“So, you’re saying you want to leave a bullet in you? S’fine by me. Was trying to be nice, but that hasn’t gotten me far.”
Прошёл Hellblade.
У меня было очень много мыслей по этому поводу, было много личных переживаний. Столько всего хотелось написать, но... Мне кажется, что вам пора бежать в Стим и покупать эту игру. Потому что оно того стоит.
Единственное, что вызвало напряжение ниже спины - это несбалансированно скучные бои. Либо бесило либо вгоняло в состояние берсерка. В остальном в это надо играть. Прочувствовать, какая работа была проделана над главной героиней и над миром, что вокруг неё. Не без багов, не без спорных моментов, но эта история надолго останется одной из моих самых любимых. А ещё, я наконец-то понял, какую татуировку хочу.
Самая главная проблема в жизни — это страдание, которое причиняешь, и самая изощренная философия не может оправдать человека, истерзавшего сердце, которое его любило.
— Коготь мог восстановить империю твоего отца. — Ты всегда начинаешь разговор с озвучивания ненужных фактов? В нос Амели ударяет стойкий запах благовоний. Сандал. Жасмин. А ещё мятный зелёный чай. Перекинув ноги через подоконник, она становится на дощатый пол и оглядывает гостиничный номер, отмечая, что Шимада выбрал отличную снайперскую позицию. Из этого окна виден весь двор. Сбежать можно по пожарной лестнице или по отключённой кабельной сетке, оставив после себя лишь воспоминание. Лёгкий аромат одеколона. И чая. Когда-то она любила японскую культуру. Они с Жераром иногда посещали рестораны, музейные выставки, традиционные восточные постановки. Лакруа даже сохранила красивый чайный набор, подаренный ей мужем на годовщину. Жаль только, что воспользоваться им случая так и не представилось. И не представится. Мотнув головой, Амели нахмурилась, упрямо загоняя проклёвывающиеся эмоции глубоко в чертоги своего разума, в запретную секцию ностальгии по прошлому. Ей говорили, что пауки не чувствуют ничего, что они созданы для охоты и убийства, но почему каждое Рождество ей хочется купить букет цветов и часами мёрзнуть на ветру у его могилы? И зачем вообще она пришла к Шимаде? Не потому ли, что он тоже когда-то убил родного человека, самого дорогого и любимого? Даже если Гэндзи жив, она понимает, что для Ханзо он всё ещё мёртв. Потому что от грехов не отмыться. А от воспоминаний не сбежать. — Я уже сказал Аканде, что не желаю присоединяться к Когтю ни сейчас ни когда-либо. Это мой путь. Клана больше нет. Нет больше причин за что-то бороться. Ты должна это понимать. Лакруа ухмыляется, закрывая ставни и опуская винтовку на пол. Даже с закрытыми глазами Шимада может понять, где она находится и что делает, поэтому не двигается с места — лучник всё ещё сидит за столом, держа в руке древко стрелы. Он слушает стук её каблуков по деревянному полу. Она слышит его спокойное дыхание. Молчание натягивает нервы до предела. — Или ты пришла не за этим? — наконец-то спрашивает Ханзо и делает долгую паузу. — Убьёшь меня? — Не будь ты так полезен — убила бы. Ещё раньше. Подойдя к прикроватному столику, Вдова замечает флакон одеколона. Исходящий от него запах кажется смутно знакомым, и Амели принюхивается к нему, болезненно морщась. Все эти эмоции, просыпающиеся внутри неё, они ядовиты, они разъедают её нутро, подобно кислоте, и даже бокал вина не спасает её от приступов ностальгии. Этим одеколоном пах Жерар, когда она его убила. Амели всегда не любила совпадения. — Тогда зачем ты здесь? Ножки стула противно скребут пол, когда Ханзо поворачивается к ней, притворяясь расслабленным и чересчур спокойным. Лакруа знает, что это фикция, поэтому остаётся настороже — в любой момент ей не составит труда его убить, а потом признаться, что это была лишь самооборона. Никто её не осудит. — Хотела… Вдова подходит к нему ближе и изображает выражение презрения на лице, такое, словно только что увидела что-то противное. На самом деле за этим она пытается скрыть волнение, неподкупно искреннее и пугающее её саму. — Хотела задать один вопрос. Лакруа смахивает со стола стрелу и некоторое время рассматривает её, непринуждённо по-домашнему снимая визор и распуская волосы. Она больше не желает восхищать, не стремится соблазнять — она разучилась делать это, когда встретила Жерара. Да и кого Амели обманывает? Ханзо не похож на человека, который бросится в омут с головой, едва заметив томный женский взгляд. — Расскажи мне… Что ты чувствовал, когда убивал брата? Один выстрел прямо в цель, и Лакруа ухмыляется, когда видит, как выражение спокойствия на лице Шимада сменяется искренним удивлением. Лучник хмурится, недоверчиво отпрянув, и останавливает руку Вдовы, когда она тянет пальцы к его лицу. — Я чувствовал… Когда он сжимает её запястье предостерегающе сильно, Амели даже не морщится. — Сожаление. Во взгляде Амели проскальзывает горькое разочарование. Она думала, что он такой же, как она, воспитанный в строгости, находящий удовлетворение лишь в убийствах, в факте проделанной работы по устранению цели. Вырвав руку из его пальцев, Лакруа уже думает уйти, плюнуть на попытки найти того, кто сможет её понять, но внезапно Ханзо продолжает: — Сожаление, что я не могу сделать это снова. Что не могу вновь убить его, стереть со страниц семейного альбома, вымарать любое упоминание. За сожалением пришло опустошение. За опустошением — гнев. За гневом — скорбь. За скорбью… Он поднимается с места и снова раздражённо убирает её руку от своего лица. — Вечное самоистязание в попытках найти искупление. Хотя, откуда тебе знать, что это такое? — Ханзо ухмыляется очень недобро и иронично. — У роковых вдов нет сердец. Несмотря на то, что она была чуть выше лучника, Амели всё равно чувствует себя маленькой и никчёмной — от тона его голоса по спине бегут мурашки, и она удивляется этому, ведь успела соскучиться по испытываемым эмоциям. Они пробиваются сквозь упрямый заслон нейротоксичного дерьма, которым её накачали. Лакруа делает глубокий вдох. Запах одеколона никуда не уходит, он проникает, казалось, в каждую клеточку её бледно-синего тела. Она неровно дышит и слышит своё дыхание. — Как ты его убил? — спрашивает Вдова. — Я хорошо помню только тот момент, когда он упал. Было много крови… — тихо ответил Шимада. — Я отрубил ему руку с символикой нашего клана, таким образом отрезая его от семьи. Достаточно? Амели не двигается с места. Затем улыбается и в третий раз бесстрашно протягивает руку к падшему дракону, бесцельно скользя холодной ладонью по его плечу и вырисовывая вытатуированные узоры большим пальцем. — Ты плохой лжец, — хрипло усмехается она. — Я вижу это в твоём взгляде.Ты помнишь тот день в мелочах. Помнишь каждое сказанное им слово и каждый болезненный стон, помнишь каждую царапину и каждое ранение на его теле. Гэндзи умирал мучительно долго, и тебе было мало просто зарезать его. Тебе хотелось его унизить. Ханзо задумчиво хмыкает, не желая ни соглашаться ни опровергать сказанное. С вызовом посмотрев на Амели, он задаёт ответный вопрос: — А кого убила ты? — Мужа…, — слишком спокойно отвечает Вдова и откровенно врёт: — Я помню вкус его последнего поцелуя. Не помнит. — Помню запах его кожи. Он пах, как ты, когда я его убила. А вот это уже правда, бьющая точно в сердце, словно пуля, выпущенная из снайперской винтовки. Амели замирает с ладонью, прижатой к шее Ханзо. Под пальцами бьётся его пульс, который выдаёт напряжение от нежелательного прикосновения. — Ты сожалеешь о том, что он умер от твоей руки? — спрашивает Шимада. — Нет. Он улыбается, уголки его губ слегка подрагивают, но во взгляде можно очень точно разглядеть насмешку. — Ты тоже плохая лгунья. Не ищи ты искупления, ты бы здесь не стояла. И не говорила бы, что у меня с твоим мужем одни и те же предпочтения при выборе одеколона. Вдова морщится, и маска её трескается, осыпаясь осколками фарфора на пол. При попытке сказать что-то в ответ, она вздрагивает не то от боли, не то от гула в ушах — мысли и противоречивые настроения роятся в её голове неспокойным ульем. Пока Ханзо наблюдает за хаотичной сменой эмоций в её остекленевшем взгляде, Амели борется со своими демонами. И наконец. Вздыхает. — Ты чувствуешь себя живым, когда убиваешь? Когда стрела пронзает ничего не подозревающую жертву? — тихо спрашивает она. — Нет. Это простая геометрия. Механическое движение, отточенное годами тренировок. В тот, кто умер… Что ж, это уже не моя забота. Шимада снова хватает Вдову за запястье, но не двигается, когда она подходит слишком близко и коленом упирается между его ног. Стиснув зубы, лучник делает шаг назад, вызывая у Амели почти глумливую усмешку. — Хочешь убить меня? Между строк Ханзо слышит просьбу о помощи. Амели хочет почувствовать себя живой по-настоящему, но какая-то часть её не хочет больше убивать. Он догадывается, что если об этом узнает Коготь, её ждёт очередная промывка мозгов, но… Что ж. Это уже не его забота. — Уходи, — безапелляционно требует Шимада. — Зря ты отказался от нашего предложения. Лакруа хватает свой визор, бросает на Ханзо долгий взгляд и возвращается к окну, возвращая винтовку на плечо. Её всё ещё немного потряхивает, но самообладание восстанавливается кирпичик за кирпичиком. Когда она уже перекинула ноги через подоконник, Ханзо поворачивается к ней с ухмылкой, которая обещает скорую встречу, хотя она может никогда и не произойти. — Я могу поставить свой лук против твоей винтовки в любое время. Амели убирает волосы обратно в высокий хвост и зло отвечает: — Это будет последняя ошибка, которую ты совершишь в своей жизни.
“So, you’re saying you want to leave a bullet in you? S’fine by me. Was trying to be nice, but that hasn’t gotten me far.”
Глубину дна, на которое я упал к концу лета, можно оценить по тому, что я смотрю Big Russian Boss Show, чем понизил свой IQ и IQ целой улицы. Наверное, ещё немного, и я окончательно деградирую. (помогите)
“So, you’re saying you want to leave a bullet in you? S’fine by me. Was trying to be nice, but that hasn’t gotten me far.”
Организм перед осенью играет со мной злую шутку просто нонстоп 24 на 7. То я непонятно чем травлюсь, неделю всё нормально, а потом по новой начинается. Сегодня спал урывками, потому что болело всё так, словно я умер и попал в Ад. За что меня мироздание наказывает, я понять не могу, или просто лето такое хуёвое, но факт в том, что Я ЗАЕБАЛСЯ. Очень устал.
“So, you’re saying you want to leave a bullet in you? S’fine by me. Was trying to be nice, but that hasn’t gotten me far.”
Переиграв с Крисом в ебучий симулятор свиданий, я решил, что настало время. Отпуск почти прошёл, да, времени у меня опять не будет (у меня и без того его нет), но вотэвер, я же обещал запустить этот дерьмо. Вдруг повезёт и я выполню всё, лол. (Но учитывая, сколько постов я должен, это звучит, как плохая идея)
Энивей. Вот обещанный флэшмоб. Как выполню, так выполню. Долго выбирал тему, сначала думал взять что-то трешовое типа песен Меладзе или Ленинграда, но понял, что шутки шутками, а уровень зашваристости это не изменит. Признаюсь честно, я не проходил Крейга, Брайана, Хьюго и Мэта. Не потому, что мне не понравилось, а потому что ну.... зачем они, когда есть Роберт, нуйоба. (Ах, ну да, я легко смогу отыграть Роберта джаст фор ю, Сизарь, давай тогда напиши мне, пока я пылаю, как мразота)
С вас цитата и персонажи, с меня фик. Или просто кидаете в меня спонтанный набор символов и я пишу для вас РобертДжозеф, ахаха. И, как вы поняли, тут про Dream Daddy (симулятор отцов-геев) идёт речь. Цитаты брались из книги Чака Паланика "Кто всё расскажет"
персонажи: Роберт Смолл, Джозеф Кристенсен, Мэри Кристенсен, Люсьен, Эрнест, Дэмиен, могу про Вэл пару слов написать. Люблю Вэл.
1. Так уж устроены люди: каждый либо ищет повод, чтобы стать лучше, либо оправдание, чтобы сделаться ещё хуже. РобертДжозеф для Сизарь 2. Весь наш мир вечно борется против молчания и темноты, присущих смерти. ЛюсьенЭрнест для kris_stein 3. Бывает, актриса срывает аплодисменты не за какую-то из ролей, а просто за то, что ещё жива. Мэри и Роберт эген для Zinzin Moretto 4. Пошлые, недостоверные, омерзительные россказни затвердеют и окаменеют навеки. РобертДжозеф для Hisana Runryuu 5. Думаю, когда тебя терзает мир, можно найти определенное утешение в ещё более страшных самоистязаниях. Мэри и Роберт для Yharnam 6. — Ich liebe dich. — И прибавляет: — Это значит «Будь здоров» по-французски. ГГ и Дэмиен для Zinzin Moretto
Упасть на дно, нажав всего на одну кнопку, можно тут:
Фиалковое платье Роберт & Мэри Dream Daddy
Думаю, когда тебя терзает мир, можно найти определенное утешение в ещё более страшных самоистязаниях.
— Как ты думаешь, Роберт? Я красивая? Демоническая женщина. Она сидела в его кресле, закинув ноги на подлокотник. Цедила не первый бокал вина, была пьяна, как матрос после долгого плавания, из-за чего на её бледных щеках появился румянец, который молодил её сильнее фиалкового платья, которое она надела, чтобы впечатлить местных выпивох из бара. На груди висел крестик. Простой золотой крестик. Будто защита от зла и от её неминуемого грехопадения. Роберт видел в её одурманенном блестящем взгляде просьбу о помощи, но не внял ей, потому что знал, что со всеми своими грехами эта демоническая женщина способна справиться сама. Даже если небо упадёт на землю, Мэри останется жива. Он был уверен в этом. — Как ты пробралась в мой дом? — спросил Смолл. Кристенсен бросила на него долгий недовольный взгляд, поправила бретельку фиалкового платья и фыркнула, рукой с бокалом обводя захламлённую гостиную. — Дверь была не заперта. К тому же, разве мне нужен повод, чтобы зайти в гости к своему другу? М? Смолл небрежно схватил первую попавшуюся на глаза бутылку с виски из своего бара. Налил немного в стакан, какое-то время молчал, а затем, указав на дверь, произнёс: — Я хочу побыть один. Мэри снова недовольно вздохнула. Волосы выбились из её причёски, а скромный макияж размазался, оставив под глазами тень — Роберт заметил, что недавно она плакала, но не подал виду. Неприлично упрекать женщину в том, что она позволила себе слабость. — Красивое платье. Сказал он, чтобы как-то заполнить тишину. Он и не надеялся, что Кристенсен покинет его дом после первой же просьбы. — Нравится? — охотно спросила она. — Я надевала его на первое свидание с Джозефом. Он тогда сказал, что цвет идеально сочетается с салфетками на столе, а затем глупо засмеялся. Я расстроилась, конечно же, но не стала устраивать из этого драму. Тогда я изображала счастье гораздо лучше, чем сейчас. Мэри сделала долгий глоток вина, затем опустошила бокал одним глотком, жестом попросив Роберта обновить. Откупорив бутылку красного сухого, он молча подошёл к ней и наполнил бокал почти до краёв. От Кристенсен пахло разочарованием. И свежими летними духами. Такие мужья дарят любимым жёнам. — Ты не ответил на мой вопрос, — спокойно продолжила она, затем выпила ещё. — Я красивая, Роберт? Он одарил её долгим взглядом без капли сочувствия, потому что прекрасно понимал, что не этого она искала в его доме в столь поздний час. Она пришла не за подношениями, не за сакраментальными фразами, она вообще редко просила её поддержать. Роберт ненавидел пустую болтовню, но слушал её рассказы о глупых бабах и милых щеночках с интересом, позволяя Мэри выговориться. Он даже спокойно переносил её пьяный бред. Спокойно переносил истории о Джозефе. Ей это было необходимо. Хотя его пальцы то и дело с силой сжимали стакан. Как, например, сейчас. — Ты прекрасна, Мэри, — ответил он наконец. И она улыбнулась. — Лжец. Какое-то время они пили молча. Он — стоя у балконной двери. Она — сидя в кресле. Допив очередной бокал, Мэри поставила его на пол, задумчиво оглядела коллекцию виниловых пластинок и изящно взмахнула рукой, но ничего не сказала. Хотя Роберт видел, как она яростно кусала губы, сдерживая вырывающуюся наружу исповедь о своём непрекращающемся саморазрушении, которую копила в себе годами. В этом платье Мэри действительно была прекрасна, как сбежавшая невеста. Наконец она поднялась, бесцельно прошлась по комнате и наконец подошла к проигрывателю, читая название на пластинке. — Том Уэйтс? Губы Мэри исказила странная усмешка. Демонический блеск в её глазах стал ярче. — Потанцуешь со мной, Роберт? Она нажала на кнопку, и тишина гостиной содрогнулась от пронизывающего насквозь голоса Уэйтса, голоса, которому можно было простить абсолютно всё. Смолл залпом осушил очередной стакан виски. Пока Мэри медленно двигалась под музыку и ждала ответа на свой вопрос, он закурил и посмотрел на часы, старательно изображая усталость. Но от демонического взгляда ничего не скрылось. — Пытаешься выгнать меня? Это так грубо. Кристенсен подошла ближе, но не позволяла себе вольностей. Мягко забрав у него сигарету, затянулась сама, стёрла с губ остатки помады и тяжело вздохнула. Роберт подумал о том, что сейчас под аккомпанемент музыки они напоминают персонажей какого-нибудь итальянского кино. Но за окном не Сицилия. И на них не смотрят пристально зрачки камеры. Жизнь порой гораздо ярче любого кинофильма. — Признайся, Роберт… — внезапно сощурилась Мэри. — С Джозефом ты бы согласился потанцевать. Стоически выдержав очевидный укол в свою сторону, Смолл медленно забрал свою сигарету обратно и потушил её в пустом стакане. — Нет, я просто не люблю это всё. Тома Уэйтса нужно слушать. И наслаждаться каждой песней в одиночестве. Она вновь сощурилась и приложила к губам длинные пальцы. Обручальное кольцо блеснуло в тусклом свете лампы, привлекая внимание Роберта. Своё он давно положил на полку, как дань скорби по той, кого любил когда-то. И обещал ей быть рядом до самого конца. И в горе. И в радости. — Проводить тебя до дома, Мэри? — тихо спросил Роберт. Кристенсен нахмурилась. Затем поджала губы, элегантно обогнула Роберта и направилась к двери так решительно, будто и не пила вовсе. Едва её ноги коснулись порога, она обернулась, и укол её демонического взгляда пронзил Роберта подобно... — Стой… Приблизившись, Роберт вытащил из кармана нож и вложил в её руку. Мэри смотрела на него, не мигая, и подол её фиалкового платья развевался на ветру. — Возьми. — Зачем мне нож? — с улыбкой спросила она. — Так ты будешь чувствовать себя в безопасности. Рядом с ним. Роберт это не озвучил, но оставил в воздухе застывшим вздохом разочарования, хотя ему и показалось на секунду, что он предлагает ей убить собственного мужа. После короткой паузы она подалась вперёд, встала на мыски и прошептала прямо на ухо Смоллу: — Он никогда бы не полюбил тебя так, как ты умеешь любить. Сердце Роберта дрогнуло. Но он не стал отвечать. Лишь закурил ещё одну сигарету, глядя на то, как удаляется прочь её фиалковое платье.
Монстр Роберт/Джозеф Dream Daddy
Пошлые, недостоверные, омерзительные россказни затвердеют и окаменеют навеки.
— Возненавидь меня. Он сказал это, и мир Роберта перевернулся. Всего одна фраза. Приказ. Хуже любого пьяного удара по лицу, хуже машины, врезающейся на полном ходу в сельский грузовик. Хуже боли от старых шрамов. Одна фраза. — Возненавидь меня. Возненавидь имя моё. Назови меня чудовищем. Я знаю, ты можешь это сделать, Роб. Р о б. Только ему дозволяется так называть Смолла, только ему и никому больше. И пусть в тишине спальни это ласковое Р о б не вяжется с темой надрывно звенящей никому не нужной проповеди, Джозефа это совершенно не волнует. Пусть говорит. Он нуждается в том, чтобы сдирать с себя маску вместе с кожей. Пора было привыкнуть к откровениям. — Разве человек, изменяющей своей жене — не чудовище? А, Роберт? Смолл обернулся и увидел на его идеальном лице выражение, которое обычно в приличном обществе называют безумием. На полу разбросанная одежда. Откуда-то с первого этажа доносятся мелодичные звуки блюзовой агонии, а от пальцев пахнет смазкой и красным полусладким. Роберт никогда не любил вино, но когда Кристиансен рядом, невозможно не вкусить крови Христовой, потому что Джозеф сексуально пьёт. Из любого бокала. У них с Мэри это семейное, наверное — возводить выпивку в культ, в искусство, в мастерство пить так, что внутри всё горит адским пламенем. Хотя вот, Мэри, должно быть, пьёт так, как пьют морячки. Не особо задумываясь о том, как они выглядят. Ведь они сексуальны априори. — Хватит молчать. Р о б. — Хватит молчать, пожалуйста. Смолл поднял с пола свои джинсы, грязные после попытки починить пикап, вытащил сигареты и закурил. В своей спальне он мог хоть дурь смолить, поэтому Джозеф не посмел отобрать у него сигарету. — Возненавидь меня. Скажи мне, что я чудовище. — Признайся, тебя это заводит. Так? Могу называть тебя хоть шлюхой, если захочешь. Правда в том, что Роберт не может ненавидеть этого идеального ублюдка, как бы ему этого не хотелось. Потому что он уважает Мэри, потому что он дорожит Джозефом, потому что у него нет никого больше, к кому бы можно было привязаться. Он привык только брать, брать, брать, не отдавая ничего взамен, но Кристиансен со своим воистину божеским терпением вытаскивал из Смолла всё. Он делал это лёгким движением фокусника и иногда даже с кровью вырывал любые откровения. У них, наверное, это семейное. — Я серьёзно, Роберт. Джозеф хотел одеться, но в итоге остался в нижнем белье, даже не притрагиваясь к одежде. На идеальной коже багровели неидеальные синяки и укусы. Кто же знал, что у святоши фетиш на проявления собственничества и агрессивное доминирование? Пока взгляд цеплялся за все эти детали, Роберту не до серьёзных разговоров и правды, которая больно режет и без того покалеченную душу. Он вытащил нож, встал и открыл себе бутылку отвратительно тёплого тёмного пива, потушив сигарету в рядом стоящей пепельнице. Сделал глоток. Находиться под пристальным взглядом пастора всё равно что трахаться на виду у Господа. Хотя, если этот бородатый хер существует, подумал Роберт, он каждый день наблюдает за тем, как ты грешишь. И готовит тебе место в Аду, непременно. — Ты чудовище, Джозеф. Отвратительное, злобное, грозное. Тебя такого только в лес выпускать и легенды сочинять про сбежавший из-под надзора образец оружия массового поражения. Ещё немного, и ты начнёшь есть маленьких детей. Смолл выдавил из себя улыбку, бросил на Кристиансена долгий оценивающий взгляд и сверил часы. У них было как минимум полчаса. Не хватит на то, чтобы забыться в похоти и выбить из Джозефа всю эту дурь, которую нашёптывает ему его безжалостная совесть. — Я люблю свою жену, Роберт. — Знаешь, это звучит не очень убедительно в контексте сложившейся ситуации. Роберта раздражают попытки пастора оправдаться перед самим собой. Все эти разговоры о любви к пьющей жене, к неуправляемым детям, к зелёной лужайке на заднем дворе и к семейным ужинам с приготовленным по рецепту сладким пирогом — всё это маска, скрывающая жестокую правду. Что семью Джозеф завёл, потому что это было нужно кому-то, но не ему. Или же Смолл со своей несложившейся семейной историей просто завидует видимому благополучию Кристиансенов, даже зная всю подноготную. Мэри всё рассказывает. Когда она пьяна, её не остановить. Когда она пьяна, ты тоже пьянеешь. Только вот спать с Мэри после её откровений не хочется, а Джозеф так и тянет к себе. Даже сейчас. — Если хочешь мне сказать, что нашему роману пора завершиться, я тебя не останавливаю. Валяй. Роберт сделал глоток пива, раздражённо отставил бутылку и грубо сдёрнул со стула чистые джинсы. Джозеф неуверенно повёл плечом и тоже потянулся за своей одеждой. На розовом поло остались винные пятна, и он досадливо потёр их пальцами. — Роб. — В противном случае — ты знаешь, где дверь. Кристиансен нахмурился, напряжённо всматриваясь в спину собеседника, затем поднялся, подошёл ближе и оставил на плече Смолла отпечаток поцелуя. Скромного, короткого, с обещанием скорой встречи в церкви или супермаркете. Или на заднем дворе, когда Мэри уедет с детьми гулять по побережью. — У тебя свежие порезы на руках… — заметил Джозеф, когда Роберт повернулся к нему, туша сигарету в бутылке пива. Он ненавидел пиво. — Не надо обо мне заботиться. — Вэл звонила? — Замолчи. Они смотрели друг на друга в течение нескольких долгих, растянутых в бесконечность секунд. Во взгляде Смолла пастор увидел едва скрываемую боль. Такую, от которой не спрятаться в бутылке виски. Только было очень сложно догадаться, с чем связана эта беспричинная злоба: с ним, Джозефом, или с тщетными попытками Роберта успокоить свою душу в объятиях дочери, которая вряд ли приедет в ближайший уикенд. В такие моменты в мысли Кристиансена закрадываются мысли, что все эти напускная ревность и симпатия на самом деле лишь спасательный круг для них обоих. Никакой любви, только потребительство, поиск пути к отступлению. Или же Роберт умеет скрывать любовь точно также, как Джозеф умудрялся столько лет скрывать болезненные отношения в собственной семье. — Действительно хочешь, чтобы я ушёл? — спросил Кристиансен. — Ты первый начал нести херню о том, что это всё неправильно, а теперь даёшь заднюю. Не оправдывайся, меня от этого тошнит. Кристиансен неровно выдохнул, убирая руки от Смолла. В его взгляде проскользнула обида, но быстро испарилась. Как бы ему не хотелось, он не может и не хочет ненавидеть Роберта. Не получается. Оправдания сами бросаются ему на язык каждый раз, когда он обнаруживает на шее собственнический укус или грубый отпечаток неосторожного прикосновения. Джозеф ничего не может поделать с тем, что после каждой пошлой истории, после каждого озвученного желания ему хочется остаться в доме Роберта навсегда, бросив детей. Бросив Мэри. Бросив всё. — Ты чудовище, Джозеф. А вот это уже прозвучало с нотками самоубеждения. — Ты хотел это услышать. Я сказал. Снова. Дальше что? За окном раздался чей-то весёлый смех, взорвалась детская шутиха, и Кристиасен отстранился, поспешно накидывая на плечи синий свитер. Скрывая улики. Убегая от правды. Он знал, что Мэри всё равно увидит каждый оставленный Смоллом укус, но ничего на это не скажет. — А дальше уже ничего не будет, Роб. Джозеф просто позвонит ему в воскресенье и пригласит провести время вместе на яхте. Он не сможет не позвонить. А Роберт не сможет отказать.
“So, you’re saying you want to leave a bullet in you? S’fine by me. Was trying to be nice, but that hasn’t gotten me far.”
Пытаюсь закончить одну заявку по DD, но то понос то золотуха как всегда. Чем ближе осень, тем мне гаже жить и писать, пиздец. Паранойя, май олд френд. И прочее.
“So, you’re saying you want to leave a bullet in you? S’fine by me. Was trying to be nice, but that hasn’t gotten me far.”
Снова ищу домик для Страски. У меня он неприкаянный опять на некоторое количество времени и ЖАЖДЕТ ВНИМАНИЯ. Он уже вытеснил из моей головы всех ориджей, которые были и которые успели за это время проклюнуться, даже окончательно выгнал Варгаса, и нуждается в домике, где его будут любить или не очень.
Если вы не помните - это учёный, идеально ложится на космосеттинг и на киберпанк. Мудак, мизантроп, сука и откровенный еблан. Всё как я люблю. Внешка - Освальд.
“So, you’re saying you want to leave a bullet in you? S’fine by me. Was trying to be nice, but that hasn’t gotten me far.”
Придвинувшись ближе, Шимада-старший протянул руку и коснулся холодных механизированных пальцев. До самого плеча его пронзил едва ощутимый импульс, который сумел добраться до его сердца, и оно пропустило удар. Он знал, что необходимо сделать, чтобы груз рассыпался пылью прошлого за его спиной, но всё равно медлил, потому как в последний раз по-настоящему просил прощения долгих десять, а то и пятнадцать лет назад. Отец бы сказал сейчас, что он, Ханзо, слабак. И Ханзо бы не стал отрицать. Не говоря ни слова, Дракон Южного Ветра взял руки Гэндзи в свои, склонил к его ладоням голову и замер в таком положении, судорожно выдыхая. Склонился к земле, как говорилось в старой легенде. А ещё спрятал собственное лицо, выражение которого говорило о сдерживаемой годами боли. Плечи лучника содрогнулись и опустились. Последний раз он плакал на похоронах отца.
“So, you’re saying you want to leave a bullet in you? S’fine by me. Was trying to be nice, but that hasn’t gotten me far.”
проснулся. думаю, пойду позавтракаю, кофе попью, потом посмотрю чо-нибудь ЩАС увидел жучка на кухне - перепидорасил всю кухню, нашёл столицу их государства, устроил геноцид
“So, you’re saying you want to leave a bullet in you? S’fine by me. Was trying to be nice, but that hasn’t gotten me far.”
Прошёл только что первый эпизод dating sim Batman. Теперь это реально симулятор свиданий с такой-то лояльностью - теперь игра учитывает, как вы с кем общаетесь, и по итогам говорит вам, кого вы оставили с душевной травмой, а кого разозлили до чёртиков. По итогам я сильно нагадил всем, кому только мог, кроме Гордона и Альфреда, потому что эти мужики простят мне всё говно, ю ноу.
Теперь по другим впечатлениям (спойлеры буду убирать под кат).
- С Загадочником поступили очень тупо. Сделали его загадки ущербными, плоскими, его самого упростили до неузнавания (косплей на Джона Крамера лоль), но драться с ним было очень интересно и красиво - палкой Риддлер размахивает сексуально, признаю. Но то, что спойлерего убили в финале - это просто пиздец. Такой персонаж! и так его слить! Ну что за люди сидят в Теллтейл?! - Джокер хорош. Здесь он, конечно, не обаятельный мерзавец (скорее всего притворяется), но я повёлся на его игру и кароч: Конечно, у меня есть подозрение, что наше влияние может сделать из Джона Доу не Джокера, а нашего ближайшего союзника, бат ху ноуз. Ход интересный, я заинтригован. - Тут спойлерХарли Квин - преступный гений?! Серьёзно?! Вы там охуели что ли?! Ну, хотя бы надеюсь, что с Джокером это не будет крепко связано. - Ещё одно наблюдение - по-моему все вокруг уже знают, что Бэтс - это Брюс. Уоллер знает, например. По канону так и должно быть, но тейлы подают это ВНЕЗАПНО ВОТ ЭТО ПОВОРОТ ВОТ ТАК ТВИСТ ОХУЕЙ ЗА МОНИТОРОМ - Дали немного про Освальда инфу - с птичкой всё ок, он в тюрьме и ведёт себя, как паинька. Жду, когда Блэкгейт взорвут и выпустят пингвинятку на свободу :333
В общем, я удивлён, но мне скорее понравилось. Было круто, пара сюжетных твистов вызывала ОР И ВАТАФАК. От Загадочника жопа оплавилась, но немножко, думал, всё будет хуже. Эди Нигма, мне жаль, что с тобой так поступили, зайка :С Система лояльности заставила мои ладошки вспотеть, наверное перепройду, чтобы хоть кто-то со мной не общался с подозрением. Ах, ну и да - я оставил Авесту с душевной травмой. Как Загадочник и сказал - посмотрим, Брюс, как ты будешь после этого спать ночами.