАС
15. «Где кончается безумие и начинается реальность?» DONE для  Corvo Attano


ИСПОЛНЕНИЯ:

Миколаш & Лоуренс
Bloodborne

Человеческие существа, какими мы их знаем, — это всего лишь частицы, бесконечно малые частицы единого грандиозного целого.© Говард Ф. Лавкрафт

— Это гениальнейший проект. Монструозная работа. Это наш шаг в будущее. Как говорит мастер Виллем: эволюция невозможна без отваги, и отвага эта уже есть в наших резервах. В наших сердцах. В наших душах!
Миколаш всегда вёл свои лекции так, что Лоуренсу быстро становилось скучно, даже если их точки зрения совпадали. И хотя слова без точной мысли тоже имели свой вес, в данном случае следовало подойти к вопросу с более научной точки зрения, не отталкиваясь от мистики. Лоуренс воспринимал факты — древняя кровь способна лечить людей, а всё остальное весьма второстепенно. И рассматривал перспективы, как медик и учёный.
Которому было интересно, можно ли найденные ресурсы применить на практике. И защитить людей.
— Сэр Миколаш!
Лектор отвлёкся и посмотрел на соратника, замершего в дверях лекционного корпуса. Миколаш выглядел удивлённым и раздражённым одновременно — не каждый день его речь прерывали.
— Друг мой Лоуренс! — оглядев затихших студентов, он вышел из-за стола и поправил свой воротник, выбившийся из-под мантии в процессе чтения. — Не говорили ли вам, что прерывать профессора во время лекции — дурной тон?
— Говорили, милейший. Но уж больно заинтересовала тема вашей лекции. Скажите, вы действительно считаете, что кровь может помочь вам связаться с Великими в других мирах? — Лоуренс спустился по ступеням и остановился недалеко от трибуны. — Не кажется ли вам, что древнюю кровь стоит использовать в более... прикладных целях, перед тем, как обращаться к высоким материям?
Миколаш неприятно сощурился, наблюдая за движениями оппонента с недовольством стервятника, у которого отобрали его тухлый ужин.
— Предлагаете переливать её страждущим? Сколько же крови может даровать нам Дочь Космоса, чтобы удовлетворить лавинообразно возрастающий спрос… Это пахнет неуважением к Великим. Ведь они — наши проводники к бессмертию, к озарению, к тому, что является сутью человеческого бытия! — он снова повысил голос и начал жестикулировать, иллюстрируя свои слова. — К полному единению со Вселенной, с морем, с познанием! Ведь что есть человек, Лоуренс?
— Человек — это человек. Он болеет, он нуждается, он хочет жить, сохранив свою индивидуальность. Возьми старика с улицы, спроси его, желает ли бродяга присоединиться к Великим? Желает ли убитая горем мать, чей сын неизлечимо болен? Желает ли...
Миколаш резко повернулся к погружённому в молчаливое созерцание залу и гаркнул:
— Все свободны!
Зашевелились робы, задвигались стулья — студенты обеспокоенно переговаривались, поглядывая на лектора и его коллегу не то со зреющим скепсисом, не то с немым осуждением. Белокурая студентка, уже было порывавшаяся подойти к Лоуренсу, внезапно развернулась и выбежала через боковые двери. Зал почти опустел, и как только дверь за последним посвящённым захлопнулась, Миколаш притянул к себе коллегу за предплечье и прошипел:
— Какого чёрта ты мне постоянно мешаешь? Оставь свои речи для мастера Виллема, а ко мне не лезь.
— Отпусти мою руку, Миколаш… — процедил сквозь зубы Лоуренс. — Я хочу предложить тебе сотрудничать, не ругаться по пустякам. Твои исследования могут быть тесно сопряжены с моими, но ты упрямый осёл и не хочешь признавать очевидного.
— Давай, удиви меня!
Лектор разжал пальцы и оттолкнул от себя собеседника. Затем отряхнулся, сделал приглашающий жест и скрестил руки на груди, всё ещё пытаясь сбросить с себя раздражённое напряжение.
— Я хочу уйти из Бюргенверта. — Лоуренс оглянулся на дверь. — Виллем боится древней крови, а я вижу в ней потенциал. Вижу будущее Ярнама. Возрождение медицины. Ты понимаешь, что мы можем сделать?
— Например, сделать целое состояние, золотко, но поверь мне… — Миколаш усмехнулся немного саркастично. — Твои эти эксперименты с переливанием разве что повысят уровень жизни. А я стремлюсь к единению с космосом. Хочу вывести людей на новый уровень. Там не будет ни болезней, ни смертей…
— А ты уверен, что твоя теория верна? Что Великий медиум способен показать нам мир Богов? — обойдя Миколаша по касательной, Лоуренс спрятал руки в рукавах мантии. — Чтобы проверить это, мы можем объединить усилия. Начать лечить людей, привлекать новых последователей. Быть может, то познание, что ты ищешь, находится именно в древней крови… На практике узнать легче, чем постоянно гадать.
— Хочешь стать основоположником новой религии? — подозрительно сощурился Миколаш. — Или просто ищешь союзников?
— Кровь — это ключ ко всему. Я хочу, чтобы люди перестали смотреть в небо без надежды на ответ.
Лектор задумался. Сделал шаг назад, кивнул чему-то и махнул рукой, будто прогоняя Лоуренса. Он мог не согласиться со сказанным легко и просто, но понимал, что с теми ресурсами, что имелись у него на руках в университете не достичь того самого озарения. Не раскрыть глаза в собственной голове.
Ведь мастер Виллем был прав…
— Я подумаю, Лоуренс.
Эволюция невозможна без отваги.
— Я сообщу… Когда приму решение.
Он проводил коллегу взглядом и сел за стол, смотря прямо перед собой. Если Лоуренс преуспеет, за его спиной можно будет творить невероятное без каких-либо запретов.
Можно будет раньше всех достичь просветления.

Людвиг/Лоуренс
Bloodborne

Страх — самое древнее и сильное из человеческих чувств, а самый древний и самый сильный страх — страх неведомого.
© Говард Ф. Лавкрафт

Приказ был такой — не заходите в Главный Собор. Заприте ворота, закройте все окна, расставьте церковных охотников на лестнице, но не вздумайте приближаться ко входу даже под страхом смерти. Смерть вас всё равно настигнет, но лучше поберечься. Однако, Людвиг не был обычным обывателем. И охотники, в немом страхе замершие на ступенях, легко пропустили его к массивным дверям, склонив головы и потупив взоры. Напуганные до седых волос, они читали молитвы вполголоса, заставляя Людвига ёжиться от неприятных ассоциаций.
— Что произошло?
Девушка, стоявшая у дверей, опустилась на колени и, сцепив руки в замок, приложила их к своему лбу. Её лихорадило, на командира она не обращала внимания, и в ответ на его вопрос могла только несвязно что-то бормотать, то и дело оглядываясь на зависшую в небе кроваво-красную луну. Небесный свод, казалось, едва-едва подёргивался от гула молитвенного шёпота, и Людвиг, ощутивший этот холодный липкий страх, исходящий даже от каменной кладки пола, сам подошёл к воротам.
Он понимал, на что идёт, и догадывался, что произошло. Но ему очень не хотелось в это верить.
— Огромное чудовище… — монашка схватила его за край плащаницы. — Огромный монстр, изрыгающий пламя, он явился приговорить нас всех к смерти. Ярость первого викария неумолима…
— Отвори двери. Я хочу посмотреть.
Сжавшись от стального взгляда Людвига, она медленно поднялась и жестом приказала отодвинуть засовы. Пол под ногами Людвига содрогнулся, стража на лестнице притихла, и сквозь образовавшуюся щель в лицо командующему дыхнуло жаром. Сердце Людвига яростно забилось. Он сделал пару шагов внутрь и очень медленно вытянул из-за спины свой верный Лунный Меч.
Отражая свет небесного ока, он переливался красноватыми всполохами. Он предупреждал хозяина о том, что внутри Главного Собора таится нечто неведомое. Страшное. Опасное.
И… некогда преданно любимое.
Двери за спиной Людвига закрылись. Стоя у подножия лестницы, охотник смотрел на огненное зарево и едва слышно проклинал мироздание, собирая всю свою решимость, чтобы сделать хотя бы один шаг. Медленно поднимаясь по лестнице, он старался дышать ровнее. Жаркий и сухой воздух напоминал ему о пекле из старой маминой печи, в которой она готовила хлеб и ячменную кашу. Меч отвечал на его волнение едва заметной тревогой на уровне подсознания — нельзя, чтобы воспоминания о прошлом сломили преданного воина Церкви.
Забравшись по лестнице к главному залу, Людвиг шумно выдохнул и покачал головой. У алтаря, освещённый собственным яростным пламенем и тусклым лунным светом, лежал Он — тот самый монстр, о котором говорили в рядах охотников всё это время. Худая клыкастая тварь, чья голова была увенчана раскидистыми оленьими рогами, то изрыгала пламя, то тлела, как уголёк в кострище, и иногда хваталась за голову, издавая звуки, подходящие разве что дворовой шавке, которой наступили на хвост, но далеко не исполинскому существу.
Лоуренс.
Царапая лапами каменный пол, основатель церкви Исцеления пытался встать, ещё не привыкший к своему новому облику. Несмотря на истощённое тело, покрытое густой шерстью, и гипертрофированно увеличенную левую руку, на которую можно было опираться, монстр двигался тяжело и грузно, напоминая Людвигу почему-то летучую мышь, что угодила в кипящее масло. Смотреть на Лоуренса долго не получалось. Всё равно что сунуть голову в ту самую мамину печь. Рано или поздно глаза сдадутся и зажмурятся от жара.
— О, Великие… — охотник чуть было не выронил меч, но всё равно решительно нахмурился. — Во что же ты превратил себя.
Существо вздрогнуло, обернулось и взвыло побитой собакой. Пустые провалы пылающих глаз смотрели на Людвига долго, пристально, от этого взгляда хотелось убежать на другой конец вселенной, но охотник заставил себя не двигаться. Оскалившись, церковное чудовище утробно зарычало, выгнуло спину и тяжело село на задние лапы, но во всей его фигуре всё равно не было заметно ни капли узнавания.
— Лоуренс… — выдохнул Людвиг, осторожно протягивая к викарию свободную руку. — Помнишь ли ты меня?
Монстр схватился за рогатую голову и, оглушая охотника, истошно завопил. Он подался вперёд, принюхиваясь, царапнул пол, высекая искры из-под когтей, и уже было протянул ладонь в ответ, но внезапно дёрнулся назад, спружинил на лапах и набросился на Людвига.
Ему не оставалось иного выхода. Охотнику пришлось защищаться.


Предрассветные сумерки почти рассеялись. Монахиня Церкви, обессиленно опустившаяся на каменный пол перед дверьми, вздрогнула, услышав, как кто-то пытается выйти из Собора. На пороге показался Людвиг Священный Клинок, от которого несло копотью и угольной крошкой. Главный охотник Соборного округа зажимал ладонью обугленное плечо и тяжело наступал на раненое в схватке колено. Взгляд мужчины был пустой.
Но страха больше не было.
— Как зовут тебя, послушница? — спросил он, даже не смотря на монахиню. Она приблизилась к нему, прижалась губами к обрывку плащаницы, зажатому в его кулаке и сморгнула проступившие в уголках глаз слёзы. Потому что она узнала это одеяние.
Она с восторгом смотрела на него в зале исследований. Когда-то.
— Я спросил, как зовут тебя?! — вывел её из воспоминаний окрик Людвига. Поднявшись на ноги, монахиня выпрямилась и, подавляя дрожь в голосе, ответила:
— Амелия. Меня зовут Амелия.

Брадор/Саймон
Bloodborne

«Упрямое нежелание поверить в то, что на первый взгляд кажется тебе невероятным, равно как и отрицание вещей, недоступных твоему разумению, есть признак безумия.» © Г.Ф. Лавкрафт

— Тайна должна оставаться тайной.
Саймон почти привык к нескончаемому гулу в голове. Привык к связанным рукам, к своей вечной паранойе, к звону в ушах и даже к боли, которая волнами накатывала на него в присутствии этого человека. Запах крови опьянял, он въелся, казалось, в здешний воздух, поддерживая жажду охоты и бесконечной погони за собственными воспоминаниями, которые угасали с каждым прожитым в Кошмаре днём.
— Посмотри на меня, предатель.
Страдающий охотник, одетый, как нищий оборванец, отвернулся вопреки приказу и вздрогнул, когда Брадор, подцепив край бинта, размотал повязку на его голове. Опрометчивое решение, но правильное — у Саймона резко перехватило дыхание от страха, пускай ношение повязки лишь формально защищало его от безумия. В глаза ударил яркий свет зажжённого костра, а Кошмар Охотника, постоянно наполненный чужими криками и подозрительными шорохами, предстал перед лучником во всём своём адском великолепии. И звон… Звон колокола стал гораздо громче.
— Посмотри на меня. Я приказываю.
Колокол звонил один раз каждые десять секунд, оставляя после себя отзвук загробного эха. В первый раз Саймон насторожился, затем начал постепенно сходить с ума, начиная различать его в шуме ветра под сводами опустевшей Часовни, в шуршании прибрежных волн о берег ярнамской гавани и даже в биении собственного сердца. Это напоминало пытку. Загнанная жертва была вынуждена сдать назад и попасть в зубастую ловушку Брадора, лишь бы это закончилось.
Каждый раз. Умереть и воскреснуть. Снова услышать проклятый звон.
И почти пойти на зов, как крыса за крысоловом с волшебной флейтой.
Охотник поднял взгляд. Оглядел пахнущего чужой кровью ассасина, окружённого багровым сиянием фантома и хотел уже проверить наличие ключа в кармане, но руки были связаны. Настоящий Брадор там, далеко внизу, сидел в своей келье и зарекся выходить оттуда, будто столпник, избравший своим подвигом бесконечные проповеди на столпе. Но его фантомы… Это он сам. От них нельзя скрыться. они достанут тебя даже со дна морского.
— Скажи мне, Саймон… Слышишь ли ты звон?
Ладонь Брадора накрыла голову лучника и скользнула к затылку, сминая спутанные волосы в кулаке. Охотник пытался вырваться, решая не поддаваться на провокации, но прекрасно понимал, что последует дальше. Так было, так будет — это не первая их стычка в Кошмаре. Один умрёт, затем воскреснет, а второй снова позвонит в дьявольский колокольчик, чтобы найти его на краю бездны.
Легче покончить с собой, думал Саймон. Но постоянно не хватало духу.
— Да, Брадор. Я слышу звон. Как и вечность до этого. Я слышу.
Фантом наклонился к нему, заглядывая в покрасневшие глаза. Стащил с головы рогатый капюшон-скальп, сел на колени перед пленником и вытащил из недр окровавленного одеяния кривой кинжал.
— Вечность гнить в темнице, вечность охотиться только за тобой… Разве это не безумие? — Брадор улыбнулся, и на душе у лучника появился очередной шрам от этого пугающего оскала. — Почему не молишь меня о пощаде?
— Даже если я начну… умолять тебя, это ничего не изменит. Ты перережешь мне глотку, я умру, я проснусь в другом сне. И всё будет по-прежнему. Этот кошмар. Ты и я… — честно ответил Саймон, закрывая глаза и борясь с желанием плюнуть в лицо убийце.
Брадор резко разжал пальцы, нахмурился и, всем своим видом намекая на недовольство от услышанного, оглушил лучника ударом по правому уху. Пленник упал на землю, путаясь в своём рваном нищенском одеянии, и снова с трудом сел на колени, до крови раздирая запястья об верёвку. Фантом обошёл его кругом. Шкура чудовища волочилась за ним по камням, и Саймон отчего-то слышал этот шорох особенно остро. Громко. Как громко. Будто бы колокольный звон.
— Ты и я. — Эхом повторил за ним Брадор. — Значит такова воля Великих, что заключили нас в Кошмаре. Это наказание за наши с тобой грехи. Мы отчистим свою грязную кровь и возвысимся.
— Больше никто не возвысится… — Саймон сказал это и умолк на мгновение, заметив, как изменилось выражение лица собеседника. — Больше никто не отчистится. Этот кошмар… Бесконечен, Брадор. Твои фантомы… И колокольчик… Стены твоей темницы — это всё, что осталось.
Лучник охнул от боли, когда кинжал легко прорезал его потрёпанный жилет и вонзился в живот. Тело Саймона содрогнулось в руках убийцы и запах крови стал таким невыносимо сладким, что сердце заходилось от восторга и ужаса. А ведь Брадор просто человек, который тоже когда-то любил… Привязывался… Страдал. Лучник зажмурился, извернулся, как змея, и ощутил, как лезвие ползёт выше, как мышцы гостеприимно расходятся, обнажая его внутренности. Если убийца захочет, Саймон будет умирать в муках как можно дольше, но в этот раз фантом не стал намеренно медлить.
Отбросив кинжал, фантом просунул руку в перчатке в открывшуюся рану и сжал пальцами трепещущее сердце страдающего охотника.
— Ты… Это всё, что у меня осталось, Саймон.
Брадор дождался его последнего вздоха. Бросил тело лучника прямо там, на камнях, поднялся на ноги и сделал пару шагов назад, прислушиваясь к отдалённому низкочастотному гулу. Совсем скоро они снова встретятся. Предатель вернётся в Кошмар, чтобы вновь щёлкнуть замком в двери клетки Брадора и вероломно сбежать.
Но до этого момента… Убийца будет сидеть в гнетущей тишине.
Потому что ему не дозволено слышать зовущий колокол. Он будет звонить лишь для тех, на кого объявлена бесконечная кровавая охота.

«Человеческое существо в своей порочности всегда страшнее любого нечеловеческого.» © Г.Ф. Лавкрафт


Фантом растворился в кровавом зареве на фоне угасающего лунного диска, и в тёмных объятиях темницы в подвалах Церкви Брадор открыл глаза. Пальцы, сжимающие колокольчик, онемели, запястье одеревенело, а ноги почти перестали слушаться старого убийцу. С трудом перебравшись на чудом уцелевший матрас, мужчина выдохнул, закрыл голову руками и громко застонал, осознавая, что тишина сводит с ума гораздо быстрее ритмичного звона.
Руки ещё помнили… Как билось в цепких пальцах сердце Саймона.
Как оно было напугано, как не могло солгать.
Отложив в сторону колокол, Брадор опустился на матрас и хрипло выдохнул. Грязная людская порочная сущность — он всегда думал, что освобождает тех, кто свернул не туда, решив пойти против Церкви. Что, если это безумие гораздо страшнее всех смертных грехов и вымыслов? Саймон был прав, называя Брадора самым страшным чудовищем в этом кошмаре, который не испугается даже оглушающего вопля умирающего и искалеченного Людвига.
Сердце отсчитало сто сорок пятый удар.
За дверью темницы раздались быстрые шаги, и в замке тихонько заскрипел ржавый ключ.
— Скажи мне…
Брадор снова сел. Затем поднялся, будто сомнамбула, чувствуя, как всё его нутро ликует от обретения долгожданного смысла в своём здешнем существовании.
— Скажи мне, охотник в нищенском одеянии… Ты слышишь звон?
На негнущихся ногах убийца подошёл ближе ко входу в свою обитель. Услышал, как кто-то за дверью опустился на холодный пол и прислонился спиной к отсыревшим доскам. Брадор представил, как исхудавший Саймон тщетно пытается скрыться от звона, зажимая ладонями уши.
И повторил жест охотника. Представив, что они сидят спина к спине, будто давние друзья.
— Скажи мне, Саймон… Слышишь?
Короткий стон всколыхнул тишину. Саймон хрипло рассмеялся, стиснул длинными пальцами рукоять лука и закрыл глаза под повязкой, безумно улыбаясь. Брадор не видел, но чувствовал эту улыбку кожей.
Она оставляла на его душе очередной шрам, который ныл и зудел при одной только мысли об убийстве.
Рогатый охотник снова зазвонил в колокол.
И нищий в оборванном одеянии ответил:
— Да, Брадор. Я слышу звон. И целую вечность буду слышать.

Людвиг/Лоуренс
Bloodborne

«Неприглядное это зрелище — юнец во власти эмоций и чувств, что скорее пристали пугливому ребенку.»

— Представь на секунду масштабы наших открытий. Мы можем изменить мир, распространить это знание на другие континенты, рассказать о том, что мы нашли в тех бесконечных лабиринтах. Представь, Людвиг.
В комнате было немного душно. Маятник напольных часов почти отсчитал время до полуночи, и лежащий на полу Лоуренс закинул ногу на ногу, услышав, как собеседник зашуршал верхней одеждой и небрежно бросил её на кресло. Людвиг был раздражён и чем-то встревожен, но не подавал виду, прекрасно понимая, что викарию могут не понравиться разносящиеся по Ярнаму новости.
— Под нашим городом когда-то жили люди. Есть мнение, что именно птумериане выбрались на поверхность, чтобы основать это место, заложить первые кирпичи в будущие соборы и дворцы. Ты наверное видел надгробные камни в лесу — это их святыни. Их последние почести ушедшим Великим.
Людвиг начал нервничать сильнее. Лоуренс слушал, как тот ходит, как переставляет лабораторные колбы на столе, чтобы освободить место для книг, как неровно дышит. Сев на полу, викарий посмотрел в спину охотнику, недовольно поморщился и встал, продолжая уже громче и навязчивее:
— Наши предки гордились бы нами. Мы вернули благосклонность небес на эти земли и использовали древнюю кровь так, как нам завещали. Мы прогнали лжепророков и еретиков, заперли их в клетках и почти уничтожили… Как думаешь, после всего этого мы всё ещё не достойны вознесения?
— Ты говоришь, как Миколаш… Перестань.
Ледяное презрение Людвига без ножа резало викария. Он отступил, поднял взгляд и недовольно поджал губы, словно капризный ребёнок. Охотнику даже не надо было оборачиваться, он кожей почувствовал, как Лоуренс на него посмотрел — не то испуганно, не то разгневанно, в любом случае осадок остался соответствующий.
— Ты осуждаешь меня? — дрогнувшим голосом спросил викарий.
Людвиг задёрнул тяжёлые занавески, прячась от вездесущей луны. Затем медленно провёл пальцами по щеке и подманил к себе Лоуренса так, будто бы викарий был всего лишь простым служкой, а не основателем Церкви Исцеления. Последний подчинился вопреки всем ожиданиям, но как-то неохотно, всё ещё находясь в плену своих рассуждений и не понимая тонких намёков.
— Нет, я тебя не осуждаю. — Людвиг поднял глаза и встретил застывший взгляд Лоуренса. — Просто пытаюсь понять, действительно ли ты так думаешь. Что древняя кровь нас возвысит.
— Мастер Виллем говорил, что эволюция без отваги невозможна. Мы отважились на переливание себе особой крови. Значит мы достойны… — викарий отдёрнул руку, но охотник перехватил его запястье. Приложив бледную ладонь церковника к своему лбу, Людвиг закрыл глаза и резко сменил тему разговора, потому как устал слышать эту фразу, уже давно потерявшую свой смысл.
— У меня голова болит. Давай закончим.
Лоуренс накрыл ладонью лоб охотника, судорожно пытаясь совладать с собственным дыханием, и наконец сдался. Сделал осторожный шаг вперёд, высвободил запястье и обхватил ладонями голову Людвига так бережно, словно она вот-вот расколется. Он прижался губами к виску собеседника, какое-то время помолчал, прислушиваясь к самому себе, затем спросил:
— Давно?
— После последнего кровослужения. Всё шумит вокруг. Будто морские волны лижут песок… Будто луна зовёт меня.
— Не может такого быть… — викарий нахмурился, покачал головой и отошёл к шкафу, в котором зловеще застыли подёрнувшиеся пылью старые микстуры. Лоуренс давно не экспериментировал с формулами и компонентами, потому что кровь опьяняла сильнее и лечила любую мигрень. Но почему-то викарий не стал рисковать в этот раз.
— Тот меч, Людвиг… — внезапно остановился церковник и нахмурился , медленно протягивая охотнику закупоренный пузырёк с эликсиром. — Который, ты нашёл…
— Он сам нашёл меня, Лоуренс. Нет, это не может быть связано с ним.
Маятник наконец-то отсчитал полночь, и их разговор прервался боем часов. От каждого удара у Людвига обострялась мигрень, и ему пришлось присесть на край постели, чтобы не упасть.
— Этот меч, он особенный. Он будто бы направляет меня. Ведёт через тёмный лес к свету, как путеводная звезда.
Викарий слишком громко хлопнул дверцами шкафа, слишком быстро подошёл и слишком яростно выпалил:
— Этот меч сводит тебя с ума, Людвиг.
— А разве не все мы стали безумны? Ты хоть раз выходил в город, видел то,что видел я?!
Когда часы затихли, Лоуренс поймал взгляд охотника, которым при желании можно было плавить металл, и снова замолчал. Церковник смотрел на оппонента столь же бешено, болезненно и неверяще, хрипло и шумно дыша. Затем угас, как огарок свечи. Потушил свою ярость об собственное бессилие и кивнул на кровать.
— Ложись. Микстура подействует минут через пять.
— И это всё? — нахмурился охотник.
— Всё. Ты мешаешь мне думать. Так что лежи и молчи.
Сам викарий снова опустился на холодный пол и продолжил смотреть в безучастный тёмный потолок. Без своего церковного одеяния, подумал Людвиг, Лоуренс снова становился похожим на себя прежнего — горящего энтузиазмом студента Бюргенверта. Охотник бесстыдно разглядывал профиль викария, сравнивая его бледность с потусторонней пустотой, и наконец опустил голову на подушку, что пропахла розмарином и догорающими углями из камина.
— Никогда не думал, что мы совершили большую ошибку? — спросил викарий так тихо, что в первую секунду Людвиг даже не понял, что обращаются к нему. — Взяли и потянули за нить, за которую тянуть было нельзя… Что если Ярнам станет следующим Лораном?
— Поздно жалеть о содеянном. Нам останется только пожинать плоды собственных ошибок и пытаться исправить то, что получилось. Мои слова вернули тебе здравый смысл? — охотник иронично хмыкнул и прикрыл глаза рукой, слушая тиканье часов. — Мне казалось, что слова мастера Виллема стали для тебя непреложным кредо.
— Если знать, как пользоваться дарованной силой, можно горы свернуть. Но ты прав. Надо исправить то, что мы наделали, своими силами.
Людвиг услышал возню на полу. Затем шуршание одежды стало ближе, и Лоуренс лёг рядом на кровать, привычно запуская холодную ладонь под складки охотничьей рубашки.
— Мы остановим кару зверя.
Викарий спокойно выдохнул после сказанного и закрыл глаза. А Людвиг слушал, как в его голове то нарастает, то затихает лунная песнь клинка, резонируя с болью. Во время охоты только эти путеводные огни освещали ему путь и освобождали от тяжёлых оков страха. Погружаясь в сон, охотник надеялся, что Лоуренса тоже не будут мучить кошмары, что атакуют каждого в подобные зловещие тёмные ночи. Ночи, лишь для них двоих наполненные чарующим лунным светом.

Джо/Уилл
Assassin's Creed

«Где кончается безумие и начинается реальность?»

У кредо всегда было довольно неприветливое лицо. Ничто не истинно… Всё дозволено. Но если ничто не истинно, то чему тогда верить? Если всё дозволено, то кто установит тебе рамки морали? Почему кодекс лишь запрещает, если второе утверждение заведомо верно? Уилл не понимал этого, пока не познакомился с Джо. Именно Джо показал ему истинное лицо Братства, потому как являлся живым воплощением знаменитого кредо ассасинов.
— У тебя есть ром?
Де Сен При молча достал бутылку из ящика и бросил в сторону убийцы. Джо ловко поймал её, отпил немного и снова замолчал, нечитаемым взглядом вперившись в пространство перед собой. Покрытый кровью, ночной охотник за головами тамплиеров напоминал скорее гремящего цепями призрака, что вынужден бродить по расколовшейся надвое Америке в надежде найти избавление от своих мук. Сравнение позабавило. Уильям даже усмехнулся, но быстро стёр это глупое выражение со своего лица и подошёл к Джо ближе, медленно забирая бутылку из обманчиво хрупких пальцев.
— Легче? — спросил француз отстранённо.
— Нет. Выпьешь со мной, станет.
Предпочитающий сухие вина, Де Сен При ненавидел ром, но хранил его на случай внезапного визита. С тех пор, как Джо сменил капюшон на шляпу, а скрытый клинок превратился в его руках в опасно заострённый крюк, он не так уж часто заглядывал в неприметный охотничий домик в лесу фронтира.
— Что смотришь? — убийца глянул на ассасина с издёвкой и угрожающе поднялся со стула, на котором сидел. — Ром не так уж плох.
— Ты же знаешь, что я от него не в восторге.
Джо тяжело вздохнул, бросил шляпу на стол и сорвал с шеи платок. Слишком резко, чтобы не заметить явного раздражения.
— Ты такая сука, Уилл. Аж тошнит от тебя.
— Если я отказываюсь выпить — это ещё не значит, что мы не можем поговорить по душам, как раньше.
Де Сен При отставил ром в сторону, сделал шаг назад, но даже не вздрогнул, когда Джо в два шага преодолел разделяющее их расстояние и без церемоний сжал пальцами его промежность. Француз гневно выдохнул, в ответ хватая Джо за шею — убийце явно не понравилось это предостережение, но тот привык к подобным играм ассасина.
— Знаю я наши разговоры, Уилл. Ты начнёшь рассказывать мне сказки про кредо, потом слёзно попросишь вернуться в Братство, затем намекнёшь на нецелесообразность моих методов, а потом… Что ж, ты сам знаешь, что терпение у меня не безграничное. Ты будешь визжать, как шлюха, и умолять меня остановиться. Эту историю мы проигрываем раз за разом… — игнорируя постепенно заканчивающийся воздух, убийца свободной рукой перехватил запястье Де Сен При и добавил, — Ты до сих пор не выучил правила.
Всё дозволено. Охотник разжал пальцы и подался назад, оставляя место для замаха. Чтобы утихомирить взбесившуюся собаку, нужно её ударить. Главное, потом не попасться в челюсти — Джо умел кусаться, как самый настоящий охотничий пёс, но сейчас был слишком ошеломлён сопротивлением, чтобы реагировать. Отскочив от Уилла и инстинктивно зажав ладонью вспыхнувшее болью ухо, отступник выдавил из себя ироничный смешок.
— Вот как. Вспомнил бурную молодость?
— Успокойся, Джо.
— Не указывай мне, собака. Ты совсем страх потерял, верно?
Уильям покачал головой, постепенно приходя в себя, затем оттолкнулся и, навалившись на Джо, сбил его с ног, чуть ли не выламывая спиной любовника скрипящие доски пола. Наверное, думал Де Сен При, в нём заговорило чувство собственника, который некогда очень хотел приручить неуправляемого ассасина, чьё представление о кредо было слишком уж буквальным. Сначала тамплиеры, затем невинные люди — Джо не видел разницы, ему было всё равно, а Уилл слишком заботился о том, чтобы бешеную собаку не пристрелили свои же. Гаррет, например, давно уже чистил винтовку и покупал боеприпасы — методы Джо сильно мешали его работе.
— Слушай меня, Джо, внимательно слушай! — разбив губу убийце, Уилл сел на него сверху и, не давая сделать хотя бы один вдох, сказал: — Я ничего не собираюсь тебе доказывать, я давно уже понял, что попытки вернуть тебя на путь истинный — пустая трата времени. Больше не будет моих рассказов о кредо и войне, ты и сам прекрасно понимаешь, кто из нас тут прав, а кто нет. Баста, c’est tout. Если ты пришёл ругаться, то проваливай из моего дома. Если желаешь просто поспать в нормальной постели и утром снова испариться, то пей свой проклятый ром и молчи. Молчи, Джо. Иначе твой труп уже завтра будет кормить червей у реки.
Убийца выдохнул. Слишком светлые глаза с желтизной раскрылись в немом удивлении, но Уилл видел — он впечатлён. Руки, уже было потянувшиеся к шее охотника, обессиленно опустились на пол, губы дрогнули в усмешке. и убийца хрипло рассмеялся, слизывая кровь.
— Что-то новенькое. Приятно осознавать, что ты ещё не оборонил свои мозги. Может, слезешь с меня? Или…
Заставив Джо замолчать крепким, не терпящим возражений поцелуем, француз прижал его руки к полу и зажмурился так, будто это ему самому было больно. От выброшенного в кровь адреналина было нечем дышать, хотелось снова ударить Джо за этот смех сквозь поцелуи, за несерьёзность и несдержанность, хотелось в немом исступлении взять убийцу прямо на полу, заставляя именно его кричать и умолять о пощаде. Но ярость быстро сошла на нет. Пальцы сами собой разжались, Уилл отстранился, прижался щекой к щеке Джо и судорожно выдохнул, позволяя любовнику расстегнуть пуговицы на своих штанах.
— Какая же ты тряпка… — процедил насмешливо бывший ассасин. — А ведь было бы интересно попробовать наоборот, верно?
Всё дозволено.
— Где же это твоё кредо теперь, а? Когда ты желаешь меня так сильно, что самому становится стыдно? — Джо снял одну перчатку и обхватил пальцами член Уилла, довольно хмыкая. — Как и тогда, Уилл… Когда ты приехал сюда, когда мы встретились. Помнишь?
— Да.
Де Сен При шумно выдохнул, выпрямляясь и прикрывая ладонью искусанные губы. Убийца смотрел на него, не моргая, напряжённо и внимательно, как зверь следит за своей жертвой сквозь высокую траву.
— Вот видишь… — пальцы Джо сжались сильнее, он приподнялся, сгибая одну ногу в колене, и, сев, любовно поцеловал француза в ключицу под дорогой рубашкой. — У тебя нет ни единого аргумента. Ты можешь только давать.
— Я просто хочу… Чтобы ты больше не уходил, Джо.
Убийца замер. Ничто не истинно. Уилл увидел в его взгляде осуждение, затем презрение и немой укор. Джо рванул его рубашку, обнажая торс, с нажимом провёл рукой в перчатке по рёбрам и больно прикусил шею, оставляя след зубов на коже.
— Я не принадлежу Братству. И не принадлежу тебе. А вот ты… С этим ещё можно поспорить.
Джо скинул с себя ассасина, поднялся на ноги и молча расстегнул ремешки на своём костюме. Сбросил тяжёлые наручи, стянул через голову рубашку. Когда крюк с грохотом упал на пол, Уилл уже тоже стоял на ногах и, даже не успев сообразить, что происходит, попытался застегнуться, но убийца его остановил.
— Поговорить успеем утром. Сейчас мне это не нужно.
Сбросив со стола книги и аккуратно разложенную карту с указанием всех убежищ ассасинов Америки, Джо схватил Де Сен При за собранные в хвост волосы и легко опрокинул его грудью на стол, выбивая воздух из лёгких и ехидно добавляя:
— C’est tout…
Француз застонал — убийца в ответ на это лишь самодовольно улыбнулся. Уильям уже не терпел каждое прикосновение, он жаждал их, несмотря на то, что сознание его всё ещё пыталось яростно сопротивляться. Пора уже было признать, что Джо гораздо сильнее.
Во всём.
— Нравится? Я уверен, тебе нравится.
Де Сен При мог назвать это безумием — он всегда терял волю, когда Джо был рядом, будто заражая его этим ирреальным влечением. В обществе просвящённых такая связь карается вечным позором, а Уилл спокойно подставлялся чужим рукам и с самозабвенной похотью подавался навстречу ласкающим его изнутри пальцам. Ведь всё дозволено… Француз раскрыл глаза, выругался от неожиданности и схватил руку Джо, что опиралась на скрипящий стол.
Он успел отвыкнуть от любовника за то время, пока в одиночестве пытался бороться с тамплиерами давно устаревшими методами.
— Хочешь, чтобы я остался?
Убийца грубо толкнулся в нём, будто желая выбить из француза признание.
— Хочешь?
Уилл задрожал, царапнул столешницу и судорожно выдохнул. На ответ ему не хватило сил, а затем реальность перед глазами померкла и осыпалась ему на плечи остатками сна.

Он проснулся в собственной гостиной. В доме, что даровало ему братство. На столе всё ещё горела свеча, недописанное письмо было безнадёжно испорчено пролитыми чернилами. Уильям огляделся, пытаясь разобраться, где закончилась его реальность и началась нынешняя, и издал тяжёлый вздох. Рубашка намокла и прилипла к телу на спине, сердце всё ещё бешено колотилось, но Де Сен При так и не нашёл в себе ни единого оправдания произошедшему.
Это ведь просто память. Память, которую так не хочется уничтожать, оставлять позади… Медленно поднявшись из-за стола, ассасин выбросил чернильницу в помойное ведро и скомкал недописанные строчки. О чём Уилл писал, он уже не помнил.
— Эй, у тебя есть ром?
Француз медленно выпрямился, подавляя испуг, и медленно повернулся к раскрытому настежь окну, которое он точно закрывал.
— Что смотришь? Думал, я сдох?
Перед ним застыл знакомый силуэт, от которого пахло пролитой кровью и зимними надеждами. Джо молча скинул солдатский кожаный китель и небрежно бросил на пол шляпу.
Когда тяжёлый крюк с грохотом упал на паркет, Де Сен При уже не понимал, где кончается реальность и начинается безумие.

Варгас/Даниэль
Original

«Это не сон и, боюсь, даже не безумие. Слишком много случилось за последнее время, чтобы можно было предаваться утешительным иллюзиям.»© Г.Ф. Лавкрафт


Никогда не привязываться к своим напарникам. Никогда не воспоминать о них. Не пытаться сохранить связь после разлуки. Не скучать. Не любить. Не искать.
Варгас смахнул с креста прилипшие осенние листья и хмыкнул, оставляя на увесистой надгробной плите букет вереска. Конечно, так всегда говорили — любые привязанности превращают жизнь охотника в кошмар, обращая реальность против него. Каждый груз необходимо сбрасывать, чтобы без жалости бросаться в бой, ни о чём не думая, но в некоторых случаях система давала сбои. В любом механизме присутствует заводская оплошность, так ведь?
Габриэль тяжело вздохнул. За эти два года он заметно постарел, приобрёл много новых шрамов. Последняя стычка с умертвием почти лишила его левого глаза, а древко косы покрылось новым слоем обмотки, потому что оружие быстро изнашивалось. Маршал чувствовал, что вскоре и вовсе отойдёт от дел — это витало в воздухе ещё тогда, когда он пришёл в себя после утраты.
Сейчас всё потеряло свой смысл.
Хантер протянул руку к кресту, опустился на одно колено и осторожно стёр капли с аккуратно вырезанного на кресте имени. Сердце его уже давно опустело и снова закрылось от внешних раздражителей, от постоянных резких перепадов настроения болела голова, да и душа покрылась острыми иголками, об которые царапались все, включая его самого. Но только здесь, в Гилмортоне, он наконец-то обретал некоторое подобие спокойствия.
— Привет, Даниэль.
Вереск — не те цветы, которые хотелось нести ему на могилу, но по дороге лучше не найдёшь. Нынче искать красивые полевые растения нет времени, да и бродить по лесам стало опаснее, поэтому Варгас не рисковал — знал, что Марлоу бы это не одобрил. Вереск колючий, не праздничный, но зато красивый. Габриэль никогда не носил цветы на могилы, поэтому не видел разницы. Главное — внимание.
Охотник снял с головы шляпу и положил её рядом с собой. Привычным неосознанным движением потянулся к висящему на шее деревянному крестику, покрутил его в пальцах, задумчиво вырисовывая взглядом контуры надписи на импровизированном надгробии, затем склонился к плите и прислушался. Ничего. Только глухое безмолвие. И эта тишина тоже по-своему успокаивала, ведь в нынешние времена мертвецы недолго остаются мертвецами, пускай и прошло уже два года.
Но помнил Варгас тот день слишком хорошо. Будто бы это произошло вчера.
— Не умею говорить с мёртвыми, но, чтобы ты знал, здесь всё пошло к чертям. Недолго осталось до абсолютной пустоты, которой мы так боялись. Так что, скорее всего, туда, где ты сейчас, скоро нагрянет множество знакомых… — Габриэль невесело усмехнулся, опустил второе колено на мокрую листву и ненадолго прикрыл глаза, задумываясь. — Кракс с женой и детьми остались в Лондоне. Лиа растит прекрасного сына, который похож на Брента, как нарочно слепленный. Хотя, он ещё слишком мелкий, чтобы судить, но… Глаза точно его.
Хантер сделал паузу, чувствуя себя глупо, провёл рукой по лицу и только сейчас заметил, что не снял платок. Он теперь всё чаще прятался под ним. Буревестники объявили награду за головы охотников из командования, и попасться под пулю Габриэлю очень не хотелось.
Во всяком случае пока.
— Джонсон в Лондоне. Всё такой же ворчливый, всё такой же злой, правда спать стал лучше. Не знаю, как это связано… — сидеть в одном положении было не трудно, но Варгас всё равно пересел. Поднял с земли пожелтевший листок, повертел его в пальцах и нахмурился.
В тот день вендиго настиг их слишком неожиданно. Так всегда случается — как только тебе кажется, что всё хорошо, незамедлительно следует безжалостное опровержение. Один удар, ответный выпад… И пока монстр захлёбывался собственной кровью, барахтаясь в снегу, Хантеру оставалось лишь вовремя взять себя в руки.
Чтобы попрощаться.
Чтобы извиниться.
Чтобы получить благословение.
Последний поцелуй…
У Даниэля просто не было шансов выжить даже с оказанной помощью. Он умирал стремительнее выпущенной стрелы, и Габриэль мог только наблюдать за его смертью, в очередной раз убеждая себя в том, что время лечит. Не лечит.
Он каждый раз возвращался в Гилмортон, куда в тот день привёз Марлоу для отпевания и погребения, чтобы рассказать последние новости. Как будто бы это имело смысл.
— Старк погиб… — шёпотом продолжил Варгас и наконец отвёл взгляд от креста, будто бы тот смотрел на него укоризненно. — Пару месяцев назад был утащен под воду тремя гарпиями. Наверное, мне стоило бы позлорадствовать, но я не буду. Потому что из него бы действительно получился хороший маршал, не то, что я…
Мужчина поджал губы, поправил рукав плаща и уже было потянулся за флягой, но вспомнил, что обещал себе не пить в Гилмортоне. Он даже выучил целую одну молитву не без помощи Джонсона, и теперь читал её в те минуты, когда ему казалось, будто бы на постели рядом с ним кто-то сидит. Быть может, это был Марлоу или кто-то ещё, но молитва в любом случае снимала морок и избавляла Габриэля от утешительных иллюзий. Спустя два года горевать уже не было смысла.
— Знаешь, я… Мне бы хотелось, чтобы существовала жизнь после смерти. Ну, такая, как ты описывал. Чтобы тебе там было хорошо, чтобы ты был счастлив. Просто, если там ничего нет, то тогда я просто разговариваю с крестом, а это представляется мне чем-то нездоровым.
Охотник болезненно поморщился, снова замолчал и прикрыл рукой глаза, про себя отсчитывая секунды.
— Если ты можешь подать мне знак, то я в нём очень нуждаюсь. Хоть что-то. Чтобы я успокоился и перестал метаться. Чтобы я мог… Жить дальше, понимаешь? — Варгас посмотрел на крест и неровно выдохнул, собираясь с мыслями. — Или это так не работает? Мне остаётся только верить, верно?
Тишина надавила на затылок, и Хантер раздражённо повёл плечом, чувствуя себя спокойно, но немного неуютно. Плакать он не умел, да и истратил все запасы жалости к себе ещё год назад. Думал, что мог умереть сам. Не жалел себя на заданиях. Пытался отвлечься на бытовуху, которая совершенно внезапно появилась в его жизни, когда Маргарет попросила Варгаса побыть отцом для её детей, нуждающихся в мужском воспитании. Теперь Габриэль ездил к ним, учился и помогал Тиви по дому, сохраняя с ней почти братско-сестринские отношения. Женщина видела, как тяжело маршалу. И просто предложила свою помощь в обмен на видимость семейного счастья.
В их мире большего не просили.
Но стоило ему оказаться здесь, как весь мир за пределами Гилмортона переставал существовать.
— Наверное, я больше никого не смогу полюбить так же, как полюбил тебя, Даниэль. И в этом мой самый большой грех, который не искупить словами.
Охотник опустил голову и вздохнул. Затем махнул рукой, собрался встать, но остановился, когда увидел, как на крест села маленькая птица-зарянка. Она смотрела прямо на него и не улетала, просто наблюдала, не издавая звуков. Именно сейчас Габриэлю показалось, будто бы Марлоу молча обнял его сзади и вздохнул, лёгким ветерком сдувая листья с тяжёлого надгробного камня.
— Маршал?
Очнувшись, Варгас медленно повернул голову, боясь спугнуть накрывшую его иллюзию, и посмотрел на стоящего за ограждением Оливера Кроу. Своего ровесника и немногословного нового спутника.
— Когда мы выдвигаемся?
Хантер издал глубокий вздох и поднялся с земли, спугнув зарянку. Проводив её задумчивым взглядом, он произнёс:
— Дай мне ещё пять минут и поедем.
А затем улыбнулся, спрятал лицо под платком и надвинул на глаза шляпу, чтобы скрыть выступившие слёзы.
— Покойся с миром, Даниэль Марлоу. Я обещаю, что скоро приеду.

Герман/Лоуренс
Blodborne

«В известном смысле все мы не очень-то нормальны.»© Г.Ф. Лавкрафт

Герман до сих пор вспоминал тот день. День, когда всё началось.
Они были так молоды и глупы. Надеялись изменить ход истории. Лекции, беседы за бокалом вина, прогулки вдоль озера и громкие заявления. Он помнил, как в один вечер после сделанных открытий вышел из обсерватории Бюргенверта и сел на ступеньки под лунарием, чтобы полюбоваться закатным солнцем и подумать о том, что ещё светлые университетские умы смогут расшифровать в закрытых подземельях. Его уединение нарушал лишь приглушённый смех с балкона, пару раз подбегал воодушевлённый Кэрилл, спрашивающий у Германа про найденные руны…
А затем подошёл Лоуренс.
Он сел с ним рядом, улыбнулся и обратил свой взор на темнеющий горизонт, убирая пенсне в нагрудный карман аккуратной студенческой жилетки. Тогда Лоуренс не был одержим идеями Церкви, а был простым учёным, что верил в прогресс и успешность их археологических изысканий. Он не пугал, не запугивал, не шантажировал Германа, а просто молча сидел рядом, слушая благоговейную тишину.
Всё было так по-настоящему. Даже ветер, даже солнце — ничто в том мире не казалось бесконечным сном. И поэтому Герман держал это воспоминание в своей памяти. Оно позволяло ему жить дальше. Существовать в междумирье с надеждой на скорое освобождение.
— Говорят, луна сегодня будет необычайно большая… — сказал Лоуренс в тот день.
— Поэтому я здесь, мой друг. Не хочу пропустить полнолуние.
Будущий первый охотник поднял с земли упавший откуда-то с балкона лист, вырванный из блокнота, и прочитал на нём:

«Небо и космос едины»

Лоуренс опустил взгляд на свои руки, затем посмотрел на Германа и задумчиво хмыкнул. Улыбка слетела с его лица, обнажая лёгкую обеспокоенность, затем молодой человек кашлянул в кулак и спросил:
— Как думаешь… Птумериане пытались скрыть от нас что-то, что нам не следовало знать?
Горизонт стремительно темнел, и Герман, ощутив холодок, скользнувший вниз вдоль позвоночника, повернул голову на голос собеседника.
— Что ты имеешь ввиду?
— Я имею ввиду… Старые легенды о том, что за стенами подземного Лорана по древним коридорам гуляет древняя чума. Мастер Виллем говорит, что я надумываю, но вдруг… Вдруг наши предки не просто так покинули свои дома?
Они замолчали, задержав взгляды на горной гряде вдалеке на том берегу озера, и Герман хрипло засмеялся, коленом толкая собеседника и качая головой.
— Брось, Лоуренс. Мы только начинаем наш путь в изучении этого вопроса. Вряд ли академический интерес выльется во что-то опасное. Перестань.
Тогда будущий первый викарий Церкви серьёзно посмотрел ему в глаза и осуждающе поджал губы, намекая на то, что он безумно серьёзен. Он не напоминал громкого и восхищённого фанатика, проводящего кровослужения, он не был очарован луной и совершенно спокойно предполагал худшее, взвешивая возможные риски. Герман считал его параноиком. А Кэрилла чудным. Миколаш воспринимался им, как будущий ректор университета, у которого перед глазами всегда есть цель. А сам Герман… Сам Герман не знал, хочет ли он посвятить свою жизнь науке.
В тот день…
Откуда-то сверху упал ещё один блокнотный лист. На этот раз на нём было написано:

«Наша жизнь не зависит от положения звёзд. Это фикция»

— Скажи. Если мы станем знаменитыми учёными Ярнама, ты согласишься работать со мной?
Герман вздрогнул, отложил лист в сторону и улыбнулся Лоуренсу.
— Конечно. Я буду рад помогать тебе во всём.
— Мне приятно это слышать.
В тот день будущий викарий, притянувший луну, крепко сжал пальцы Германа и посмотрел на него с надеждой. Он метался, пытаясь понять, что на самом деле реально, а что нет. Верить ли Мастеру Виллему? Забираться ли глубже в подземелья? Горизонт подёрнулся дымкой, и побережье почти погрузилось в ночную мглу, обнажая лунный диск. Какое-то время Лоуренс молча изучал его взглядом, затем вновь заговорил.
— Кэрилл не кажется тебе странным? Сегодня он при мне заговорил со стеной… Глупо выглядело, но меня это насторожило.
Герман весело хмыкнул и, повернувшись, лёг на ступеньку, положив голову на колени Лоуренса.
— Он чудак. Не вини его в том, что … Хотя да, он немного увлёкся найденными рунами. Я не удивлюсь, если скоро с ним заговорят призраки, и Мастеру Виллему придётся принять меры.
— Например, какие?
В тот день… Пальцы Лоуренса почти нежно вплелись в волосы Германа. От прикосновения он замер, прикрыв глаза, и спокойно выдохнул:
— Например, сдаст его в лечебницу. Наилучший исход для Кэрилла, если он внезапно начнёт вести себя, как душевнобольной. Правда порой мне кажется, что все мы немного безумны, раз повелись на эту авантюру.
Добродушно рассмеявшись, Лоуренс успокоился и вновь обратил свой взгляд к луне.
В тот день с балкона на грудь Германа упал очередной лист, надпись на котором гласила:
“Берегись безумия”
— Герман?
Приоткрыв один глаз, молодой подающий надежды студент Бюргенверта, ещё не подозревающий о том, что его ждёт, задержал свой взгляд на Лоуренсе и вскинул брови, прислушиваясь.
— Мне так хочется, чтобы мы никогда не старели.


Герман мотнул головой и судорожно схватил ртом воздух, сжимая пальцами подлокотники инвалидного кресла. Его окружало поле белых цветов и каменных надгробий с полустёртыми забытыми именами старых охотников. Находясь на грани сна и яви, потонувший в воспоминаниях старик издал тихий стон и зажмурился, пытаясь подавить рвущийся наружу крик.
В тот день всё казалось таким нелепым. Смешным. Далёким. Светлые воспоминания делают больнее, заставляя душу и тело страдать от каждой вспыхивающей мысли. Стоит Сну одолеть тебя, становится тяжело контролировать разум, в особенности тогда, когда он играет с тобой в подобные игры.
— О, Лоуренс…
У ног Германа опустился до боли знакомый человек, облачённый в белые церковные одежды. Не успевший состариться, викарий смотрел на охотника тепло и открыто, как тогда… На ступеньках под лунарием.
— Почему ты так долго?
Сжав искалеченные старостью ладони первого охотника в своих холодных пальцах, Лоуренс потянулся к нему и прижался щекой к груди старика, слушая, как яростно колотится его сердце, некогда наполненное решимостью изменить мир.
— Я стал слишком стар для такого. — Герман закрыл глаза, подавляя горестный вздох. — Боюсь, я теперь мало чем смогу быть полезен…
Лоуренс покачал головой, приложил палец к губам и опустил голову на колени Германа, закрывая глаза и слушая благоговейную тишину, освещённую светом красной луны.
— Ничего, старый друг. Я всё равно буду рядом с тобой.
Первый охотник тихо выдохнул в ответ и с теплотой и нежностью вплёл свои пальцы в волосы первого викария. Какое-то время они сидели неподвижно, слушая, как ветер гуляет среди цветов.
— Мне приятно это слышать… Лоуренс.
Неслышно ступая по проторенной тропинке, Кукла медленно приблизилась к спящему Герману и накинула на его колени старую шаль, заботливо подоткнув её под ноги старика. Наклонившись к колесу инвалидного кресла, она осторожно подняла затерявшийся в белоснежных лепестках старый лист, небрежно вырванный из блокнота.
На нём было написано:

«Я люблю тебя, Герман. Спасибо за всё.
Лоуренс»

Продолжение тут: rebornsan.diary.ru/p207198528.htm

запись создана: 30.11.2015 в 12:22

---

новогодний концерт по заявкам

В пост ничего не влезает, как бы я ни старался. Поэтому продолжение вот этого отныне будет пополняться здесь.


ИСПОЛНЕНИЯ:

Брадор/Саймон
Bloodborne

«Ни смерть, ни душевные или физические муки не могут породить такого отчаяния, какое вызывает утрата собственной индивидуальности.» © Г.Ф. Лавкрафт

Перебинтованные ступни Саймона утопают в крови тысяч жертв Церкви Исцеления. Символично. Он внимает стонам, внимает мольбам о прощении, но закостенелое милосердие охотника распространялось только на тех, кто растерял последние крупицы человечности. Лучник осторожно поднял тяжёлый Лунный клинок церковника и стёр тыльной стороной перчатки кровь с лезвия. Оружие откликнулось благодарным голубоватым всполохом — оставшись без выбранного хозяина, оно перешло бы к Саймону, став его проводником во мгле, но он не смог бы себе позволить подобную дерзость. Не хватит ни решимости, ни любви, ни мастерства, чтобы забрать меч с собой.
Чавканье шагов по загустевшей крови отвлекло охотника от молчаливой скорби по погибшему Людвигу. Его убийца, безымянный человек из Мастерской, он больше достоин владеть лунным светом, поэтому Саймону ничего не остаётся, кроме как отдать оружие ему. И проводить тяжёлым взглядом, скрытым за нищенской повязкой.
— Тебя ведь так же, как и меня, манят тайны, — прошептал он. — Интересно, куда тебя заведёт любопытство?
Вдалеке раздались гулкие выстрелы. Опустившись на колени в кровавое месиво, Саймон склонил голову и сложил руки в молитвенном жесте, призывая всех известных ему богов помочь Людвигу проснуться. Но он догадывался, что молитвы обречённого на нескончаемую смерть вряд ли дойдут до адресатов.
Особенно из такого ужасного места, где ты уже перестаёшь быть человеком, где ты теряешь собственную индивидуальность, превращаясь в алчущее крови чудовище. Саймон чувствовал себя призраком давно умершего глупца, что никак не найдёт покоя. В каждой из своих жизней он умирал и возрождался вновь, потому что убийца Церкви никогда не остановится.
За спиной Саймона вновь раздались шаги. Напрягшись, охотник медленно поднялся и, перехватив поудобнее стрелу, которой он добил Людвига, вырвал её из его пустой глазницы. Размахнувшись и наотмашь ударив неприятеля, он надеялся ранить предполагаемого противника, но тот оказался быстрее и стиснул запястье Саймона до боли. Пальцы последнего разжались, безвольно выпуская своё импровизированное оружие.
— Молился за упокой проклятого Людвига? — холодно спросил Брадор. — Как сильно, должно быть, ты любил его, будто наставника и отца, раз готов так унижаться перед еретиком.
— Людвиг был не еретиком, но слепцом, который сидел на привязи рядом с викарием. Винить его не вижу смысла.
Саймон схватил Брадора свободной рукой за воротник и ударил его головой в переносицу, одновременно с этим слыша оглушающий звон молчаливого колокола. Совсем рядом в темнице был заперт настоящий убийца, вынужденный пользоваться фантомами, чтобы везде следовать за жертвой. Он мог в любой момент отобрать у Саймона ключ от своей кельи, но не делал этого, наслаждаясь собственным могуществом. Перемещение, управление проекциями и насыщение кровью по всем канонам Церкви Исцеления — за все эти качества его обязаны были причислить к лику святых мучеников, но к сожалению, охотники все провалились в кошмар раньше приказа к отступлению и безоговорочной капитуляции перед лицом сильного врага.
Который отдал Людвиг. Тогда казалось, что весь мир трещит по швам, расколотый безжалостными стрелками ярнамских астральных часов.
— Перестань бегать от судьбы, Саймон. Ты предал церковь, ты тоже еретик, как и трусливый охотник, чья голова лежит у твоих ног. — Брадор отпрянул, отпустив жертву, выпрямился и стремительно набросился на неё вновь, не желая отпускать столь скоро. — Умирающий в Кошмаре будет умирать вечно.
Схватив противника за грудки и бросив в багровую кровь, убийца наступил Саймону на грудь и сильно надавил, обездвиживая. Одежда охотника намокла и стала гораздо тяжелее, а лук Брадор небрежно поднял на уровень глаз и раскрыл, злорадно усмехаясь.
— Жаль, я не могу убить тебя без помощи фантомов. Я не выйду из своей темницы без ключа, но… Было бы забавно утопить тебя в этой реке и посмотреть, как ты будешь трепыхаться в моих руках. Будто…— он наклонился ниже, опустив колено, и схватил Саймона за подбородок, отбрасывая лук в сторону. — Мотылёк, прилетевший к таинственному источнику света.
— Будь ты проклят... — охотник стиснул зубы, зачерпывая склизкую кровь и бросая её в глаза Брадора. — Ты! Церковь! И все!
Зарычав, он дёрнулся в сторону, воспользовавшись слабостью убийцы, но тот пригвоздил его обратно и дёрнул на себя, со звериным остервенением впиваясь зубами в шею. Не будь у него на Саймона иные планы, Брадор бы разодрал ему горло, напиваясь насыщенной охотничьей кровью, отдающей металлом и совсем немного — гнильцой. Усмиряя жертву, подчиняя его себе, он доводил его до изнеможения, сравнивая с диким извивающимся хорьком, который осмелился бросить вызов хищной змее.
Удар. Ещё один. Лишь бы услышать ещё одну сладкую песню отчаяния. Брадор бил его в живот до тех пор, пока Саймон сдавленно не застонал от боли под рёбрами и, оттолкнувшись от скользкого бездыханного тела, скрытого под багровой рекой, задушено вскрикнул. Услышав страдальческий вздох, Брадор поднялся, отплёвываясь от крови, и, схватив охотника за капюшон, протащил его по куче трупов к лестнице. Там он бросил его на ступени, нависнув сверху, и грубо сдавил Саймону шею, перекрывая кислород.
— Теперь мы прокляты одинаково. Смертью… — хрипло выдохнул рогатый следопыт. — И разложением. Духовным и физическим. Мы словно братья, что скрепили узы кровью, не находишь?
Поймав судорожное дыхание Саймона в поцелуе, Брадор нехотя отстранился и довольно хмыкнул. Ослабевший хорёк последний раз дёрнулся в его стальной хватке и затих, пытаясь поймать ртом желанный воздух. Стискивать его шею пальцами уже не было причины, ведь терзаемый мучениями охотник почти смирился. Осталось сделать предсмертный комплимент. Унизить ещё сильнее, закрепить эффект и снова позвонить в зовущий молчаливый колокол, который зазвучит в ушах Саймона похоронным маршем.
— Тише-тише… — Брадор отпустил его шею, кладя окровавленную ладонь на тяжело вздымающуюся грудь охотника. — Не торопись. Дай отчаянию пропитать тебя насквозь.
Саймон издал стон и попытался отползти от убийцы, но всё было тщетно. Он снова проиграл и был удивлён, что противник медлил, обращаясь с ним, словно с игрушкой. Это было в новинку, впору бы съязвить, но слишком сдавило горло для слов, поэтому с губ Саймона сорвался лишь болезненный вскрик. Острые углы ступеней врезались в позвоночник, принося массу мучений.
Всё, как любил Брадор.
— Скажи мне… — убийца наклонился к нему и прошептал: — Тебя всё ещё манят тайны?
— Нет… — охотник покачал головой, уже смиренно позволяя снять со своих глаз мокрую повязку. От попавшей крови всё казалось мутным, но Саймон проморгался и перевёл злой холодный взгляд на убийцу, нисколько не скрывая своего презрения.
— Потому что ты знаешь все секреты? — снова спросил Брадор, снимая бинты и отбрасывая заплечную сумку охотника, что всё это время царапала его перевязанную руку. — Я думал, что твоё любопытство безгранично.
— Хочешь, чтобы я был заинтересован в том, как убить тебя?
Охотник плюнул ему в лицо и тут же закричал, когда оскорблённый этим жестом Брадор болезненно стиснул его промежность сквозь ткань нищенского одеяния.
— Что, если хочу? — рыкнул на жертву убийца. — Тебе бы замолчать, но кляпом тебе будут собственные потроха, если мы продолжим препираться. Хочешь знать, какой ты на вкус?
Сдёрнув стремительно теряющего силы охотника с лестницы и снова негуманно протащив его по ступеням и куче трупов под кровавыми водами, Брадор, получая воистину садистское удовольствие от происходящего, пинком перевернул жертву и схватил сзади за волосы.
— Умоляй меня пощадить тебя.
Цепляясь за прогнившую грудную клетку мертвеца под собой, Саймон из последних сил рыпнулся, но убийца придавил его и, с трудом стаскивая с лучника насквозь пропитанное чужой кровью охотничье исподнее, болезненно обхватил пальцами его член.
— Говори мне, как сильно ты меня ненавидишь.
Притянув жертву ближе к себе свободной рукой, Брадор расстегнул старый жилет Саймона и скользнул ладонью в перчатке под его рубашку, заставляя обессилевшее тело содрогнуться от прикосновений.
— Возлюби дарованную тебе боль.
Саймон ощутил приступ тошноты, но сдержался, испытывая противоречивые эмоции. Подобное поведение убийцы было непривычным, что унижало и ещё сильнее распаляло проклятую душу. Звериное проявление чувства собственничества Брадора оказалось заразительно сладким, и если бы не заунывные стоны мертвецов, эхом разносящиеся под своды могильника, лучник бы даже задумался на секунду, а стоит ли продолжать сопротивляться.
Мысли жертвы, подавляющие индивидуальность и решимость. От них следовало избавиться, уступив место безумию, но Саймон ещё не настолько отчаялся. И его убийца это знал.
— Тебе будет больно. но я уверен, что ты придёшь за новым подарком.
Содрогнувшись от отвращения, охотник захлебнулся сорванным с губ стоном и даже не почувствовал вторжения. Сначала это были пальцы Брадора, столь любовно давящие изнутри, а затем их заменил скользкий от крови член убийцы. Казалось, вся физическая боль Саймона сконцентрировалась в одном месте, когда это случилось, но его грела мысль, что Брадору тоже несладко.
— Ты будешь сам приходить ко мне.
Лучник мог поклясться, что в голосе его палача послышалась надежда, которая оказалась заглушена хриплым стоном от резкого неосторожно дерзкого движения. Погружаясь в кровавое марево постыдного вожделения, Саймон начал сам подставляться под Брадора и нисколько не удивился, когда его грубо опрокинули обратно на груду тел, оставляя в ещё более унизительной позе. Теряя сознание от тошноты и боли, охотник зажмурился и попытался провалиться в спасительный обморок, но сложно отвлекаться, когда животная составляющая разума берёт над тобой верх.
Брадор кончил первым, слишком одуревший от власти над жертвой. Перевернув совершенно истощённого Саймона на спину и склонившись к его лицу, он с удовольствием проследил взглядом смазанную дорожку, оставленную слезами ненависти и жажды мести на окрашенной в красный щеке.
Лучник смотрел на него без жалости.
Убийца же наслаждался моментом триумфа.
— Ты плачешь, потому что тебе больно, верно?
Охотник вздрогнул от поцелуя и, истощённый совершённым над ним насилием, покачал головой. Брадор переспрашивать не стал.
— Убей меня… — Саймон свёл брови почти жалобно и отвернул голову, когда убийца вновь попытался приблизиться к нему. — Позволь мне всё забыть.
— Заманчиво. Но я не могу лишить тебя памяти, как не могу избавить от иллюзий. Ты будешь страдать вечность. Ведь такова воля моя.
Следопыт застегнулся, небрежно скинул рогатый капюшон и, сомкнув пальцы на шее лучника, произнёс нарочито буднично:
— Ты умрёшь и воскреснешь, чтобы снова умереть.
Когда лицо охотника скрылось в густой крови, а тело содрогнулось в мучениях, Брадор стиснул зубы и надавил на его гортань сильнее, слушая захлёбывающиеся звуки чужой смерти. Обездвиженное тело Саймона он оставил прямо там, утопив в багровой реке, а сам растворился в кошмарной дымке, звоном возвращая себя к некоему подобию жизни. В клетке.

— Ты охотник? О, это очень странно. Скажи. слышишь ли ты звон колокола?
— Я слышу колокол.
— Хм. Лжец. Только один человек здесь слышит этот колокол, и ты — не он.
— О ком ты говоришь?
— Забудь. Некоторые секреты должны оставаться секретами. Знакомая фраза… Не так ли?

Саймон/Кэт
SOMA

«Не мёртво то, что в вечности пребудет, со смертью времени и смерть умрёт.»
© Г.Ф. Лавкрафт

Тяжело смириться с тем, что разум — лишь строчка программного кода. Набор данных, которые легко можно скопировать и перенести с одного устройства на другое, при этом не испытывая эмоций, забыв о сострадании и какой-либо человеческой этике.
Кэт. Кэтрин. Разве ты настоящая? Подумай и реши для себя, кто ты есть на самом деле: набор нулей и единиц или живой человек?
Я уже не ощущаю себя последним. Я лишь копия умершего давным-давно Саймона, программный код в обезглавленном трупе. Правильно говорили умершие предки — после нас останется только информация, заключённая в капсулы времени.
Кстати. Я одна из них. Последний оставшийся на земле разумный компьютер, в котором хранятся воспоминания из прошлого. Нет больше ни смерти, ни времени, ни желания выбираться на выжженную землю над толщей воды и пытаться найти хоть какие-то разумные организмы. Интересно, настоящему Саймону бы понравился океан?
— Кэт?
— Да, Саймон?
— Можем ли мы умереть?
Она задумывается. Я слышу шипение и тяжёлый вздох.
Затем считаю про себя секунды до десяти и открываю очередную дверь.
— А ты бы смог себя отключить, как отключил WAU?
“Отключить”. Это теперь так называется смерть, и мне совершенно не хочется проверять свои догадки относительно наличия источника питания в моём костюме. Я безголовый труп. Тело принадлежало женщине. Наверное, я бы свихнулся быстрее, если бы не мои тщетные попытки найти хоть какую-то цель в своей жизни на этой богом забытой базе.
— Если бы тебе хватило ума стирать копию перед отправкой другой копии, мы бы не задавались подобными вопросами, Кэт.
Она снова вздыхает. У неё нет рук, нет ног, она лишь инструмент с внедрённой памятью, но всё равно продолжает говорить мне, что существует смерть, пускай и весьма обновлённая для понимания “человека из прошлого”. Коим я и являюсь. Всего какие-то сутки назад я умирал от повреждения мозга, а теперь представляю из себя компьютер с копией, снятой с копии, снятой с оригинала.
Саймон мёртв, да здравствует Саймон.
— Что ты видишь, Саймон?
Я вижу смерть и запустение. Хотя, скорее всего, я вижу то, что хочу видеть.
То есть пустоту. Исходный код. Как в компьютерной игре — ты умираешь, мир стирается и восстанавливается заново, но здесь что-то пошло не так.
Жизнь моя пошла не так.
— Какой сейчас год? — спрашивает Кэтрин.
Какой в этом смысл, пытаюсь спросить я, но в итоге говорю:
— Ещё спроси меня про месяц.
Искорка надежды в моей отсутствующей голове вспыхивает, как полярная звезда — можно рискнуть и проникнуть глубже на базу в поисках батискафа. Вдали от нескончаемого морского дна было бы легче адаптироваться, но что-то подсказывает мне, что я больше никогда не увижу чистого неба. Кислотные дожди и загрязнение на поверхности сделают своё дело.
— Нет времени. Нет смерти. Всё просто… — говорю я в пустоту, и экран с изображением Кэт снова освещает непроглядную тьму.
— Ты не видишь этого, но поверь, я улыбнулась.
Отодвинув в сторону балку и протиснувшись в мрачный коридор, заполненный водой, я останавливаюсь и тяжело прислоняюсь к стене спиной. Почему-то это замечание меня не мотивирует продолжать двигаться в неизвестность, но я всё равно думаю, что там, на “Ковчеге” копия Саймона в обновлённой версии сможет обнять Кэтрин, а я…
А я не могу.
— Здесь есть оружие, Кэт?
— По-моему мы говорим, но не слышим друг друга. Я спрашивала про отключение.
— А я говорю о банальной самозащите.
От кого — уже другой вопрос. WAU, даже деактивированный, не вызывает у меня доверия после всего произошедшего со мной.
— Как ты подключил меня обратно к терминалу, Саймон?
Были бы у меня глаза, я бы их закатил. Меня переполняет злоба вперемешку с привязанностью, и я сжимаю руки с такой силой, что омертвевшие пальцы хрустят. Хрустят так, как если бы они у меня были, чёрт возьми.
— Собрал волю в кулак. И все свои знания, полученные в этом аду.
— Зачем ты вернул меня?
— Как ты думаешь, с кем лучше переживать Армагеддон — с самим собой или с неким подобием собеседника? — огрызаюсь я на экран и делаю очередной бессмысленный шаг. — Я выбрал второе.
— Ты злишься.
— А ты — нет?
Перешагнув через сломанный шкаф, поросший кораллами, я провожаю взглядом проплывающий мимо меня простой деревянный стул. Откуда он тут в будущем, меня уже не волнует. Путешественники во времени не задаются глупыми вопросами, принимая всё это, как данность. Один Саймон во мне протестует, а другой, новый, говорит, что это в порядке вещей.
Главное, чтобы течение не разрушило это место до того, как я умру, потому что стены сотрясаются от каждого моего шага.
— Саймон?
— Что?
Я снова замираю.
— Смерти нет.
— Боже, Кэтрин, давай закончим этот разговор!
Пластина пола подо мной с грохотом проламывается, и я под тяжестью костюма проваливаюсь в непроглядную темноту на дно, освещая своё триумфальное падение постепенно умирающим фонариком. Мимо меня пролетает безвременье, и сигнал, связывающий мои конечности с энцефалочипом слабеет от давления.
А существовала ли Кэт? Существовал ли я?
— Саймон? Ты слышишь?
Слышу. Как мимо меня проносятся многотонные составы с воспоминаниями о моей жизни, такой никчёмной по сравнению с планетарной катастрофой.
— Да. Что ты хотела спросить, Кэтрин?
Бездна обнимает меня и глушит звуки. Прижимает меня к себе, будто любящая мать, а я думаю только том, насколько приятно было бы сейчас посмотреть Кэт в глаза и улыбнуться. Но у меня нет губ.
— Я хотела сказать, что нам пора смириться с тем, что нас ждёт мгновенная смерть.
Толщей воды меня придавливает к морскому дну, и бороться больше не хочется.
— Ты не забудешь меня, Саймон?
— Загробного мира нет. Так ведь? — я усмехаюсь в вакуумной тишине.
— Всё зависит от того, веришь ли ты в него.
Мне хочется захлебнуться ледяной водой и наконец-то отпустить свой разум в бесконечный полёт до точки уничтожения. Кто я, уже не имеет значения.
— Так… Не забудешь?
— Нет…
Наш разум — лишь строчка программного кода. Не существует смерти. Не существует времени. Не существует нас.
— Не забуду, Кэт.
Когда отключается моя система, я даже не чувствую боли. Только ровный гул океана над своей головой и затихающий вдалеке голос Кэтрин.

запись создана: 16.12.2015 в 12:13

@темы: Фанфики

---

Людвиг, игра ++

Мы вчера лупили Людвига по лошадиным ляжкам.
Смотреть с 1:30.

---

^C

15.01.2016 в 14:52

Пишет  Фризыч:

Facebook принёс грустное, но по-своему прекрасное...

---

Фичок для Врд

Мною был написан фичок для  священный клинок Людвига.
Так как я не умею ждать, выкладываю его сейчас спешл фор.
С наступающим днищем, пупсик <3

Название: Секреты
Персонажи: Людвиг, Саймон
Жанр: болтовня
Предупреждения: Возможный ООС Саймона.

Download Secret Garden Sleepsong for free from pleer.com

Я пишу в необычном душевном состоянии, потому что вечером меня не станет. © Г.Ф. Лавкрафт

— Что ты наделал, Саймон?
Он приближается к нему медленно, угрожающе, хищно. Смотрит, как зверь на свою добычу, с яростью охотника во взгляде. Саймон чувствует это затылком и не может пошевелиться, словно все части его тела скручивает от оцепенения. Но он спокоен. Спокоен, как море за каменной грядой, как безмолвный колокол в чужих руках и как отдалённое пение опустевшего леса..
Саймон выпускает стрелу в воздух. Скрывшись в тумане, она исчезает из виду, и ему кажется, будто бы она растворяется в предрассветной дымке.
Молчание между ним и мастером покрывается ледяной коркой невысказанных опасений.
— От вашей грубости свербит в мозгу. Я слышу её оттенки в вашем голосе и мне не по себе. Словно это вы меня осудили и вынесли приговор. — говорит лучник немного нервно и замирает, ёжась от скользящего по нему тяжёлого взгляда.
Людвиг подходит ближе и протягивает руку, призывая его отдать ему лук. Охотник пахнет кровью и чужими угрозами, причудливыми узорами опутывающими его мысли. Саймон знает. Знает, что нужно отдать оружие и покорно склонить голову, принести дань уважения его свершениям и самоотверженному героизму. Настоящие герои так поступают, почти благодарно отвечая на подобострастие.
Его снова передёргивает.
Молодой охотник медленно вдыхает пропитанный смрадом кладбищ воздух и задерживает дыхание. Протянув лук, он бросает последний взгляд на соборные шпили Ярнама и отворачивается, сжимая руки в кулаки. В его ушах затихает свист выпущенной ранее стрелы, а Людвиг в это время молча смотрит куда-то в сторону, слушая далёкий колокольный звон.
— Вы доверяете церкви, мастер? — нарушает тишину Саймон.
Дыры в нищенском одеянии охотника пропускают промозглый ветер. Вынужденная маскировка против чумы, как будто бы каждодневные вливания испорченной крови не приближают его к безумию снова и снова. Саймон знает, что Лоуренс уверен в успехе своих свершений, но то, что предстало взору охотника в зале исследований Церкви, мало походило на исцеление.
Викарий медленно опускался в темноту. И тянул за собой всех, кто был связан с ним теми или иными узами. Как Людвиг. Как Амелия. Как все, кого знал Саймон.
— Доверяю. А ты, судя по всему, начал сомневаться? — хмурится Людвиг, обходя охотника. — За попытку раскрыть секреты Церкви существует единственное наказание. Смертная казнь. Мне было неприятно узнать о твоих ошибках последним.
— Приговор будет приведён в исполнение, если я решу рассказать об этих чудовищных экспериментах всем. Мне не поверят… — Саймон качает головой и прикрывает ладонью уставшие глаза. Бинты он снял. — Все решат, что я простой городской сумасшедший. Никому нет дела до того, что творится на улицах. Я свой выбор сделал.
— И тебе даже не нужен мой совет? — спрашивает Людвиг отстранённо.
— Советы нужны тем, кто сомневается. А я не хочу, чтобы этот кошмар продолжался.
Глава церковных охотников кивает, туша свою злость об искреннюю горечь. Саймон видит, что Людвиг легко бы последовал за ним, желая излечить родной город, но его сдерживает собственная честь. Или Лоуренс… Охотник закрывает глаза и смотрит на свои замотанные в лохмотья руки. Когда-то, будучи послушником, он носил белые одежды Церкви, желая отчиститься от своих грехов.
А теперь он тонет в них и задыхается.
— Мы можем всё исправить. Ты будешь молчать, а викарий распорядится о твоём помиловании… — Людвиг делает тщетную попытку возразить, но охотник его перебивает.
— Лоуренс сам не понимает, что он делает. Он болен, и болезнь эта съедает его изнутри, как сгнивший плод. Вы сами видите это, но не хотите признавать… — голос Саймона пропитывается ехидством. — Пока делите с ним постель.
Удар следует незамедлительно. От тяжёлой руки мечника челюсть охотника пронзает болью, и он сделает шаг назад, собирая мгновенно разбежавшиеся мысли в один тугой клубок противоречий.
— Не смей так говорить. Это ересь. Неся ересь, ты грешишь больше, чем предатель церкви. Я воспитывал тебя, как спартанца, как воина, я тебе доверял. — Людвиг сделал долгую паузу, смотря на Саймона с нескрываемой болью. — А теперь ты стоишь передо мной и позволяешь себе говорить такие вещи?
— А разве я не говорю правду? Я вижу больше, чем многие служители Церкви. Я был обучен этому. Подмечать детали и знать каждую грязную тайну в этом богами забытом городе.
Саймон выпрямляет спину и кончиками пальцев касается места удара. Свербит. И плоть свербит, и гордость, которая трескается с каждой секундой. Охотник знает, что, единожды услышав звон колокола, уже не сможет повернуть назад и взмолиться о прощении. Людвиг делает шаг вперёд. Задумывается на секунду-другую и бросает под ноги охотника его лук, который издаёт жалобный металлический стон.
Руки мастера помнят своё творение.
Тогда Людвиг пошёл на уступки молодому послушнику.
— Ваш совет был бы ценен также, как ценен глоток воздуха утопающему, если бы я нуждался в оправдании или в помощи, Людвиг.
Ветер снова продувает дырявый камзол, и Саймон аккуратно поправляет его, замечая во взгляде мастера понимание. Оно возникает, как лунный свет в кромешной темноте, и тут же гаснет, уступая место холодному равнодушию.
Людвигу хватает пары секунд, чтобы кивнуть и отвернуться. Чтобы уйти прочь.
— Никто тебе не поможет. Ты сгинешь, как и многие до тебя, а ведь я поклялся нести ответственность за своих людей. Некоторые секреты, Саймон… Должны остаться нетронутыми.
Охотник провожает Людвига нечитаемым взглядом и снова смотрит на светлеющее небо над Ярнамом. Шаги за спиной затихают, но затем снова приближаются, и у Саймона по спине бегают мурашки от ощущения, что священный меч Людвига вот-вот пронзит ему грудную клетку.
Но ничего не происходит.
— Вам не кажется, мастер, что чайки, прилетающие с моря, стали слишком горестно петь?
— Морю не всё равно на наши ошибки, Саймон. И даже чайки это понимают.
Лучник улыбается, срывая со спины Святую Шаль, и швыряет её себе под ноги, позволяя ветру подхватить плащаницу и унести её прочь. Колеблясь, Людвиг всё ещё стоит на мощёной дороге, не в силах подойти ближе, и тишина гнетёт его немыслимо сильно. Оттенок их разговора из прохладного становится почти ледяным.
— Ты ведь понимаешь, что когда зазвонит колокол, тебе не скрыться. Верно? — спрашивает мастер.
— Я знаю, на что я иду.
Саймон чувствует на себе всё тот же угрожающий взгляд. Положив руки на витиеватые узоры парапета, он ведёт по нему пальцами, как по клавишам клавесина, и замирает, узрев на горизонте далёкий отсвет восходящего солнца.
— Будь осторожен, Саймон.
— От звона колокола не скрыться, будь ты хоть на краю света. Но спасибо за пожелание.
Сегодня ночью, думает лучник, он обязательно услышит этот самый звон. На охотника объявят охоту, и только чудо сможет спасти его от преследования.
— Вы оставите мне оружие?
Людвиг сапогом придвигает лук ближе к Саймону.
— Мне будет спокойнее, если ты будешь вооружён.
Молодой охотник слушает стремительно удаляющиеся шаги и морщится от промозглого порыва ветра. Внутри все леденеет, трескается и воет от ощущения неправильности всего происходящего. Саймон поднимает меч, достаёт ещё одну стрелу и запускает её в густой туман.
А затем уходит. Оставив после себя обещание выжить любой ценой. Спокойный, как море за каменной грядой, и решительный, как выпущенная стрела с металлическим оперением.

@темы: Игровое, #пиздапланете, Фанфики

---

69

Вот если в течение 6 дней умрёт кто-то ещё в возрасте 69 лет, я начну бояться.

А так... Эх. Охренительно год начался :С
Пусть им обоим земля будет пухом.

---

Bloodborne : забег 2, игра +

Котанцы помогли добить подземелья (ЛЮБЛЮ ВАС КОТАНЫ), и я сразу же пошёл лупить Германа и Присутствие Луны.
Что ж. Это было быстро. Пила на +10 всё-таки решает.
И вот новый сон начинается, игра ++ впереди.
А пока...

Download Miracle of Sound Paleblood Moon for free from pleer.com

Фух.
На новый уровень сложности.
Я не хочу расставаться с этой игрой.

@темы: Игровое

---

undertale

Файналли.
hi, sans